Дом там, где есть домашние

Когда телефон оказался в его руках, Му Цин все еще не мог определиться, чего в нем больше: гнева или чувства вины. Но одно знал точно — если он будет долго думать, то не выскажет вообще ничего, а лишь отбросит телефон в дальний угол и не будет говорить с Фэн Синем еще неделю, надеясь, что этого времени хватит, чтобы у того отшибло память о последних нескольких месяцах. Поэтому, как только телефон был разблокирован, он позволил эмоциям толкнуть его вперед и нажал на нужный контакт. Единственный в этом мобильнике, впрочем. — Му Цин? — Фэн Синь ответил после первого же гудка, но голос его был удивленно-вопросительным, словно он сам не был уверен в произнесенном. — Антисептик и перекись в ванной, в шкафчике за зеркалом на нижней полке, бинты там же, только на верхней, а пластыри в твоей спальне в ящике стола, — отчеканил Му Цин первое, что пришло ему на язык, хотя до того, как Фэн Синь ответил, еще и сам не знал, с чего начать. Злость и вина так и не смогли окончить свою войну и вместо этого слились воедино, от чего первое, что Му Цин сделал — убедился, что этот идиот позаботится о своих царапинах, но голос его при этом звучал настолько ядовито, словно он давал указания, где стоит яд, который у Фэн Синя нет выбора, кроме как принять. — Будь так добр, не забивай хоть на какую-то часть своего здоровья, а то заляпаешь кровью мою любимую скатерть, — добавил он еще более едко, и почти сразу стушевался, услышав тихий смешок Фэн Синя на другом конце. Лишь тогда до него дошло, что попытка звучать пренебрежительно совсем не вязалась с первой половиной предложения. Фэн Синь тем временем, подозрительно молчал, ничего не комментируя ни на слова Му Цина, ни на его тон, ни даже, на крайний случай, насчет всей ситуации в целом. Му Цин не был уверен, ожидал ли он обвинений, извинений, или глупых вопросов, но определенно не тишины. — Эй, чего молчишь? — буркнул он недовольным тоном, внутренне начиная нервничать. — Твой голос, — выдохнул Фэн Синь в трубку. Му Цин невольно сделал шаг назад от того, как это прозвучало. Тихо и как-то совершенно обескураженно, словно собеседник только что увидел такое-то чудо, слишком маленькое для ярких, громких восклицаний, но достаточно ошеломляющее и обезоруживающее, чтобы пораженно замереть и потерять дар речи. А еще Му Цину, успевшему изучить соседа, на долю секунды показалось, словно бы тот улыбался. — Не думал, что когда-нибудь его услышу, — добавил Фэн Синь и, к полному отчаянию Му Цина, лишь подтвердил его догадку. Этот идиот действительно улыбался, и, кажется, от уха до уха. — Он красивый. Даже когда злой. Му Цин на это заявление мгновенно покраснел, и стукнул себя ладонью по лицу. Желание бросить трубку и вернуться к плану с игнорированием Фэн Синя, пока тот не забудет все, подскочило до небес. Лишь сейчас он понял, что на эмоциях позвонил Фэн Синю и заговорил с ним. Вернее, он же явно сделал это намеренно, ведь если бы он писал сообщение, это заняло бы больше времени, чем просто позвонить и наорать, и весь запал, необходимый на то, чтобы высказаться, испарился бы еще на первых паре сообщений. Но, быть может, не будь он на взводе, он предпочел бы это звонку. — Блять, — произносит Му Цин беззвучно, одними губами. Нет, конечно, в этом не было такой большой катастрофы, но… Но блять. Да, у него было множество лазеек, позволяющих обойти правило, и каждую из них он мог использовать, если делать это грамотно. Му Цин мог говорить с человеком по телефону, при условии, что тот находился на достаточном расстоянии, чтобы не мочь определить направление, откуда исходит голос. Но Му Цин надеялся держать от Фэн Синя в тайне тот факт, что так можно, хоть на задворках своего сознания и понимал, что однажды этот день все равно наступит. Но всегда лучше позже, чем раньше, так хотя бы будет хоть какой-то мизерный шанс, что «позже» превратится в «никогда». — Представь себе, я не глухонемой, вот сюрприз, — съязвил Му Цин невпопад, просто чтобы хоть как-то отвести внимание от этой темы, раз уж повернуть назад уже нельзя. — Но почему тогда ты никогда раньше не… — не унимался Фэн Синь, и Му Цин раздраженно его перебил. — Не твое дело, я вообще не обязан с тобой говорить, — отрезал он, закатив глаза так, что те заболели. Проблема была не в использовании лазеек. При желании, Му Цин мог бы заказать по телефону пиццу, если бы было кому вместо него встретить курьера. И в том не было беды, ведь по телефону бы все равно никто не узнал, кто им звонит. Говорить по телефону с Фэн Синем уже опаснее, ведь тот как раз знает прекрасно, и, если спросить самого Му Цина, — это уже пересечение всех границ. Откровенно говоря, даже сама переписка через смс противоречила тому, чтобы домовые оставались для людей сущностью, в чьем присутствии в своем доме они не могут быть уверены наверняка, что и было самой сутью изначального правила много веков назад. Но много веков назад не было мобильных телефонов, а люди сами по себе были несколько… наивнее. Во времена формирования правил не могли сформироваться запреты на переписку и звонки, зато дозволялось намекать людям на свое присутствие. До тех пор, пока те не видят домового и не слышат достаточно громко и четко, чтобы с абсолютной точностью понять, откуда исходит звук, — ведь это позволяло людям домового увидеть, — все было нормально. Домовой мог тихо нашептывать хозяевам, как лучше поступить, так что те не знали, то ли домовой у них поселился, то ли духи предков на верный путь наставляют. Мог также легко, мимолетно касаться, но так, чтобы лишь намекнуть на что-то, но человек мог списать это на что угодно другое. По сути, даже если человек был полностью убежден, что в доме живет домовой, это было нормально. Проблема всегда была лишь с видимостью. В двадцать первом веке же все уже иначе, и люди умнее, и технологии позволяют то, что тысячи лет назад даже небожителям на небесах не снилось, не то что каким-то бесправным домовым. Потому правила, что за века так и не изменились, имели в себе кучу брешей, которыми теперь нагло пользовался Му Цин. И, если делать это аккуратно, проблем как будто бы и не было. Но она была, причем огромная. Все эти лазейки и поблажки Му Цин использовал с одним и тем же человеком, и те, естественным образом, накапливались. Он мог позвонить в доставку пиццы и попросить их оставить ту на пороге. Он мог завести друга по переписке, если бы ему хотелось общения более, чем с одним человеком, или если бы у него был телефон и интернет в пустующем доме. Мог помогать поддерживать в доме порядок, словно пыль просто медленно накапливается. Мог шепнуть что-то, оставляя гадать: почудилось ли, или ветер шумит. Он мог незаметно накинуть Фэн Синю на шею шарф, словно бы тот случайно зацепился. Мог даже едва уловимо прикоснуться губами, так что попробуй еще внимание на это обрати, а потом еще гадай, не почудилось ли тебе. Но делать все это с одним и тем же человеком… Знали бы об этом его древнейшие предки… Му Цин по всем законам логики нарушил то самое единственное правило — не делать свое присутствие для человека неоспоримым — уже давным давно, примерно с того дня, когда начал писать на белых досках. Но это формально не было нарушением, потому как в больших семьях люди могли списать такие послания для других членов семьи, и то же касалось помощи в готовке и уборке. А то, что какой-то домовой окажется таким бесстрашным, что будет использовать эту лазейку, чтобы дать четко понять человеку, что домовой в его доме реален, было чем-то из ряда вон, стоит полагать. Что до использования телефона, то, опять же, никто не мог бы учесть это на заре времен, и в соответствии с этим появилась лазейка. Они приравнивались к запискам, что могли оставить другие члены семьи, и легким шепоткам, источник которых нельзя было определить. Глупо и максимально нелепо, но это работало. Не знай Му Цин изначально, что это сработает, ни за что на свете не решился бы на это, и никакое одиночество и дурацкий тактильный голод этого бы не изменили. Но Му Цин уже знал того, кто пробовал эти лазейки прежде. И именно знание той истории заставляло его напрягаться всем телом и внутренне трястись, схватившись за голову, после каждого раза, когда позволял себе еще одну — более серьезную лазейку с одним и тем же человеком. Ведь знание Фэн Синя о присутствии Му Цина было безоговорочным и нерушимым уже давным давно, и хоть Му Цин и был уверен, что сообщения будут безопасны для него, о безопасности разговора по мобильнику вслух он лишь догадывался, хоть по логике и был уверен в этом процентов на девяносто девять. Он уже звонил в скорую, когда бабушке Фэн Синя стало плохо, просто тогда он не вышел к врачам сам, лишь незаметно открыл им дверь, ведь женщина все еще была в сознании. Ее даже спасли тогда, и она еще долго оставляла Му Цину сладости на столе, догадавшись, кто ей помог. Но там было другое, ее подозрений все же было слишком мало, и ни ей ни врачам Му Цин тогда так и не показался, так что ничего не поменялось. Он даже подозревал, что это было примером тех случаев защиты людей, ради которых домовым изначально и позволялся некоторый уровень свободы. Но та история несравнима с нынешней ситуацией, которая была не чем иным, как банальной слабостью и блажью. Сейчас Му Цин, может и был уверен на девяносто девять процентов, что телефонный разговор с Фэн Синем все еще недостаточен для наказания, ведь, в самом деле, так ли уж сильно он отличался от того, что Му Цин проворачивал до этого. Но этот самый один процент заставлял внутренности Му Цина неприятно сжиматься. Теперь ему придется не спать всю ночь, пытаясь убедиться, что все как прежде. Да и даже если и так… Стоит ли уточнять, что это была самая последняя из всех возможных лазеек. Дальше нее только то, что с вероятностью во все триста пятьдесят восемь процентов повлечет наказание, и этого Му Цин намерен ни при каких обстоятельствах не допустить. Но, глядя на то, как быстро и, чаще всего, против своего же разума Му Цин перепрыгнул через все предыдущие ступени, когда дело касалось Фэн Синя… Как не успел даже толком обдумать свои действия сегодня, позвонив и позволив тому услышать его голос… Даже сейчас он зависит от надежды на то, что Фэн Синь сдержит свое обещание не входить и не войдет в комнату неожиданно, пока Му Цин будет говорить, и Му Цин загнал себя в эту ситуацию сам. Его руки начали немного подрагивать от страха, что однажды он просто забудется, и все пойдет прахом. — Хэй, Му Цин? — спросил Фэн Синь внезапно обеспокойнным голосом, когда Му Цин не ответил. — Все нормально? — Нет, — ответил Му Цин чуть хрипло, решив, что бросать трубку, притворившись, что звонок Фэн Синю почудился, уже поздно, и проще всего притвориться, что ничего выбившего его из колеи не произошло, и перевести тему. — Я же сказал, что не обязан с тобой говорить. Делать это с человеком, который смеялся у меня за спиной, нет ровным счетом никакого желания, знаешь ли. Это прозвучало глупо и по-детски, но это было первым, что пришло Му Цину в голову. В конце концов, он действительно был обижен на такое предательство, хоть и понимал, что от человека такую мелочь и предательством-то не назовешь. Подумаешь, повеселился над забавной домашней зверушкой. Право слово, люди и не такое вытворяют, и Фэн Синь на фоне их был еще благородным небожителем, которому просто эмоционального интелекта в головушку не доложили. Не самый большой грех. — Эй, стой-стой-стой! — взмолился Фэн Синь, на удивление не возмущенным, а жалобным голосом. — Все не так! Прости! Прости, мне жаль, что так получилось, но все не так, как ты думаешь, я никогда над тобой не смеялся! — А что ты делал все это время? — прошипел Му Цин, принявшись расхаживать по комнате. — Только не говори мне, что только сегодня догадался, что кот — это я, не выставляй себя еще и убогим лжецом, — он закатил глаза. Фэн Синь на том конце провода начал что-то объяснять, но Му Цин перебил его на полуслове. — О, предки, теперь понятно, почему тебе никогда не было дела, где я, когда кот был рядом, и наоборот. Ясно, почему тебя не удивляло, что кот появляется раз в восемьсот лет и даже не жрет предложенную тобой еду. Вот почему ты вечно распинался мне, какой он милашка, ты просто издевался надо мной. — Нет! — не выдержал и пылко перебил Фэн Синь, да так резко, что Му Цин даже затих на время, позволив тем самым Фэн Синю высказаться. — То есть… Ты прав, я действительно довольно быстро догадался. Но я никогда не издевался над тобой, я действительно считал тебя милым, и хотел сказать тебе об этом. — Это и есть издевательство, идиот! — вспылил Му Цин, взмахивая рукой. — Нет! — было слышно, как шумно задышал Фэн Синь. — В каком вообще мире ты живешь, что для тебя издевательство, когда кто-то считает тебя милым? — Издевательство в том, что ты называл милым не меня, а представление, которое я разыгрывал, зная обо всем, но не говоря мне, чтобы продолжать наблюдать за моей глупостью и называть ее милой! — Му Цин… — произнес Фэн Синь неожиданно тихо, мгновенно теряя весь запал в голосе, так что даже Му Цин опешил и притих, не зная, как реагировать на такой поворот событий. — Прости меня, пожалуйста, я понимаю, что со стороны это кажется подлым, и, вероятно, действительно было плохим решением, — голос Фэн Синя звучал виновато и мягко одновременно, словно принадлежал провинившимуся щенку. — Но я клянусь тебе, что не хотел расстроить тебя этим. И никогда не смеялся над тобой и не считал тебя глупым. — Когда ты понял? — спросил Му Цин после долгой паузы. Голос Фэн Синя звучал обезоруживающе виновато, так что злость Му Цина против его воли утихла, но печаль и горечь пока остались. — Общие черты характера я заметил еще в самом начале, но тогда еще не понял. Но кот действительно вел себя странно, не так, как обычные кошки, слишком осознанно, при этом как-то странно двигался, но и не делал того, что постоянно делают кошки, — объяснил Фэн Синь. Му Цин закатил глаза. Его знания о кошках ограничивались книгами и редкими фильмами, и он никогда не встречал настоящую, и потому не мог скопировать их естественное поведение, не говоря уж о том, что некоторые вещи по типу еды с пола или вылизывания ему просто претили, а некоторые, наоборот, он был не в состоянии подавить. — Мне постоянно казалось, что кот закатывает глаза, хотя кошки определенно не могут этого делать. Когда я говорю с тобой, мне кажется, что ты постоянно закатываешь глаза, хотя даже тебя не вижу, — словно прочитав его мысли, продолжил Фэн Синь со смешком. — А еще он был своевольным, гордым, немного шкодливым, или, скорее, игривым, а когда в хорошем настроении — ласковым. Уже спустя пару недель я не мог отделаться от уверенности, что это ты, и просто предположил, что ты, вероятно, можешь уметь превращаться. Последнее предложение Му Цин уже практически не слушал, ведь на слове «ласковым» его щеки мгновенно вспыхнули от жгучего стыда. Перед глазами пронеслись картинки, как он терся боками о ноги Фэн Синя, а щеками о его ладони, как лежал у него на коленях и на груди, позволял себя гладить, целовать в макушку, как мурчал на все это… И все это время Фэн Синь все знал. Му Цин почувствовал, как жар от прилившей к лицу крови превратился в пар и выходит из ушей. Ему захотелось либо никогда больше не выходить из этой комнаты, либо задушить Фэн Синя во сне. Ха, вот так ирония, что как раз это правила ему формально не запрещают. — То есть, ты… все это время… знал, что это я… — выдавил из себя Му Цин, чувствуя, как его трясет. — И просто молчал, пока я вел себя с тобой, как ласковый питомец, и мурчал у тебя на коленках? — прошипел он голосом настолько ледяным, что тридцатиградусный мороз за окном и рядом не стоял. — Нет— то есть… — Фэн Синь запнулся. Голос его от такого обвинения теперь звучал еще более виновато. — Прости, я понимаю, почему ты злишься, но я клянусь, я никогда не имел это в виду. — А что ты имел в виду? — Боги, а что мне еще нужно было делать? К тому времени, как я окончательно убедился, что это ты, это продолжалось уже несколько недель. Мне надо было просто сказать тебе, что я обо всем догадался? Чтобы что, чтобы смутить тебя? Да ты ершишься уже даже от того, что я считаю тебя милым! Му Цин открыл рот, чтобы ответить что-то едкое, но тут же закрыл его. Он не знал, было ли это лучшим вариантом. В его идеальном мире Фэн Синь вообще никогда бы ни о чем не догадался, и все было бы замечательно. А планом Фэн Синя, судя по всему, было, чтобы Му Цин никогда не узнал, что он обо всем догадался. И на поверхности это скотство, но когда вопрос был задан под другим углом, Му Цин задумался. А было бы лучше, если бы Фэн Синь разоблачил его открыто? Упрямая сторона Му Цина говорит, что да, ведь тогда он бы позорился не такое длительное время. А может и вовсе удалось бы убедить Фэн Синя в том, что тот просто идиот, видит схожести и подозрительные вещи там, где их нет. В любом случае, Му Цин бы сгорел от стыда и никогда бы больше не появлялся в облике кота. Что, собственно, происходит и сейчас, только позже. Из минусов: его позор продлился дольше. Из плюсов: он оттянул свою проблему с тактильным голодом на несколько месяцев, а это было немало. Поступил ли Фэн Синь подло, или правильно? Тут как посмотреть. — Послушай, Му Цин, я никогда не вижу тебя, и не сказать, что знаю тебя безупречно, — продолжал тем временем Фэн Синь, пользуясь тем, что Му Цин притих. — Но я думаю, что знаю тебя достаточно, чтобы понять, что если уличить тебя в том, что притворялся котом, просто чтобы получить немного нежностей, ты зашипишь, сгоришь от стыда и закроешься эмоционально, словно не знаешь меня и знать не хочешь, если вообще еще хоть раз со мной заговоришь. На этих словах Му Цин рвано втянул в легкие воздух, от того, насколько точно Фэн Синь понял суть, но тот добил его следующей фразой: — Кстати, я очень боюсь, что ты и сейчас так сделаешь, так что прошу, злись на меня, но не надо закрываться, пожалуйста, — взмолился Фэн Синь, и что-то в груди Му Цина сжалось. — Я знаю, что у тебя были свои причины хотеть… Во время паузы Му Цин задумался, о какое же слово Фэн Синь запнулся: «ласка» или «нежность». Ему-то тогда нужны были обе, но он взвоет, если услышит любое из двух. В итоге Фэн Синь выбрал слово: — Прикосновений, — произнес он осторожно. Стоит отметить, это действительно самое безопасное слово. Точное, но без такой смущающей эмоциональной окраски. — Они всем нужны, знаешь, это может вообще не иметь никакого отношения ко мне, а может… — он снова запнулся, словно оборвав себя. — В любом случае, ты не обязан говорить мне об этом, если не хочешь. И я догадываюсь, что в своем настоящем теле прикосновения тебе недоступны. Так что, когда я догадался, что кот — это ты… Я просто не хотел смущать тебя, ладно? Не хотел портить план, который ты придумал, чтобы получить то, что по каким-то причинам не можешь получить более простым способом. Я просто… не подумал о том, что тебе будет обидно и стыдно, если ты узнаешь, что я обо всем догадывался, я лишь не хотел давить на тебя, вытаскивать из тебя что-то, когда ты явно не хочешь, чтобы я об этом знал. Я просто надеялся, что смогу делать вид, что ничего не знаю, чтобы не смущать тебя, до тех пор, пока тебе не будет со мной комфортно достаточно, чтобы поделиться со мной этим самостоятельно. Ну… когда ты сам бы захотел, а не потому, что я тебя раскрыл. Прости, наверное, я сглупил, но это казалось лучшим вариантом. Когда Фэн Синь закончил свою пылкую, искреннюю речь, повисла долгая пауза, так что они могли слышать дыхание друг друга. Фэн Синь ждал ответа Му Цина, а тот, в свою очередь, сидел в кресле, в которое рухнул, когда ноги начали подрагивать, сжавшись в комочек, и не знал, что сказать. Глаза немного пощипывало, и это давно забытое ощущение ему сильно не нравилось. Он никогда не ощущал его от хороших эмоций. И сейчас, хоть и был уверен, что плохих больше не испытывает, но хоть на тысячу частей расколись, а понять не мог, какого рода эмоции испытывал сейчас. Или, хотя бы, как они называются. Они напоминали время, когда матушка была жива, но при этом казались новыми, словно Му Цин их никогда прежде не испытывал. Это было не так сложно, ведь Му Цин за всю свою жизнь практически ни с кем и не контактировал, а эмоции в том ограниченном количестве книг, что были ему доступны, хорошо если описывались хотя бы на десятую часть от тех, что доступны людям. Только вот Му Цин не человек, и он не ждал, что они вдруг сожмут его легкие и начнут щемить в груди и царапать горло изнутри, отключать мозг и пускать слабость и оцепенение по всему телу, оставляя лишь грудную клетку и верх живота пылать теплом. Как вообще можно различить эту мешанину непонятно чего по категориям? Как можно понять это все хотя бы для самого себя, не то что хотя бы попытаться облечь в слова и произнести вслух. — Му Цин? — не выдержал в итоге и тихо подал голос Фэн Синь. — Прошу, злись на меня, только, пожалуйста, пусть все останется, как было? — попросил он полувопросительно. — Я не буду вспоминать об этой ситуации, или спрашивать о чем-то, просто хочу, чтобы тебе все еще было со мной комфортно, и мы общались, как раньше. Му Цин? — его голос, помимо жалостливого, стал еще и обеспокоенным. — Я не злюсь на тебя, Фэн Синь, — не выдержав этого голоса, произнес Му Цин и услышал, как собеседник облегченно выдохнул. — Я действительно не злюсь на тебя, — повторил он тихо. Потому что это было правдой, а еще одной из немногих эмоций, в которых он сейчас был уверен. — И даже не обижаюсь, знаешь. — Но? — напряженно переспросил Фэн Синь. — Но ты прав, я пропаду на некоторое время, — признался Му Цин честно, и услышал тихий сокрушенный вздох. — Это не бойкот тебе или что-то такое, просто я действительно сейчас не смогу с тобой контактировать. — Хорошо, я понимаю, — еще раз вздохнул Фэн Синь, и Му Цин был готов поклясться, что тот в этот момент провел ладонью ото лба до затылка, взъерошив свои волосы, как он всегда делает, когда собирается с мыслями. — Но ты же вернешься, да? «Тебе действительно это так важно?» — подумал Му Цин со смесью легкой горечи, печали и чего-то странного, того самого незнакомого, что щекотало грудь теплом. — Да куда я денусь из этого дома, — вместо этого отмахнулся Му Цин, намеренно отвечая тем тоном, с которым обычно закатывает глаза, чтобы скрыть это уязвимое нечто. Пока он не поймет, как сам относится к этому чувству, он не позволит Фэн Синю его заметить, и уж в этот раз он определенно точно не станет недооценивать его наблюдательность. — Все, я отключаюсь, — заявил он прежде, чем Фэн Синь мог бы что-то сказать. — Ложился бы ты спать, а то в офис тебе может и не надо, а созвон в Зуме никто не отменял. Он успел услышать смешок, и сбросил звонок, тут же отключив и телефон тоже. Чтоб наверняка. Сидел в кресле, притихнув, несколько минут, а затем наконец услышал внизу топот, как всегда громких, шагов Фэн Синя по дому, и немного расслабил плечи, притянув колени к груди и обняв их руками, и прикрыл глаза. Он сидел в кресле неподвижно и тихо, позволяя приглушенным звукам копошения Фэн Синя на первом этаже отвлекать его от роя мыслей в голове. В полной тишине и напряженно вслушиваясь он слышал, как тихо бренчит посуда, как открывается кран на кухне, стучат дверцы кухонного шкафчика. Затем снова шаги и стук захлопывающейся двери, из-за которой уже не слышен был шум воды, но Му Цин знал, что Фэн Синь ушел в ванную. Слишком повседневным было это действие, слишком он привык к их рутине. Эта мысль заставила его уставиться стеклянными глазами в одну точку и кусать ноготь на большом пальце. Тот факт, что он может закрыть глаза и ярко визуализировать себе все, что всегда делает перед сном Фэн Синь, что всегда казался незначительной мелочью, теперь пугал. Конечно, то было его предназначение — быть помощником хозяев дома, защитником даже, и частью этого неминуемо было и умение подстраиваться под ритм и привычки каждого жителя дома. Но со всеми предыдущими людьми для Му Цина это было вынужденной необходимостью, чтобы не попадаться под ноги и не быть увиденным, только и всего. С Фэн Синем же все было иначе. Не только сам Му Цин знал, в какой последовательности Фэн Синь собирается на работу, а в какой готовится ко сну, в какой позе обычно спит, и какую мелодию насвистывает, когда готовит обед. В дополнение к этому, еще и Фэн Синь знал, какой чай у Му Цина любимый, и как нужно готовить овощи, чтобы Му Цин их ел; не забывал отворачиваться и смотреть в пол каждый раз, когда — и он четко улавливал, когда именно, — Му Цин хотел что-то сделать или сказать; и почти никогда не забывал закрывать на ночь окно, хотя Му Цин пожаловался, что замерзает от этого, лишь пару раз. Слова Пэй Мина, произнесенные ранее, смешивались в голове со словами Фэн Синя и чувствами самого Му Цина, образовывая водоворот, от которого кружилась голова. «Вторую чашку чая ты заварил явно не мне в дорогу. Как часто она к тебе приезжает, что ты уже привык это делать, даже когда ее нет дома?» Конечно, Му Цин был дома, но он никак не мог бы выпить тот чай, но привычка Фэн Синя была сильнее. «Все эти мелочи появляются в доме, только когда впускаешь туда кого-то, кому на тебя не плевать. И то позволяешь всему дому выглядеть вот так, только когда она тебе тоже небезразлична, иначе это выглядит как просто натасканные ей на твою територию вещи, но тебя все, как я погляжу, более чем устраивает». Фэн Синь не только не попытался придумать оправдание, но и подыграл так, что уши Му Цина вспыхнули от одного лишь воспоминания. «Я хотел сказать ему, какой он у меня заботливый, и что я не знаю, чем я его заслужил, но он уже лег спать». Сердце Му Цина невольно забилось быстрее, от чего иррационально захотелось запустить руку в грудную клетку и утихомирить его наконец. «Раз так — позаботился бы уже, чтобы ложилась спать рядом с тобой». «Просто не хочу давить». «Я лишь не хотел давить на тебя, вытаскивать из тебя что-то, когда ты явно не хочешь, чтобы я об этом знал», — эти слова Фэн Синя отдавали в голове эхом. Фэн Синь не хотел давить, не хотел смущать, не хотел вмешиваться в то, что было комфортно для Му Цина, при этом будучи всегда готовым сделать что-то, чтобы этот комфорт улучшить. Фэн Синь не пытался ходить на чердак, и Му Цину не потребовалось даже просить его этого не делать, тот просто сам для себя определил это территорией Му Цина, на которую без разрешения соваться нельзя. Фэн Синь терпел его капризы и выполнял просьбы, смеялся над саркастичными язвительными комментариями, хотя Му Цин был никем, лишь невидимым духом без голоса, чье присутствие можно было при желании игнорировать так же просто, как паука в углу. Но Фэн Синь дал ему телефон и исправно платил по тарифу, чтобы Му Цин мог писать ему сообщения в любое время суток в любом количестве. Фэн Синь всегда отвечал в течение минуты, если только не спал, даже во время онлайн совещаний порой изворачивался отвечать, расположив телефон вне обхвата камеры. Когда Му Цин приходил в облике кота, Фэн Синь, как оказалось, не просто играл с милым котиком. Он знал, что это Му Цин. Знал, что тот ведет себя странно неизвестно зачем, и посвящать Фэн Синя в свои действия не планирует, но не задавал вопросов, не показывал виду, лишь гладил и обнимал Му Цина так, как тому было нужно. «Я знаю, что у тебя были свои причины хотеть… прикосновений». «В любом случае, ты не обязан говорить мне об этом, если не хочешь». Фэн Синь знал, что на его коленях, пока он работает, или на груди, когда он спит, лежит Му Цин, но при этом вел себя так, словно это самое естественное, что с ним когда либо происходило. Вся та нежность и ласка, что он щедро выливал на кота каждым своим словом и прикосновением… всегда были адресованы Му Цину. Фэн Синь всегда улыбался так до рези в глазах солнечно, когда называл милым, ласковым и чудесным… Му Цина. «Я не буду вспоминать об этой ситуации, или спрашивать о чем-то, просто хочу, чтобы тебе все еще было со мной комфортно». Это правда: Фэн Синь никогда не настаивал, чтобы Му Цин отвечал на вопросы о себе, оставляя возможность фильтровать слишком личное, чем делиться Му Цин был не готов, оставлять это при себе. Но Фэн Синь всегда спрашивал. Какой у Му Цина любимый цвет, когда у него день рождения, какие жанры литературы ему больше нравятся… И постоянно приносил ему новые книги в этих жанрах, якобы для себя, но Му Цин мог брать почитать. Что было чушью, ведь сам Фэн Синь печатным книгам предпочитал электронные, а «Маленькие женщины» едва ли была тем, что тот купил бы для себя в принципе. Когда же Му Цин сказал, что не помнит точную дату своего дня рождения, лишь то, что это было осенью, лицо Фэн Синя сделалось нечитаемым на несколько мгновений, словно тот задумался о чем-то и загрустил одновременно, а затем, когда Му Цин уже собирался перевести тему, ярко улыбнулся, и сказал, что тогда они могут придумать дату вместе. «Может конец сентября?» — спросил он тогда, потирая подбородок, а на вопрос Му Цина лишь пожал плечами. — «Не знаю, пора такая просто. Тепло, солнечно, красиво, а потом идешь по улице, бац, гроза ни с того ни с сего, весь промокнешь, но чаем отогреешься и не простудишься, потому что все равно дождь теплый был. А потом опять тепло, как летом почти. На тебя похоже». Му Цин тогда назвал его идиотом восемь раз, но Фэн Синь не повел и бровью, и дату они все же выбрали. На вопрос «зачем» он ответил просто, как само собой разумеющееся: «Чтобы я мог тебя поздравлять, и мы могли праздновать, зачем же еще?» Вот так вот просто. А зачем же еще? Зачем спрашивать сущность без лица и прав, какая музыка ей нравится, какая сладость у нее самая любимая, как прошел ее день, пока ты был на работе, и не будет ли она против, если ты приведешь в свой дом гостей, которые ее не увидят и не услышат? За всю жизнь Му Цина он имел значение лишь для своей матушки, и это было нормально. Таков удел сущностей по типу него, это не что-то, чем судьба обделила лишь только его одного, а обыкновенная норма. Му Цин с детства привык не издавать звуков и, скрипя зубами, закатывать глаза, но подстраиваться подо все, что происходит в доме. С тех пор, как Фэн Синь начал с ним общаться, Му Цин порой пел, когда оставался дома один. Но когда он сделал это в первый раз, он услышал вместо своего голоса сиплое скрежетание связок, которые не использовались пару лет подряд. А до этого еще пару лет подряд. Му Цину просто не нужен был голос. Он не мог уйти, но и влиять на жизни людей он не имел права, только беззвучно, невидимо помогать. Тот факт, что Фэн Синь знал о его существовании, конечно, был результатом того, что Му Цин устал быть пылью в углу и больше не мог сдерживать свой колкий темперамент. Но то был порыв, который мог и не зайти так далеко, если бы Фэн Синь просто игнорировал присутствие Му Цина или выражал недовольство. Но вместо этого Фэн Синь хотел узнать его, хотел говорить с ним, хотел делиться с ним едой и рассказывать, как у него дела на работе, хотел включать Му Цина в свой досуг. И Му Цин, подобно человеку, что всю жизнь питался лишь рисом и вдруг оказался перед сотней самых различных блюд со всего мира: поначалу относился с недоверием даже к самым простым мелочам, но чем дальше, тем более жадным становился, и уже не представлял, как когда-либо сможет заставить себя остановиться. Фэн Синь разбаловал его своим отношением. Своей открытостью, добротой, заботой, всем тем, что считал самыми базовыми мелочами, но которые были для Му Цина большей диковинкой, чем самолеты для древних людей. Фэн Синь не только не желал его игнорировать или пренебрегать им, Фэн Синь выбирал Му Цина в противовес другим людям и вещам. Он не видел его лица, не слышал его голоса, смирился с неудобными способами общения и тем, что вынужден вечно смотреть в пол, чтобы дать невидимому мифическому существу попить кофе. И при этом выбирал общение с Му Цином, выбирал проводить время с ним, даже если это означало не самые любимые им жанры фильмов, или покупку вещей, которые ему самому никогда бы не понадобились, или же трату времени на непонятно кого, когда мог бы сходить в бар с друзьями или на свидание с кем-то. «Ты же вернешься, да?» Му Цин должен был быть последним, кто когда-либо имел бы право голоса в жизни Фэн Синя, сразу после случайного попутчика в электричке, но сам Фэн Синь почему-то никогда так не считал. Он послушно надевал шарф и ложился спать чуть раньше, советовался с Му Цином, как будут проходить их вечера, и что они должны делать через месяц. Следовал написанному Му Цином списку, когда покупал продукты, и готовил ужины трижды в неделю, упрямо улучшая свои навыки, чтобы гордо задрать нос, когда Му Цин его похвалит. Закрывал на ночь чертово окно, чтобы Му Цин не мерз, хотя самому ему всегда было жарко, так что Му Цин потом приходил и оставлял в форточке компромиссную щелочку. Именно эта мысль выдернула Му Цина из этого всепоглощающего потока мыслей и самокопаний, попыток понять и разобраться, в которых он пребывал уже… одним небожителям известно сколько. Он взял в руки телефон, и свет от экрана больно резанул его глаза в темноте. Время было уже за полночь. Встав на затекшие от сидения в одной позе ноги, Му Цин чуть пошатнулся, и подошел к двери, прислоняясь к ней ухом. В доме была тишина, и Му Цин осторожно открыл дверь, медленно спускаясь с лестницы. Свет на кухне не горел, как и в других комнатах, не считая коридора, словно его оставили специально, чтобы Му Цину было легче ориентироваться, если он решит спуститься ночью. Крадучись, он проскользнул сквозь, как всегда, приоткрытую дверь в спальню Фэн Синя. Тот уже спал, как обычно, раскинувшись на кровати, поверх скомканного одеяла. Только меж его бровей в лунном свете была видна хмурая складка. Му Цин прошел к окну и легонько приоткрыл створку, оставляя небольшую щель, позволяющую и ему не слишком мерзнуть, и Фэн Синю не задохнуться от жары. Бросив взгляд в сторону кровати, Му Цин заметил отблеск луны на экране телефона, который лежал возле головы Фэн Синя. Му Цин беззвучно вздохнул и покачал головой, подойдя, чтобы переложить мобильник на тумбочку возле кровати, зная прекрасно, что ничего хорошего не будет, если утренний будильник заорет Фэн Синю прямо в ухо, пугая того. И Му Цин честно собирался уже уходить, когда решил краем глаза глянуть на руку Фэн Синя, чтобы убедиться, что тот действительно обработал царапины, и ничего страшного там нет. Он ожидал увидеть бинты или, хотя бы, пластыри, но не увидев ничего выделяющегося на фоне темноты, отдернул штору, впуская в комнату больше лунного света, и наклонился к руке Фэн Синя. Бинтов на ней не было, видимо, Фэн Синь опять решил, что пара царапин того не стоят и не стал заморачиваться с ними, за что Му Цин мгновенно испытал порыв треснуть его по лбу прямо во сне. И плевать, что Фэн Синь пострадал из-за него, ведь халатное отношение Фэн Синя к своему здоровью в, так называемых им же, мелочах, уже давно грозило довести Му Цина до ручки. Возможно, гелевой, которой он напишет у Фэн Синя на лбу напоминание одеваться тепло и перевязывать свои чертовы ранки, даже если маленькие. Сейчас на неприкрытой бинтами тыльной стороне ладони были отчетливо видны пусть и неглубокие, но длинные полосы, которые в лунном свете влажно поблескивали. Кровь больше не шла, да и сильной припухлости, кажется, не было, и Му Цин надеялся, что этот идиот хотя бы обработал раны в самом начале. Но ранки были открытыми и относительно широкими, из тех, что не оставят шрамов, но затянутся только через несколько дней, если не через неделю. И этот дурак даже не потрудился их прикрыть. Му Цин так и замер на несколько минут, напряженно взвешивая все за и против того, что порывался сделать. С одной стороны он и без того сегодня вышел за все пределы дозволенного с Фэн Синем и рисковать еще больше было безумством, на которое Му Цин не собирался идти. Не сегодня уж точно — ему хватило эмоциональных качелей, спасибо. С другой стороны… Если Фэн Синь и мог в чем-то посоревноваться с кем угодно, так это в крепости своего сна. Что, возможно, как-то коррелировало с тем, что спал он обычно в диапазоне от четырех до семи часов сна, в зависимости от того, нужно ли ему было утром в офис, и был ли у него какой недоделанный дедлайн, но никак не восемь. Одним словом, хоть в постель Фэн Синя и приходилось загонять, но стоило ему отрубиться, и до второго громкого будильника с утра он не просыпался. Ни когда Му Цин скрипел дверьми, ни когда стучал створкой окна, ни когда в облике кота интереса ради немного прикусывал его предплечье. Ни даже когда Фэн Синь случайно придавил кота во сне собой и тот громко мяукнул и начал брыкаться, а когда это не помогло — вернул себе человеческий облик и спихнул Фэн Синя с себя. Му Цин тогда резко подскочил с кровати, боясь быть обнаруженным, но Фэн Синь лишь замычал во сне и обнял подушку, но так и не проснулся. Вспомнив тот случай, Му Цин кивнул своим мыслям, придя к выводу, что уж от пары манипуляций со своей рукой Фэн Синь вряд ли проснется, учитывая, что предыдущей ночью он опять сильно не выспался, так что должно сработать. А даже если он его и разбудит, Фэн Синь все равно никогда не просыпался мгновенно, он сначала минуту ворочался, находясь где-то между сном и реальностью, не открывая глаз, так что Му Цин успеет бросить все и ретироваться, когда тот начнет ворочаться, просыпаясь. Нужно просто быть осторожнее. Удовлетворенный таким компромиссом, Му Цин пошел в ванную за бинтами и, подумав немного, прихватил еще и перекись. Она, насколько он мог судить, щипалась не так сильно, как обеззараживающее средство, а для поверхностных ранок будет как раз кстати. Он тихо присел на ковер перед кроватью, не решаясь сесть на край постели на случай, если придется быстро смотаться. Все свое добро он сложил рядом с собой и, налив немножко перекиси на ватный диск, аккуратно промокнул им царапины, тут же отдергивая руку. Брови Фэн Синя нахмурились, а губы поджались, давая понять, что он отдаленно почувствовал неприятное жжение, но этого было недостаточно, чтобы он проснуся или хотя бы начал ворочаться. Так Му Цин глубоко вздохнул и вновь провел ваткой с перекисью по другой царапине. На этот раз рука Фэн Синя чуть дернулась, но он так и не проснулся, позволяя Му Цину с небольшими паузами обработать и две другие царапины. Закончив, Му Цин выдохнул, наблюдая, как медленно расслабляются брови Фэн Синя, а сон вновь становится более глубоким. Затем он аккуратно взял ладонь Фэн Синя, — которая при контакте кожи к коже оказалась еще более горячей — следя за тем, чтобы не коснуться царапин, и переложил ее так, что на постели оставалось лишь запястье, а кисть свисала с края. Так ему не приходилось слишком много держать ладонь Фэн Синя в своих руках, и лишь придерживать, бережно обматывая вокруг нее бинт, тем самым чуть уменьшая шанс того, что Фэн Синь проснется в самый неподходящий момент. Конечно, повязка получилась слабоватой, и по-хорошему ее следовало бы переделать при более ярком свете и с Фэн Синем в сознании, но то было лучше, чем ничего. Придирчиво взглянув напоследок на свою работу, Му Цин вновь взял ладонь Фэн Синя в свою и положил ее ему на грудь, после чего собрал все принесенные им вещи и поднялся на ноги. Сам же Фэн Синь при этом все так же беззаботно спал, и лицо его было открытым и мягким, лишь подтверждая тем самым, что каким бы чутким он ни был днем, во сне он был не больше, чем большим медвежонком зимой, и не проснется, хоть ты его водой поливай. От этой картины губы Му Цина невольно изогнулись в улыбке, а в груди вновь защекотало то самое странное щемящее тепло. И оно повторилось, когда утром проснувшийся и обнаруживший на своей ладони бинты Фэн Синь прислал ему «Спасибо» и девять стикеров с милыми зверушками со щенячьими глазами. Это чувство ощущалось в груди настолько странно, что Му Цин, все еще пытающийся найти его причины в чем угодно, но не в Фэн Сине, даже начал подозревать у себя кучу сердечных болезней. Одна лишь глупая, совершенно неконтролируемая улыбка в такие моменты не вписывалась ни в какой диагноз.