Нулевой километр

Колючий песок, подгоняемый порывистым влажным ветром, хлестнул по лицу, и я закрылась тонкой тканью голубого платка.  Босые ноги обмочил вдруг разбушевавшийся океан. Он словно разозлился на меня за бесконечное нытьё, и я вместе с ним рассвирепела, до боли закусила нижнюю губу, пытаясь подавить подступившие горькие слёзы.  — Я люблю тебя, моя принцесса, — приторно сладко шептал Эндрю каждое утро, уходя на работу. Сначала это вызывало милую улыбку, чувство нужности, но с недавних пор его слова будто выдалбливали в моей голове сквозящую дыру. Стиснув покрепче зубы, я притворялась спящей и, получая от мужа влажный поцелуй в щёку, быстро стирала его уголком одеяла, когда за Эндрю закрывалась дверь.  — Ненавижу себя, — шипела я, шагая назло упрямому ветру. Там, в конце берега, наша скамейка, на которой нацарапано острым камнем: «А+С». Он ушёл из моей жизни так же быстро, как и появился в ней. Стёр всё, что было, и всё, что было бы.  Солёные струйки слёз молниеносно сдувало с лица воздушными пощёчинами. Я почти дошла до скамейки, когда увидела мужской силуэт, рассекаемый песком и брызгами. Кинулась со всех ног, выпустив из рук платок — его подхватил ветер и унёс в океан.  Силуэт растворился, как только я оказалась рядом. Я устало опустилась на деревянную скамью и закрыла лицо руками. Совсем спятила. Надо забыть, отпустить. Отпустить воспоминания о нём, о нас.  — Амит не будет ругаться, что мы взяли его телескоп? — вполголоса спросила я Себастьяна, когда мы поднимались на башню класса астрономии.  — Не будет, я обо всём договорился. — Его голос отскакивал эхом о каменные стены, становясь глубже. Сердце колотилось о рёбра, и я не могла понять, по какой причине. Мы делаем совместный проект, не успеваем уложиться в сроки, вот и приходится шастать в неположенное время в обход старост и преподавателей.  «Всего лишь проект. Да, Амелия?» — со скепсисом уточнила я у самой себя, когда над головой открылось ночное небо, плотно усеянное звёздами. Себастьян довольно улыбнулся, его глаза загорелись огнём энтузиазма и какой-то идеи.  Слегка холодный майский ветер трепал полы наших мантий, пахло хвоей и водой, на душе было ясно и так спокойно.  Мы молча любовались звёздами, и каждый думал о своём, пока моей руки не коснулась рука Себастьяна. Тогда я дёрнулась от неожиданности и чуть не свалила телескоп, жутко испугавшись, чем рассмешила Себастьяна до истерики. Я обидчиво сложила на груди руки и с укором смотрела на него, пока он судорожно пытался успокоиться.  Как только я открыла рот, чтобы сказать, какой он придурок, Себастьян на одном дыхании выпалил: — Ты мне нравишься.  Почудилось, что меня подхватил гиппогриф и понёс далеко к Высокогорью — так сильно перехватило дух. Я выпучила глаза на Себастьяна и никак не могла отвести их в сторону или просто моргнуть. Время остановилось, всё вокруг замерло, и я в том числе.  — Что ты сказал? — Я нахмурилась. — Ты всё слышала, — хитро ухмыляясь, ответил Себастьян и ткнул меня пальцем в бок.  — Дурак!  — Вечно я у тебя дурак, — деланно-обиженно пробурчал он. — Так что думаешь насчёт того, что я сказал? — Посмотрел исподлобья, всё ещё расплываясь в загадочной улыбке. На его левой щеке показалась ямочка, и я поспешила отвернуться, чтобы не задерживать на ней взгляд.  — Думаю, что ты с катушек съехал! — проголосила я и бросилась вниз по лестнице, задыхаясь смехом и счастьем.  Тогда, спрятавшись в закутке тёмного замка, я никак не могла отдышаться, то и дело срываясь на еле сдерживаемый визг. Радость переполняла тело, оседала на коже, клубилась паром из ушей и ноздрей и всё не кончалась. Я горько усмехнулась, вспомнив тот день. Нос знакомо и неприятно защипало, сразу же вызвав волну негодования на саму себя. Прошло семь лет. Семь дурацких лет, Амелия! Успокойся, перестань прокручивать былые времена в голове раз за разом.  Так легко ли это? Нет, ни черта это не легко. Нелегко было сразу же после выпускного остаться одной с целой охапкой планов и надежд на совместное будущее. Нелегко было писать письма в пустоту, искать знакомое лицо в толпе, без конца окунаться в омут памяти, пока мозг не перестал отличать реальность от воспоминаний.  Нелегко было смириться с мыслью о том, что всё кончено и надо учиться жить заново, отдельно от Себастьяна. Не знать о его судьбе, жив ли он, здоров, счастлив ли.  Нелегко было влюбляться, а точнее сказать, невозможно. Едва-едва зародившееся чувство обрубалось на корню, как только мысли возвращались к Себастьяну.  Предатель. Трус. Слабак.  Сноп уничижительных эпитетов роился в моей голове, перемежаясь со словами любви и ласки. Как непросто разобраться в себе, понять, что чувствуешь. Люблю ли я или ненавижу?  Я бы осталась сидеть на нашей скамейке вечность, пока меня не смоет волной. Но дома ждёт муж. «Муж». Какое интересное слово. Я надкусила дёсны, пытаясь уложить его на язык, но оно уворачивалось, отбивалось и пряталось.  Как тебя назвать, Эндрю? «Супруг»?  — Мы поженимся и отправимся в кругосветное путешествие, — мечтательно прикрыв глаза на ослепляющем солнце, сказал Себастьян. — На какие деньги? — прагматично возмутилась я и упала спиной на пожелтевшую листву. — Не знаю, — простодушно пожал плечами.  — Вот за это я тебя и люблю, — вырвалось из меня так неожиданно и стремительно, что я даже не успела сделать вид, что это шутка или нечто подобное.  Себастьян остолбенел, ладонью накрыл глаза козырьком и медленно повернул ко мне голову. — Что, прости?  — Ты всё слышал! — пылая огнём, воскликнула я и стыдливо отвернулась. Сухая осенняя листва зашуршала, и на мои плечи легли тёплые руки Себастьяна. «Ненавижу осень», — под нос буркнула я и со злостью пнула круглый камешек, отправив его прямиком в вспененную воду.  На этой самой скамейке мы виделись последний раз. Я ласково погладила её по деревянной сырой поверхности. Снести бы её к чёртовой матери, как единственное оставшееся напоминание о прошлом. В том-то и дело, что оно осталось единственным. Одна лишь она до сих пор свидетельствовала о том, что всё это мне не приснилось, не причудилось в бреду, а происходило на самом деле.  Эндрю не знал, какое огромное значение имеет для меня эта скамья. Не раз предлагал заменить её на более новую, качественную и крепкую, но я отказывалась, возможно, даже слишком пылко, пресекая любые его попытки выведать, чем же так важна мне эта рухлядь.  «Рухлядь — это моя нынешняя жизнь», — чуть не вырвалось тогда из меня.  Я ничтожество. Недостойна такого благородного и хорошего человека как Эндрю. Не должна занимать чьё-то место, ведь рядом с ним могла бы быть преданная и любящая жена, а он почему-то выбрал меня: холодную, неприступную и вечно задумчивую.  Стало зябко. Небо постепенно затягивалось тучами, а океан вконец рассерчал, так что надо было возвращаться.  — Люблю, люблю, люблю, — шептала я по дороге домой. — Что за слово такое дурацкое? «Бубонтюбер» и то звучит лучше.  — Где твой платок? — сквозь шумный ветер донеслось с крыльца. Эндрю, набросив на себя пальто, сбегал по ступенькам мне навстречу.  — Ветром унесло, — беспечно отмахнулась я и взяла его под руку.  — Я уж хотел было идти за тобой, думал, сбежала от меня на корабле с пиратами. — Эндрю игриво подмигнул, зайдясь смехом. Я натянуто улыбнулась, поймав себя на мысли, что если бы так сказал Себастьян, я бы рассмеялась до колик. Да и сбежала бы с пиратами, чего уж там.