— Посмотрите на неё, всё-таки заявилась даже после вчерашнего, — надменно улыбается Алиса, прикрыв глаза.
Девушка чуть вздрагивает, но старается не подать вида, замечая глазами в компании хулиганок
её.
— Смеешь меня игнорировать, грязная шавка? — в секунду преодолев расстояние, Алиса хватает светловолосую девушку за горло, чуть приподнимая в воздух.
Повисшая в невесомости девушка начинает задыхаться и оттого отчаянно барахтается, чтобы выбраться из хватки, но все попытки не приносят никакого успеха. Её глаза начинают медленно закрываться, а по щеке стекает одинокая слеза. «Это называется смертью?», — проносится в голове задыхающейся, но, видно, её время ещё не пришло.
— Алиса, может, с неё хватит на сегодня? — словно безразлично рассматривая свои руки, спрашивает Ханаби, — В конце концов, если ты убьёшь её здесь, то директор академии явно не останется доволен. Скорее всего, даже исключит тебя, — лишь на секунду поднимая взгляд, дополняет девушка, а после делает шаг в сторону, предугадывая последующие действия напарницы.
— В твоих словах есть смысл, — недовольно бурчит Алиса и опускает «мученицу» на землю, давая время отдышаться и отдохнуть хотя бы физически. Та падает на колени, судорожно глотая воздух ртом и заливаясь кашлем, что становится будто сильнее и сильнее с каждой секундой, — Но не думай, что на сегодня всё кончено. Вчера ты, мерзавка, возомнила о себе слишком многое. Думаешь, имеешь право вести себя как полноценный человек? Да тебя на собаку променять жалко.
С уст Алисы срывается секундный смешок, а после и Селена, стоящая поодаль и всё это время наблюдающая за происходящим, заливается звонким смехом на весь двор, который больше похож на сад, но расположен на территории академии. Одна лишь Ханаби безучастно стоит, равнодушно оглядывая напарниц и жертву. Пожалуй, в их компании она та, что не интересует их деятельность, но тем не менее по какой-то неведомой причина остаётся в группе и является её головой. Бросив пару тройку оскорблений в сторону светловолосой мучительницы, Алиса с Селеной со спокойной душой уходят по своим дальнейшим делам (если они, безусловно, имеются). А Ханаби ещё пару минут смотрит на жертву издевательств, которая всё ещё не поднялась на ноги и лишь стала немного реже кашлять.
— Как ты? — следует короткий, но уже ожидаемый вопрос от Ханаби.
— Горло…жгёт… Дышать трудно и… Домой хочу, — последнее девушка выдавливает через силу, явно пытаясь сдерживать подступающие слёзы.
— Я тебе говорила: не попадайся им на глаза, дурочка. Кагура, если ты продолжишь ходить возле них, то спокойной жизни тебе не видать. Считай, что ты сама их провоцируешь, — словно зачитывает отточенные уже пару раз слова Ханаби.
— Но я ведь просто шла на урок, — девушка робко поднимает взгляд, сталкиваясь с холодом в глазах собеседницы, — К тому же, не я виновата, что мы учимся в одном классе.
— Тогда опаздывай на уроки, если жизнь дорога. Либо будешь опаздывать, но ещё и с ранениями. Скажи честно, ты мазохистка?
— Нет, я просто… — начинает Кагура, но замолкает, понимая, что не может найти себе оправдания, которое не будет перекрыто словами Ханаби.
— Ходи через внутренний двор или через коридоры по пятницам и средам, а в остальные дни вообще по верхним этажам. Там шанс пересечься с ними в эти дни минимален.
— Почему ты мне помогаешь? Ты ведь должна быть с ними заодно, разве нет? — задаёт вопрос светловолосая, поднимаясь с колен и отряхивая подол платья от грязи, изрядно портившей весь дизайн наряда. Зима, как обычно, не предвещала ни единого сантиметра снега.
— Тошно смотреть, как других задирают из-за происхождения, — отвечает «хулиганка», уже оборачиваясь и собираясь уходить.
— Тогда почему ты не уйдёшь из их шайки? — Кагура подходит к собеседнице и аккуратно кладёт ей на плечо руку.
— Раздражаешь, отстань.
«Словно сбегает от проблем, — думает Кагура про Ханаби, — Может, это глупо звучит, но она всегда такая вроде как отсранённая, когда надо мной издеваются, но в глазах мелькает некая боль… Ей страшно им перечить? Она поэтому не уходит из группировки?»
Наивные мысли заполняют голову светловолосой не только по пути в класс, но и весь урок, посвящённый использованию магии. К счастью, в этот раз девушке повезло, и её не трогали, позволив уйти в свою комнату общежития без происшествий, лишь с воспоминаниями о первом дне в этой академии.
С Ханаби Кагура была знакома ещё до академии: их семьи так сильно дружат, что детям приходилось наблюдать лица друг друг чуть ли не каждую неделю. И всё бы ничего, но Ханаби редко общалась с владелицей зонтика. В её взгляде всегда читалась ненависть и, быть может, даже презрение. А всего-то полгода назад девушек отправили учиться в академию магии, но… Если Ханаби освоилась и завела друзей, то Кагура проводила время в одиночестве за книгами, ведь никто не горел желанием разговаривать с незаконнорождённой, коей она и являлась. Насмешки, издёвки — всё это было неприятно, но в чём она провинилась? Не её вина в том, кто и когда её родил, разве нет? Правда или нет, но такова натура аристократии: сплетни, слухи, насмешки, интриги. Больше их не интересует ровным счётом ничего.
А на следующей неделе, по словам учительницы, у них будет зимний бал. Ученикам обещают незабываемый вечер. Что же они имеют ввиду — не знает никто, но в атмосфере ночного праздника не избежать презрительных взглядов, а не пойти — позор, хуже того, как если наступить кавалеру на ногу. И этот вечер наступит. Скоро. Вечер, когда все взгляды будут прикованы к Кагуре лишь из-за её происхождения. Не секрет ни для кого, что она подвергается издевательствам, но так уж заведено: сильные побеждают слабых. Сильные делают то, что сами захотят.
***
Нет смысла разговаривать о буднях серой мышки,
Что так отчаянно пыталась обрести
Покой и наслажденье хоть от книжки;
Но возникало лишь желание уйти.
Удивительно, но в эту неделю Кагуре действительно удалось избежать большинство встреч с группировкой Алисы, влоть до самого зимнего бала. Подступил вечер. Слабый ветерок снаружи бального зала пробирает до костей. Благо, выходить на улицу вовсе не обязательно. Девушки, гордо подняв головы, надевали перчатки, готовясь к танцам. И вот, казалось бы, ничего не предвещает беды, но Кагура прекрасно понимает, что здесь её точно найдут. «Впрочем, насмехаться прямо в зале не станут, так что не стоит привлекать внимание своим недовольным лицом», — думает светловолосая. Толпа и громкие разговоры, перемешанные с музыкой: всё это начинает душить, петлёй затягиваясь вокруг шеи. Оставаться здесь у девушки нет стимула, поэтому она, взглянув на знакомые лица учеников, выходит на улицу, растёгивая верхнюю уговицу желетки. Однако очень скоро Кагура жалеет о своих действиях, ведь на улице, безусловно (а как же иначе?), сталкивается с Алисой, проходящей мимо вместе со своей обыденной компанией.
— Совсем ослепла? — издевательски спрашивает хулиганка.
Кагура понимает, что всё может обойтись, если она просто промолчит, но что-то в груди отчаянно пытается вырваться, крича о несправедливости.
— Что? Но ведь это ты в меня врезалась! — вырывается из уст светловолосой, пробуждая в собеседницах волну недоумения и злости, которая, к слову, у Алисы чрезвычайно быстро меняется на надменность.
— Не попадалась нам неделю и забыла вкус крови? —
предводительница шайки заливается смехом, заражая Селену. Только в глазах Ханаби секундно просматривается ужас и отчаяние, вовремя прикрытый маской безразличия.
Кровь. Боль. Раны. Пустота. Абсолютная пустота в мыслях и чуть расплывшаяся после побоев картника перед глазами. Когда сознание дало право думать немного шире вопроса «За что?», Кагура понимает, что снова сидит на холодной земле, а перед ней… одна Ханаби.
— Дура, — произносит Ханаби, когда по её щекам скатываются слёзы, так неестественно смотрящиеся на, казалось бы, совершенно спокойном лице.
— Почему ты плачешь? Ханаби… — робко спрашивает Кагура, протягивая ладонь к плывущему в глазах силуэту.
— Я ненавижу тебя. Ненавижу за то, что в нашем обществе не могу тебя любить, — шепчет девушка, поглаживая светловолосую по голове, — Ненавижу.
