Лики Кащеевы

Кащей бывает весел. Когда немного выпил, но ещё не развезло и вместо злой, бесполезной драки кричит, надрывая голос, старые песни; когда младшие курят, но не дрянь из ближайшего ларька, а чего подороже и покрепче, явно родительское, и можно рявкнуть, чтоб не наглели, а потом забрать и курить самому; когда те немногие, кто правда рядом нужен, а не скорлупа всякая, возвращаются из тюрьмы; когда Адидас, зараза, письма присылает и можно читать, в неровные буквы вглядываясь, пока в глазах не начнет расплываться всё. Письма приходят редко: можно даже сказать, что и вовсе нет. Кащей их складывает аккуратно в ящик, одно к одному, чтоб не потерять, и морщится, будто начальник в тюрьме опять окликивает: болезненно так, ярость сдерживая. Кащей клялся себе сто раз, что ждать их не будет. На что ему письма предателя, который так запросто взял и уехал? Пацанов своих бросил, родную улицу, брата младшего... Друга, с которым общий путь прошли. Адидас не пацан теперь, – чёрт знает кто. Справедливость восстанавливать поехал, людям помогать, раз родина просила! В Афганистан, блять, поехал, под пули бросаться, потому что надо так, а когда Кащей срок в Казахстане мотал, о передачках едва озаботился. Сволочь предательская, ничем остальных же не лучше, а всё равно: "по справедливости надо, по чести, братскому народу помочь"! Чтоб его с этой честью собаки афганские сожрали, такого великого защитника. Вова пишет всякое, хоть всё одинаково нескладно, да отрывисто: про проклятых американцев с их оружием; про то, как недавно со спины подошли случайно, а он чуть не грохнул на месте; про плохую еду; про умерших друзей; про то, какие здоровские бывают армейские песни... Про брата. В Вовиных письмах много вопросов. Как учёба? Есть ли девчонка? Сможет ли вымахать выше него ростом или всё такой же коротышка? И всё, – каждая крупица этого ебаного беспокойства, каждая капелька искренности, жизни, – всё про Марата. Кащей читает, бешено по тексту глазами бегая, и хочет смеяться. Его имя в последнем, третьем всего письме упомянуто только дважды: при приветствии и в указании адресата. Кащей бывает весел. И будет. *** – Тебе-то, Маратка, что у пацанов делать? Мелкий ж ещё совсем. Кащей широко улыбается, глядя Марату в лицо. На брата он сейчас, в этой своей смешной синей олимпийке, раскрасневшийся от холода, похож слабо: видно всё таки, что местный, казанский мальчишка. Мамка у него красивая – Кащей видел пару раз, и Марату повезло в неё пойти. Но что-то такое есть в нём смешное, Суворовское. Туповатый вид этот, что ли? И мимика с Адидасом одинаковая: интересно, он нарочно её слизывает, мелкий прилипала, или всё само собой получается? Подборок вскинет, как гордый индюк, плечи выпрямит, и вот Кащея уже отчётливо знакомые черты узнаёт. А уж сегодня... Сегодня Марат похож особенно. А может, конечно, просто не стоило колоться перед его приходом. Кащей не выдерживает, – старший-то Адидас, этот придурок общительный, любитель людей лишний раз потрогать, – и Марата по щеке снисходительно хлопает. Кожа у него мягкая, детская ещё, а больше Кащей понять не успевает ничего особо. Всего секунда, – и Марат отшатывается. Адидас когда с ним что не нравится делают не терпит, сразу в морду бьёт, будь хоть сто раз вышестоящий. Сколько раз Кащей за это огребал, когда младше были... Марат поумнее, хоть и пиздюк совсем, даже усы не растут, а потому – боится. – Есть и мельче. Всё равно невозможно упрямый, просто маленький хрупкий барашек, не иначе. Такое было уже: поразительное семейное сходство, лишь бы спорить с тем, кто явно лучше знает. Раньше Кащей увлекался, позволяя себя бодать: очень уж ему нравилось, какой у Адидаса становился в такие моменты храбрый, уверенный вид. И увлекся Кащей крепко: упустил, как из ягненка Адидас сделался натуральным бараном. – Есть. Но у них уже кулаки сбитые, рожи бандитские... Некуда податься ребятам, у них на улице – семья! А у тебя что? Мамка есть, батя даже, пианино дома стоит! Живи да радуйся, учись хорошо, мультики там... – Вову так не отговаривал. Кащей дёргается: когда перебивают он ненавидит с детства. А если перебивают так нагло, беспардонно, влезая голыми руками туда, где он всё старательно промывает каждый день тряпочкой и боится дышать лишний раз, чтоб чего не порушилось... Кащей цепко хватает за руку, сжимая, и рычание едва сдерживает: – Ты не наглей. Думаешь, раз брательник крутой, так тебе всё можно? В пацаны он хочет! Да ты хоть понимаешь, что делать надо? Маратка, – дрянь, ну какая же дрянь, нельзя с ним по хорошему! – злой взгляд выдерживает, хоть и испуганно, и даже руку не дёргает. Кащей знает, что это ужасно больно, когда так держут, на личном опыте. Знает и сжимает сильнее. – С пацанами своими держаться, за территорию драться, понятиям... Договорить Марат не успевает – Кащей отпускает руку и с силой толкает его в ближайшую стену. Думает вдруг до смешного отчётливо: "хорошо накрыло сегодня" и шире улыбается. Адидасу бы так не понравилось. Адидаса тут нет и не факт, что вернётся, – Кащею незачем о его чувствах беспокоиться. – Поня-я-ятиям, – тянет насмешливо, будто это шутка какая-то, – Какие, Маратка, понятия? Ты к старшему сейчас пришёл, спорить стал, доказывать что-то... Предъявить мне хочешь что я брата твоего не отговаривал. А ты кто, сам подумай? Авторитет? Не-е-ет. Вот и подумай хорошенько: это понятиям разве, как ты со мной разговариваешь? Марат растерянно хлопает глазами и молчит. Кащей думает почти ласково: малыш ещё совсем, не знает, как бы это в своей голове уложить, отчаянно понять пытается. Это у него получится вряд ли: с первого раза только совсем умники догоняют, что к чему, а Марат для этого слишком в брата. Адидасы, чтоб их, уровень понимания на уровне детсадовцев: чёрное-белое, свои-чужие, справедливо-несправедливо. Они не понимают, зачем понятия существуют, думают, что это про законы жизни какие-то, про что-то высшее, серьезное. Да что там, Кащей и сам не понимал, пока... – А если не по понятиям делать, что может быть? – Отошьют. Марат уверенно выдает, как по учебнику: интересно, это в какой библиотеке такие книжки, где учат, как свою жизнь на улице проебать? Кащей смеётся. – Так ты не пришился ещё. От чего отошьют, от школы твоей? Н-е-ет хороший мой, если ты чушпан, хоть и брательник Адидаса, то не отошьют. С чушпанами что угодно можно. Захочу – пистолет к голове поставлю, а захочу – вафлером быстро сделаешься. Кащей смотрит в большие, полные ужаса глаза напротив, и на мгновение всего, не больше, видит в них что-то болезненно знакомое. Такое, что у Адидаса было, когда они едва не... – Ты этого не сделаешь. Марат (Вова? В голове всё упрямо мешается, накладываясь друг на друга,) упрямо поджимает губы. Кащей гладит его по ершистым волосам. – Не сделаю. Нас с тобой... Много чего связывает. Кащей помнит: первый пробег, когда казалось, что оба так и останутся, побитые, на холодной земле лежать; недовольные взгляды старших ("ты умный малый вроде, не без перспектив, зачем притащил этого полоумного?"); смерть отца и крепкое Вовино плечо, в которое так удобно уткнуться, если ты пьян и уже не чувствуешь стыда... Долгие взгляды и острый стыд при виде чужих оголённых ключиц. Они никогда ничего с этим не делали, да и как? Кащей сам опущенным быть не согласен, в тюрьме насмотрелся: это хуже, чем как батя в канаве сдохнуть. И Адидас ему как друг всяко ценнее, чем как подстилка. Он его уважает всё таки, а как уважать того, кому можно и в зад присунуть, и на рот дать? Даже думать смешно. – Зачем ж тогда пугаешь, раз не сделаешь ничего? Марат толкает его плечом, – Кащей сам удивляется, как легко отходит, не сопротивляется, – и двигается к выходу. Дурацкий, упрямый мальчишка, нарвётся ведь точно и тогда... – Если так хочешь пришиться, приходи завтра на сборы. Я буду: хочу посмотреть, как тебе это понравится. Посмотреть, настолько ли ты на него похож. И насколько всё это весело.