Я же любя!

      «Какая же красивая!»       Огненно-рыжая туго заплетённая коса Светки никогда раньше не привлекала его внимания, хоть и болталась перед глазами со второго класса, но почему-то в этом году всё изменилось. Теперь она притягивала его магнитом: так и хотелось дотронуться пальцами, погладить непослушные кудрявые волоски, которые так и норовили выскочить из плотного плетения и встать торчком в разные стороны. Блики от солнца как будто бы изнутри подсвечивали каждую волосинку и заигрывали с Витькой, который уже давно не слушал географичку с её континентами и материками, а только и делал, что рассматривал затылок Ивановой.       За соседней партой хихикал придурок Пашка, получая под столом пинки от соседки. Она молотила его ногами с такой силой, что в конце концов Пашка под всеобщий гогот вылетел в проход между рядами. Оставшаяся часть урока прошла под аккомпанемент причитаний географички, которая никак не могла смириться с особенностями нынешнего поколения. Раньше Витька обязательно бы принял участие во всеобщем оживлении, постарался бы подлить масла в огонь и довести учителя до белого каления. Когда Марина Петровна достигала критической точки кипения, то начинала очень странно повизгивать на самых высоких нотах, чем особенно веселила класс. Раньше Витька бы никогда не упустил случая так повеселиться, но теперь он был слишком занят. Слишком занят мыслями об одной рыжей макушке.       Он хорошо помнил, когда ощутил странные, совсем непонятные ему чувства впервые.       Однажды Витька оставил в спортзале сменку. Их завуч была жутко противной тёткой и всю плешь бы проела своими нотациями, если бы поймала его без второй обуви, поэтому пришлось вернуться. Тогда, проходя мимо раздевалки для девочек, он увидел Светку — будто впервые. Кое-как натянув форму, она стояла напротив приоткрытой двери, опустив голову и расчёсывая густые огненные волосы.       Витька замер и никак не мог оторвать глаз от её худеньких беленьких ручек, крепко сжимавших большую расчёску. Она что-то бормотала себе под нос и пыхтела, путаясь пальцами в непослушных кудрях — то остервенело рвала, то аккуратно отделяла прядку и пыталась осторожно её расчесать. Первый раз за шесть лет Витька увидел Иванову с распущенными волосами; дыхание перехватило, сердце заколотилось, как будто он стал свидетелем чего-то запретного, что вовсе не предназначалось для его глаз.       Он метнулся в сторону и спрятался в нише рядом с раздевалкой, когда Иванова вдруг вскинула голову и посмотрела на него. Так и простоял там, пока она, наконец, не вышла за дверь. Из-за Светкиных кудрей он опоздал и получил нагоняй от классной, а в придачу ещё и угрозу двойного дежурства.       В тот же день после уроков Витька не остался играть в футбол, а сразу пошёл домой. Правда, пришлось сделать огромный крюк, чтобы проследить за Светкой, которая жила совсем в другой стороне. Тогда он сказал себе, что ему необходимо посмотреть, какую площадку сделали в её квартале. Не только же из-за неё он туда потащится… Ещё чего! Волосня как волосня… Рыжая, густющая, красивая до жути! Но в остальном ничего особенного.       И только Светка зашла в подъезд, ему вдруг так мерзко стало на душе, что он со злости пнул столб и со всей дури зарядил по нему мешком со второй обувью, прорычав: «Чтоб ты облысела!». Витя ещё не знал, с чего вдруг Светкина шевелюра вызвала в нём столько противоречий, но твёрдо решил, что больше про неё думать не будет. Однако чем сильнее он старался, тем хуже выходило. То руки её почудятся — белые, то копна злосчастных кудрей, а ночью так и вовсе снилось её хмурое личико, как тогда… Когда он её в раздевалке с расчёской видел.       Неделю Витька боролся со своим помешательством. Ни секунды не упускал Светкину косу из виду. Куда она — туда и он. Каким-то чудом ему удавалось следить за ней незаметно, исподтишка. Устал от этого всего больше, чем от математики, которая ему никак не давалась. Тогда-то Витька и понял, что влюбился в Иванову бесповоротно, как Ромео в Джульетту, о котором всё талдычила Мария Александровна. Вот бы она обрадовалась, если бы узнала, что он даже краткое содержание загуглил, чтобы посмотреть, что там этот Ромео со своей любовью делал. Оказалось, что помер. И Джульета померла… Вот что любовь с людьми делает!       Помирать Витьке совсем не хотелось. Родители как раз подарили ему новую приставку, которую он клянчил с прошлого года, и пока он в неё не наиграется, помирать никак нельзя. Впереди целая жизнь: столько уровней не пройдено, столько игрушек не скачено, что аж жалко себя стало до невозможности. Что делать… Пришлось жить с невысказанными чувствами полгода.       Больше Витька выдержать не смог. И как бы он ни боялся шекспировских страстей, всё же решил признаться. Он что, трус какой-то? Иванова, значит, трясёт перед ним своими волосёшками, а он молчать должен и терпеть всё это? Ходила со своей косой до шестого класса, нет же, приспичило ей расплетать её! Он-то думал, что она родилась вот такая — заплетённая. Точнее не думал он ничего о ней, а теперь, наоборот, привязалась, как дурацкая песня, и вертится в голове без конца.       После школы вышел Витя во двор, выхватил глазами Светкину толстенную косу среди других однотипных макушек и, потоптавшись на крыльце, всё же решился. Надо признаваться, делать нечего. Если и помрут они со Светкой в конце, как Ромео и Джульетта, то так тому и быть. Хоть вместе.       Сначала ноги еле шли, как в замедленной съёмке, потом от себя же самого и от дурацких сомнений так тошно ему вдруг стало, что он ускорился, а после и вовсе сорвался на бег, всё это время повторяя про себя как мантру: «Я люблю тебя, дура!», «Люблю тебя, дура!», «ТЕБЯ, дура!».       Разогнался так, что почти врезался в Светкину тоненькую ладную фигурку. То ли от волнения, то ли от перенапряжения вцепился Витька в рыжую косу, как в канат на физре, да как дёрнет — со всей дури! Так дёрнул, что аж сам перепугался. А Светка как заверещит! Будто сигнализация сработала. Повернулась, выкатила на него зелёные глазища и смотрела. От возмущения даже бить его не стала. Тут Витька уж совсем ошалел от страха и проорал не своим голосом: «Дура!».       Странно, что от его признания осталось всего одно слово… Думал он, пока бежал домой. Надо было видеть Светкино выражение лица. Чуть не разревелась, балда. От обиды, наверное, а может, от злости. Не понимает, дурочка, что это он от переизбытка чувств так себя повёл.       «Ну ничего, до одиннадцатого класса ещё четыре года. Успею ещё сказать как надо».