Разрушать, создавать

*** Декабрь. Снег тлел на тонких пальцах, пощипывая промерзшую кожу. Несмотря на кусающийся мороз, Раскольникова очень клонило в сон. Уже около получаса он кого-то ждал у парадного. Знакомый двор, сугробы приятно хрустели в ногах, и по телу вместо холода начинало разливаться странное тепло, снежинки больше не щипали, а зудливо обжигали его бледно-алые щёки. Вдруг с лестницы раздались торопливые шаги, и вскоре на улицу вылетел Разумихин: в наспех накинутом пальто, с неряшливо свисающим старым шарфом и без фуражки, он попутно пытался натянуть свои изношенные варежки на ещё пока тёплые руки. Отдышавшись, юноша прильнул к поджидавшему другу сердца, зарыл его в греющие объятия и начал судорожно объясняться. — Родька!… Родька, представляешь, совсем с этими переводами забылся, чуть было счёт времени не потерял! Такого там нагородили, а мне сиди теперь да разгадывай, что хотел сказать этот горе-писака! Прости меня, ради бога, прости, — слегка отстранившись, он виновато улыбнулся и, аккуратно убрав пару тёмно-русых прядок, оставил несколько тёплых поцелуев на лбу своего марьяжника, — Долго стоишь? — Только подошёл, — Раскольников мягко улыбнулся в ответ. Глаза такие оживлённо-влюблённые, а от каждого прикосновения до сих пор слегка мутило. До сих пор ему не верилось. — Тоже в уроках погряз, деньги нынче пуще прежнего нужны, сам знаешь. А тебе бы, брат, со сборами заканчивать, так ведь и за съём проплатить придётся… Разумихин прикусил губу и свёл брови, сделавшись серьезным. — Помню… Я, видишь, дома почти не бываю из-за издательства, чёрт бы его уже побрал! Осталась ещё с бумагами работа, кропотливая и при этом бестолковая совершенно, но что ж поделать, теперь это всё так сложно... — И я обещался тебе в этом помочь. Ты сделал для меня гораздо больше, чем я для тебя, — Раскольников виновато опустил глаза вниз, аккуратно, с характерным трепетом обхватив ладони Разумихина своими и сцепив их пальцы между собой, — и я всё ещё перед тобой в долгу. — Ну не глупи! — Разумихин нахмурился, в шутливой своей манере отругав его, — Я всё тогда правильно сделал, иначе и быть не могло, — добавил он, — нет, это ты по-прежнему тот, кто помог мне. Без тебя был бы я разве счастлив? И вообще, ну их, такие разговоры! Ты уже давно в моем сердце, так что не может быть между нами никаких долгов. Раскольников деловито вскинул брови и ещё более расплылся в улыбке. — Хотя, кое-какой должок всё же есть… — вдруг прошептал Разумихин, наклоняясь ближе, и наконец утянул его за собой в сладостное мгновение, целуя по-настоящему, мешая воедино скромность, нежность и сокровенное желание, которое он хранил и вынашивал долгие месяцы. После нескольких блаженных секунд Раскольников, сквозь улыбку, прервал поцелуй, курьёзно стушевавшись. — Ромео ты, десяти вершков росту! Пойдём-ка, холодает. Да и маменька с Дуней нас, должно быть, заждались: соскучились за тобой ужасно! Любят как своего сына и брата — я, того гляди, к тебе их ревновать начну, — смеялся Родион, плутовато улыбаясь. Тихо рассмеялся в ответ и Дмитрий, а затем, не дожидаясь дальнейших приглашений, взял его под руку и потащил вслед за собой. Вот оно. Улицы, дома, хрустящий снег под ногами, небрежные иллюминации уличных фонарей и переливы пушистых снежинок под их тёплым светом. Больше нет давящего чувства в животе. Сердце больше не откликается в горле. Всё ему наконец чувствовалось правильным. Действительно — всё теперь правильно. И ведь так спокойно. Так хорошо.