Лики Кащеевы

Кащей бывает жесток. Кто не при делах, но вроде как в теме немного, менты там, или предки чьи обеспокоенные, те говорят обычно, что старшие все такие, без разбору. Марат слышал такое не раз уже, менты останавливали на улице, спасибо большое, выучил. И про то, что скорлупа прислуживает только, а советскому гражданину такое не полагается совсем, а полагается равенство и работать, как ломовая лошадь, и здоровье гробить на благо родины старательно; и про авторов, которые ими играются, как пешками на шахматной доске, друг с другом стравливают, а сами бухают рядышком преспокойно; и про то, как бить свои же будут нещадно и отошьют, только слово лишнее скажи... Марат знает: это всё глупости. Часть правды есть, куда ж без неё, но не больше. Улицы разные бывают совсем, отношение разное, люди. На Разъезд вот глянешь, так сразу видно: ничего хорошего от них не жди! Ходят наглые, больно в себе уверенные, руки в боки... От чушпанов только и отличие, что в названии. Универсам вот – совсем другое дело! Пацаны нормальные, крепкие, друг за друга горой, главное! Марат с ними даже если поболтать не может так просто, не о чём как-то, но если чего случиться, так придёт обязательно. И помогут все: и малышня совсем, и Зима, и даже Турбо, хоть и смотрит иногда волком и про брата вспоминает некстати. Улица это не шутки вам! И со старшими так же: всех по одному судить никак нельзя! Вот, бывает, увидишь мельком, как автор своим суперам объясняет чего, и понимаешь отчётливо, что он это так, чтоб не расслаблялись совсем ругается, мягко. С Кащеем совсем по другому всё, серьёзно, без сюсюканья. Захотел – матами обложил такими, что уши в трубку гнутся, захотел – по шее дал. И было б за что! За мелочи сущие, просто от того, что настроение дурное сегодня, девчонка там артачится или бутылку разбил случайно. Прямо такого никто не скажет, конечно: поди сболтни чего, так и отшить могут! Но когда ходят хмурые и побитые, да на скорлупе срывается, тут дурак не догадается только, что не между собой дрались явно и не с Разъездом. Марат видит: Кащей у них странный, не такой совсем, как бывают. То месяцами в дела не вмешивается почти, будто по-херу, то как встретит где, так давай допрашивать, что да как! Вова про него пишет, что у Кащея в голове – тюрьма до сих пор, никакая не улица. Марат что это значит не знает толком, но догадывается, конечно, что хорошего мало: кто ж захочет, чтобы Универсам зоной сделался? У Марата в голове пазл с картинкой Кащея распадается всё время, хоть и кажется, что почти собрал, будто деталей не доложили изначально немало. И жестокость с другим, хоть убей, не стыкуется. *** Несколько часов сидеть на качелях, закинув на ветки ближайшего дерева и без того потрёпанный рюкзак, пожалуй, не самое осмысленное дело, как для взрослого пацана, Марат признаёт. И не самое приятное: к вечеру, как не катайся, начинает ощутимо холодать... Но домой возвращаться сегодня совсем не хочется: отец обещал, что проверит дневник. Всерьёз обещал, даже трезвый был, а не как обычно, и повесил для весомости на ручку двери в Маратовскую комнату крепкий кожаный ремень. Он, наверное, думал, что это будет очень уж устрашающе и эффектно, да только не учёл двух вполне очевидных фактов. Во первых, Марат, как всякий уважающий себя человек с улицы, нисколько не боялся какого-то там ремня, потому что получал и без того часто. И, во вторых и, если по честному, в главных, как бы Марат не старался не получить ремнём, проклятущий английский не давался ему совершенно. В самом же деле, думалось Марату, когда он в очередной раз смотрел на книгу с иностранными буквами, разве так нужно ему знать этот идиотский язык? В Казани на нём не говорила ни одна собака и даже Флюра Габлудовна, будь она не ладна, не смогла бы переубедить Марата в том, что уехать в штаты – чуть ли не худшее, что может сделать умный пацан. Вова вот пишет постоянно, что американцы – враги, что у них гадское и подлое оружие и звездно-полосатый флаг вместо мозгов. А уж Вова, в отличие от Флюры, американцев видел лично! Были ли поводы сомневаться? По мнению бати наверняка были. Короче, Марат ничуть не жалел, что не справился с гребаным английским, но и идти домой не горел желанием. Вот и остается ему только... – Кого ждём? Голос у Кащея узнаваемый настолько, что и в дрова бухой, наверное, не перепутаешь, но Марат подскакивает всё равно и оборачивается резко, будто готовясь к драке. Потом, правда, краснеет, когда понимает всё таки, перед кем стоит, и руку подаёт. Кащей закатывает глаза. – Никого. – Да ну? А чего один сидишь тогда? Марат неловко оглядывается. Вокруг и впрямь давно никого нет: даже первоклашки, ещё пару часов назад с громкими визгами гоняющиеся друг за другом по двору, давно свалили домой, к родителям. Да его и самого уже скоро станут искать, темнеет всё-таки, а со школа кончилась вообще в обед, но... – Да там... Идти не хочется. Кащей понимающе вздыхает. Марат не знает, что у него там с семьёй: ни Вова, ни другие пацаны о таком не говорили даже вскользь. Казалось, будто у Кащея семьи не то, что не было, но даже в теории быть не могло, будто он был здесь с того самого момента, как впервые образовалась такая улица: просто возник из ниоткуда уже взрослый и насмешливый, держа в руке заполненный чем-то нехорошим шприц. Но если подумать, то чего бы Кащею не понимать? Мало, что ли, в Казани водится херовых отцов? Или мамок-кукушек всех извёл советский режим? Вова говорил как-то, что им с родаками повезло, вообще-то, и надо ценить, что есть, а не выебываться и ныть, что батя нотации опять читает и обниматься лезет, хоть от него и несёт, как от немытой помоечной дворняги. Кащею, может, не повезло? У него-то, небось, такого отличного брата не было! И вообще не было никого, чтоб поболтать можно было или песни под гитару послушать хорошие, правильные, про жизнь. Как люди живут без таких братьев, как Вова, Марат не понимает в принципе: как же они понимают тогда, на кого надо быть в жизни похожим?! Марат пытается представить себе Кащея помладше, своего ровесника или, хотя бы, парня возрастом с Турбо. Несчастного такого, страдающего, которого не бояться хочется и не ненавидеть, а в Универсам привести, чтоб нормальным пацаном стал, без всякого там! Получается даже более странно, чем смотреть на детские фотки Вовы: в голове никак не укладывается, что такое в принципе могло когда-то быть. – Ну, да. С ожиданием я погорячился... До девчонок далеко ещё небось, Маратка? Кащей смеётся, прислоняясь к качелям, и Марат пожимает плечами. – Не так, чтоб далеко... У кого-то девчонки есть уже! Только они не очень какие-то. Глупые. Вообще-то Вова писал, что если девушка сильно умная, то это тоже ничего хорошего, будто бы она тогда будет без конца читать нотации и поучать, как правильно. Но это он, наверное, просто злился на тамошних медсестер: Вова всё время жаловался, что они ничерта не понимают в подвигах за отчество и всё ругаются, что он зазря лезет в самое пекло. А так-то умная девушка это здорово! Мама вот у Марата была очень умная, книжки читала всякие... Марату девчонки не нравились никакие ещё, но он уже решил, что хочет такую: серьезную, с мозгами. – Ну, Маратка, так это ж хорошо! Дура, если вдруг чего, и ментам ничего рассказать не сможет, и особенностей твоих не заметит просто... – Особенностей? Марат растерянно хлопает глазами. Про особенности ему как-то ничего не объясняли. Может, это что-то для взрослых? А Кащей, получается, его так всерьез воспринимает, что говорит? – Ну, да. Нет, ты не переживай! Это, Маратка, ничего, и с этим себе баб заводят, и много! Да у тебя и не заметно почти... – Что не заметно? – Ну, знаешь... – Кащей вдруг хмурится и качает головой, – Нет, наверное, лучше тебе и не слышать, раз не в курсе. Без этого проще живётся! Звучит не как что-то для взрослых. Скорее, как что-то для Марата лично! И ему отказываются говорить? Это ж, наверное, что-то плохое! А почему он не знает, раз плохое? А вдруг кто-то ещё знает? А как же Марат будет, если все вокруг в курсе, а он один как дурак? – Нет, расскажи! Ты же начал! – Начал. Но это правда ничего! Но раз ты хочешь... – Кащей осматривается по сторонам, будто проверяя, никто ли не ходит рядом, подслушивая, – Губы у тебя, Маратка, бабские. – Как это... Бабские? Марат вспоминает Кащеевых девах: на губы он внимания особого как-то не обращал... А на мамины точно похожи! Да Марат в целом в неё больше, это все знают. Неужели это так уж плохо? – Ну, как есть. Пухлые такие, будто созданы для чего... Нехорошего! Да и ноги... – И ноги?! Марат в ужасе опускает глаза на собственные джинсы. Кащей шипит: – Тише ты! Да, и ноги. Не хотел тебе говорить, но они же тонкие! И закидываешь ты их... Совсем не по пацански. Девчонкам такое... Не очень, сам понимаешь. Скорее уж мужикам. – Каким ещё мужикам? Это что ещё... Это что ещё ты сейчас говоришь? Кащей пожимает плечами. Возмущение и сжатые кулаки Марата, кажется, не производят на него никакого впечатления. – Ничего такого не говорю. И вообще, ты чего так взвился, Маратка? Ну, подумаешь, губы и ноги. Это ж просто внешность! Я-то знаю, что ты нормальный пацан, вообще-то. Внешность... Да уж, мало ли, какая у людей бывает внешность! И в самом деле ничего в этом нет такого, чтобы истерить. Кащей тем более так беззлобно говорит, спокойно... Он, наверное, хорошего хочет? Донести просто? Вова говорил как-то, что Кащей до тюрьмы неплохой парень был, не просто так они ведь общались, Вова в таком не ошибается! И ему лично Кащей ничего плохого не сделал ещё... – Знаешь? И все знают, да? Кащей улыбается. – Ну, конечно, все... Наверное. Кащей бывает жесток. Марат даже не представляет, насколько.