Нулевой километр

«Мы губим друг друга, Амелия», — всё стучало у неё в висках под шум волн и хлёсткого февральского ветра. И как только такому придурку, как Сэллоу, пришёл в голову столь мудрый и гениальный ответ? Амелия усмехнулась, вспомнив, какие ещё подобные фразочки иногда выдавал Себастьян, особенно в школьные времена. Как давно это было… Мерлин, скоро уже и пальцев обеих рук не хватит, чтобы посчитать, сколько лет прошло с того злополучного выпускного, разделившего её жизнь на «до» и «после». Таких отрезков потом была целая куча, но тот не забудется никогда, вероятно, потому как был в какой-то степени первым. Амелия медленным, почти плывущим шагом направлялась к их скамейке. «Старушка», — ласково подумала она и запрокинула голову, глядя в нахмурившееся небо. Грудь по-прежнему сдавливало тоской, но с каждым днём становилось… нет, не легче, скорее, привычнее. Наверное, такая у неё судьба — всё время привыкать. К новым обстоятельствам, людям, новой обстановке, себе. Вот бы научиться подстраиваться под жизнь, как хамелеон. А то только-только привыкнешь, как жизнь преподносит тебе такое, о чём ты даже помыслить не мог, и снова приходится привыкать — через боль, страдания и тоску по ушедшему. Самым пугающим во всём этом было то, что она бы ничего не изменила в своём прошлом, будь у неё такая возможность. Она бы с радостью поступила в Хогвартс на пятый курс, познакомилась бы с Сэллоу в гостиной у камина, побывала бы в Крипте, чтобы потом убегать из неё под гневное бурчание Оминиса. Она бы абсолютно точно помогла Себастьяну излечить Анну. Лазила бы с ним по катакомбам, искала фрагменты триптиха, приручала древнюю магию только для того, чтобы помочь ему. Без раздумий бы строила совместные планы, подставляя лицо тёплым весенним лучам. Даже зная, что её ждут ливни слёз и пожары душевных страданий, прошла бы через всё это ещё не один раз. «Дура, — смиренно пожала она плечами и пропустила поток ветра через пальцы. — Знала ведь, чем всё закончится, а всё равно полезла». Действительно, как любопытно устроены люди, в частности влюблённые. Лезут на рожон, никогда не смотрят по сторонам, не видят препятствий и последствий, живут одним-единственным моментом. Здесь и сейчас. Рациональная часть Амелии трубила о том, что это неправильно, всегда надо просчитывать наперёд свои шаги, думать о будущем. Душа же пела об обратном: бросить всё, стать этим лёгким ветром или же пушистым облаком, прильнуть к тому, к чему мечтал прикоснуться. Жаль, на такую свободу осмеливаются единицы, да и те потом пожинают плоды своих спонтанных решений и порывов. Амелия сбилась со счёта, сколько раз представляла свой побег от реальности: продумывала каждую мелочь, прокладывала в голове путь, репетировала, что и кому бы сказала. Только вот, просыпаясь на утро, с головой погружалась в суровую, очерченную чёткими границами жизнь. «Все решения имеют последствия», — твердила она самой себе, когда грёзы уводили её слишком далеко, что ещё чуть-чуть, и было бы не разглядеть путь обратно. А вёл её в эти дебри именно он — Себастьян. Едва видимый призрак прошлого, пахнущий жжёным деревом, юностью и счастьем. Горло стянуло когтями внезапно нахлынувшей тоски. Амелия сглотнула её, пытаясь протолкнуть в желудок, но тщетно: слёзы, какие-то пустые и холодные, собрались в уголках глаз. «Чёрт-те что», — с обидой на себя подумала она и села на скамейку, откинулась на неё ноющей спиной и сложила руки на животе. Горизонт такой близкий и такой далёкий одновременно, прямо как Себастьян. Он всегда рядом и всегда где-то под толщей льда. Можно прикоснуться, только руку протяни, а протягиваешь — его как и не бывало. Амелия смотрела на горизонт, мысленно отмеряя по нему свою жизнь. Она прожила такой маленький кусочек, а уже наполовину несчастна. «Наполовину ли?»

***

Себастьян скучал. Он бродил по шумным улицам Токио и от любопытства заглядывал в каждое открытое окно: куда ни глянь, везде уют, тепло, семейные посиделки за ужином. Себастьян не особо любил учиться, однако эта семейная сплочённость, которую дал ему Хогвартс, стоила всех этих бесконечных выговоров, гневных писем, экзаменов и бессонных ночей. Сейчас он бы отдал всё что угодно, чтобы вернуться в то время хоть на секундочку. Туда, где можно было мечтать. «А почему я не могу мечтать сейчас?» — возмущённо спросил он себя, проходя мимо кафе, битком набитого людьми. Ответ прост, и Себастьян прекрасно его знал: сладость мечтаний в том, что есть пусть и крохотная, но надежда, что всё сбудется. А когда всё позади, мечтать не так уж и интересно. «Ерунда какая-то», — со злостью подумал он и нахмурил густые брови. В кармане грело и в то же время холодило грудь непрочитанное письмо из Таганрога. Себастьян носил его с собой уже четыре дня, не решаясь открыть. Оно как назло шуршало и кололось, а любопытство почти проело мозг, но страх всегда брал верх, когда Себастьян сдавался и тянулся к внутреннему карману пальто. Словно если он не прочтёт его, ничего не узнает, тогда всё будет стоять на местах, время прекратит свой бег, а у него будет возможность хоть что-нибудь изменить. Иллюзия. Сладкая и вместе с тем горькая. Прошло больше семи лет с выпускного, больше десяти с убийства дяди Соломона, а для Себастьяна это было как вчера. Он ясно помнил его непонимающий взгляд перед смертью, молчаливое осуждение Анны, испуг Амелии и непоколебимое спокойствие Оминиса, который был готов прикрывать задницу друга до последнего. Зачем Себастьян это сделал? Да он и сам не знал. Хотел бы найти ответ на этот вопрос, но разобраться в самом себе казалось непосильной задачей. Он часто предавался фантазиям о том, как всё могло быть, если бы он тогда не сделал этого. Смирился, дал жизни идти своим чередом, гордо принял бы поражение. Как же! Себастьян Сэллоу примет поражение? Ха! Он бы рассмеялся в лицо тому, кто ему бы это предложил. Оминис пытался сотни тысяч раз, но всегда натыкался на непробиваемую стену решительности. Да и какой толк сейчас об этом вспоминать и сокрушаться на судьбу? Ничего уже не исправить, остаётся только наблюдать, что подкинет жизнь в следующий раз.

***

Стало стремительно холодать. Сколько она просидела здесь? Час, два? Может, три? Проголодалась, замёрзла и ужасно устала. Скамейка жалобно заскрипела, когда Амелия, оперевшись рукой о спинку, попыталась встать, придерживая округлившийся живот. Безуспешно. Плюхнулась обратно и только тогда заметила вдалеке Эндрю, который, как оголтелый, бежал к ней с тёплым пледом в руках. — Ты почему тут сидишь?! — притворно-сердито спросил он и набросил на её плечи покрывало. — Захотела подышать свежим воздухом. — Амелия кое-как поднялась с помощью мужа и поморщилась от боли, потирая затёкшую поясницу. Эндрю заботливо погладил её по упругому животу и поцеловал в висок. Красный зимний закат догорал за их спинами, опускаясь мягким тёплым светом на одежду, волосы, бледную кожу. — Эндрю, — вдруг прервала молчание Амелия. — Та скамейка… Сделай так, чтобы её завтра не было. На этих словах она едва не задохнулась, но справилась, даже не обернулась, лишь краем глаза уловила несмелый кивок мужа.

***

Вместе с летним палящим солнцем вернулась и какая-никакая радость. Себастьян впервые куда-то плыл на корабле. Его переполняли эмоции и предвкушение новых впечатлений. Именно в тот момент он решился прочесть новое письмо Амелии, полученное только вчера, перед отплытием. Дрожащими от нетерпения пальцами он вскрыл помятый конверт и выудил оттуда пергамент. Глаза побежали, поскакали по строчкам, пока не наткнулись на слова, перевернувшие внутри всё, взорвавшие ту самую непробиваемую стену, хладнокровие и беспринципность: «…Сегодня родилась наша дочь, Себастьян. Похоже, у неё будут такие же несуразные кудри, как у тебя. Не знаю, что ещё написать. Просто спасибо».