Не просыпайся

Царит глубокая, теплая и тихая ночь. В кустах за окном самозабвенно трещат цикады, но некому по достоинству оценить их старания: военная база давно погружена в крепкий, беспробудный сон, никто не бодрствует в такой поздний час. Никто, кроме одного человека. Который в этот самый миг осторожными шагами крадется по коридору и, остановившись в нужном ему месте, вдруг с неяркой золотистой вспышкой рассыпается на крохотные частицы, просачиваясь в щель под дверью. Дзёно, без труда пробравшийся в чужую комнату и на цыпочках преодолевший последние пару метров, задерживает дыхание, ощущая, как всё внутри сжимается от волнения, и медленно-медленно садится на кровать. Тихий скрип пружин заставляет его на пару секунд замереть и прислушаться, однако Тачихара всё так же мирно посапывает, уткнувшись носом в край подушки, и Сайгику продолжает четко выверенное движение. Сантиметр, ещё один, и ещё чуть-чуть... Главное — набраться терпения, не торопиться. Остается совсем немного, и... Нависая над Тачихарой, Дзёно ненадолго застывает в таком положении и склоняет голову набок, с упоением слушая, как трогательно, беззащитно бьется его сердце. Мерный, негромкий стук звучит так умиротворяюще-спокойно, что хочется слиться с этим ритмом и утонуть в нем, хочется, чтобы весь мир вокруг просто в одночасье перестал существовать. Зачем нужно что-то другое, когда есть Тачихара — его милый, прекрасный, родной Тачихара, доверчиво раскинувшийся под ним на сбившейся простыне и совершенно не чувствующий присутствия другого человека рядом с собой. От предвкушения у Дзёно дрожат руки — он даже на мгновение начинает переживать о том, что может потерять равновесие и упасть, испортив таким образом всё, что уже было сделано; но, к счастью, этого не происходит, и Сайгику наконец удается тихо лечь около него. Из-за этой маленькой победы на его губах невольно появляется улыбка; Дзёно невесомо касается щеки Тачихары, в ласковом жесте проводя по ней, такой теплой и нежной, костяшками пальцев. Нельзя спешить, нельзя потревожить Мичидзу, однако сдерживаться становится всё сложнее. Сайгику подцепляет его за подбородок, аккуратно поворачивая чужую голову, и с трепетом накрывает приоткрытые губы своими, чувствуя медленное, умиротворенное дыхание на лице. Легкое, почти неощутимое прикосновение вызывает в груди нестерпимый жар, и он позволяет себе осторожно приобнять Тачихару, продолжая едва касаясь, без напора целовать, пропуская сквозь пальцы его растрепанные волосы — взлохмаченные, до безумия мило торчащие в разные стороны — и млея от того, насколько Мичидзу уязвимый и невинно-очаровательный в этот момент. В том, какими мягкими кажутся его губы, как он покорно принимает ласку, не отвечая на поцелуи, как открыто и беспомощно поддается всему, что делает с ним Дзёно, есть что-то восхитительно извращенное, возбуждающее, до дрожи неправильное, заставляющее жаждать чего-то большего. Хочется углубить поцелуй, надавить сильнее, сжимать его в объятиях до хруста костей — но тогда Тачихара сразу проснется, и, как бы ни было заманчиво почувствовать его растерянность и страх, вынудить его трепыхаться и дергаться в руках Дзёно... Лишиться такого удовольствия раньше времени слишком глупо. И он не спешит, плавно обводя его нижнюю губу языком и чмокая в уголок рта. Дзёно сразу же останавливается, когда Тачихара внезапно вздыхает громче, чем обычно, и напряженно ждет, готовый в любую секунду раствориться в воздухе, однако Мичидзу просто неразборчиво бормочет что-то во сне и вновь затихает. Его дыхание выравнивается, становится глубже и спокойнее — через пару минут Сайгику расслабляется и возвращается в прежнее положение, плавно спускаясь ниже: оставляет мимолетные поцелуи за ухом, на подбородке, задевает скулу, перемещается к шее и надолго приникает к ней, чувствуя такое близкое и манящее биение крови в жилах. Кожа Тачихары теплая, почти горячая, как будто им можно обжечься: Дзёно вдыхает сладкий, дурманящий запах, проводя кончиком носа линию вдоль сонной артерии, до ключицы, прижимается губами к соблазнительно выпирающей косточке, целуя, облизывая и едва сдерживая желание с силой стиснуть на ней зубы — это, к сожалению, точно его разбудило бы. Впрочем, пока что причин волноваться нет: Дзёно прекрасно изучил, насколько далеко может зайти, чтобы не потревожить Тачихару, как прикоснуться, где и с какой силой нажать; он помнит, как звучат его дыхание и пульс в те моменты, когда Мичидзу на грани пробуждения, и в те, когда нарушить его сон очень сложно. И сейчас, когда он так крепко спит, можно без опаски прижаться ближе, задрав его пижаму, провести ладонью по его животу, оставить на нем россыпь мимолетных поцелуев и осторожно положить голову ему на грудь. Дзёно надолго остается лежать так, не в силах прервать чарующий момент: сердечко Тачихары размеренно стучит прямо под ухом, Сайгику щекой чувствует его пульсацию, слышит, как оно раз за разом сжимается, разгоняя кровь по венам; и Дзёно полностью теряется в ощущениях, ему кажется, словно этот звук исходит изнутри его собственного тела. На пару секунд яркой вспышкой в голове возникает будоражащая, запретная, ужасно реалистичная фантазия о том, как это маленькое сердечко судорожно билось бы в его руке, вырванное из груди Тачихары, скользкое, истекающее остатками крови, еще теплое. Как он слизал бы стекающие по запястью и пачкающие одежду и простыни соленые капли, как прижался бы к неподвижному Мичидзу, любовно обводя пальцами развороченную грудную клетку с торчащими обломками сломанных ребер, как по-настоящему проник бы в его тело, уже не сдерживаясь, ни о чем не тревожась, не боясь сделать что-то не так, совершить ошибку и быть разоблаченным, касался бы его где, как и когда захочет. О, как бы Дзёно хотел действительно сделать Тачихару навсегда своим, забрать его сердце и его самого, чтобы больше не было никаких преград и ограничений, чтобы можно было обладать им целиком и полностью, без остатка... Навязчивая мысль, осознание того, как легко, должно быть, сломаются его кости в руках, какая малость отделяет его от вечного сна, не желает исчезать из головы. Но Тачихара опять резко вздыхает, дергаясь, разрушая этим завораживающий миг и вынуждая Дзёно вздрогнуть, приходя в себя, и немного отстраниться: он забылся и надавил слишком сильно. Наваждение отступает, запретные, всегда тщательно подавляемые темные желания ускользают, прячась в глубине сознания. Сайгику делает успокаивающий медленный вдох, пытаясь расслабиться, ощущая, как его собственное сердце колотится с такой силой, что вот-вот выпрыгнет из груди, как горит лицо, а в одежде становится мучительно жарко и тесно. Приходится бороться с собой, напоминать себе, что нельзя сделать ничего лишнего — а Тачихара, которому совершенно всё равно на его мучения, продолжает так же доверчиво и беззащитно сопеть во сне, понятия не имея, что его жизнь можно было бы без труда оборвать в любой момент. Понятия не имея, насколько он соблазнителен и как ужасно возбуждает, издеваясь над ним и искушая, причиняя невыносимые страдания одним своим существованием. Легкий ветер, приносящий приторно-сладкий запах цветов, с тихим шорохом колышет занавески и пробирается под одежду — Мичидзу, не просыпаясь, немного ежится из-за внезапной прохлады и, судя по звуку, недовольно морщится. Дзёно чувствует, как покрывается мелкими мурашками его кожа, и с улыбкой разглаживает подушечкой большого пальца складочку у него на лбу. Всё-таки он чересчур очарователен — слишком очарователен, чтобы просто его убить. Пожалуй, его даже хочется защитить. Забрать бы себе и спрятать от всего мира, оставить себе навсегда... Сейчас буквально жизненно необходимо оказаться к нему ближе: Дзёно аккуратно приподнимает Тачихару, просовывая руку под поясницу, мягко давит на плечо и придерживает его голову, с осторожностью поворачивая на бок, укладывая поудобнее и устраиваясь за ним. Он обнимает Мичидзу за талию, прижимается со спины, притягивая его вплотную к себе. Пальцы проскальзывают под футболку, проходя долгий путь до солнечного сплетения и ещё выше, мягко обводя соски, двигаясь вдоль ключиц и на секунду сдавливая горло. Сайгику невольно представляет, какой невероятный звук он мог бы услышать, нажав чуть сильнее... В его руках Тачихара кажется таким хрупким и уязвимым, что, кажется, может сломаться, рассыпаться в пыль от любого неосторожного движения. Дзёно невольно чувствует странный трепет от кружащей голову близости и просто не может побороть соблазн коснуться губами его шеи, покрывать её поцелуями снова и снова. Мир, который для Дзёно представляет из себя лишь нескончаемую опостылевшую темноту, полную раздражающих звуков, обретает новую форму — он сужается до неширокой кровати и впивающейся в бок складки на одеяле, до громкого дыхания и ощущения чужого пульса под ладонью, до Тачихары, запаха его волос, сбившейся мятой пижамы и ощущения противоестественного, порочного счастья от собственной безграничной власти над его жизнью. Сайгику забывает, как дышать, и уже не может остановиться: его руки пробираются глубже под одежду, с пристальным вниманием изучая изгибы чужого тела, каждую мельчайшую деталь, шрамы и родинки, все неровности на коже; он сжимает бедро Тачихары, потираясь об него болезненно напряженным членом и безумно желая надавить сильнее, так, чтобы от ногтей остались синяки и ссадины, но лишь слегка гладит, выводя неразличимые узоры. Мичидзу слишком горячий, он опаляет щедро отдаваемым теплом — Дзёно плавится, заживо сгорает от прикосновения к нему, и, наверно, если бы он правда мог быть уничтожен этим, это была бы самая восхитительная смерть, какую только можно было пожелать. С каждым вздохом грудная клетка плавно приподнимается, позволяя не только слышать, но и чувствовать его дыхание — Дзёно вряд ли когда-нибудь устанет его слушать. Сейчас сложно подавить желание наконец ощутить Тачихару полноценно, всем телом, кожа к коже, без барьера мешающей одежды. Но если раздеть его, то разбудить будет очень легко, и угроза разоблачения станет слишком серьезной: бесследно исчезнуть не получится. А он так не хочет всё это терять... Очередное движение, соприкосновение их плоти через слой ткани уничтожает остатки его самоконтроля, Сайгику всё сильнее вжимается в его бедро, задерживая дыхание, чтобы не шуметь. Голова кружится от возбуждения и недостатка кислорода, хочется больше, хочется быть ещё ближе, безумная жажда терзает и сводит с ума. Дзёно хочет коснуться его ещё раз. Находясь на грани и уже не в состоянии себя сдерживать, он всем телом трется об Тачихару, закидывая на него ногу и обнимая крепче, практически обвиваясь вокруг него и прижимаясь настолько сильно, насколько может, при этом не разбудив. Конечно, с утра Мичидзу ничего не заметит, но вот Дзёно будет отлично чувствовать на его коже собственный запах, знать, что под чужой одеждой остались незримые следы прикосновений, следы того, кому Тачихара принадлежит на самом деле. Этот момент так восхитителен, что Дзёно сейчас искренне, страстно желает, чтобы всё исчезло. Чтобы можно было раствориться в нем и больше никогда не чувствовать ничего, кроме влажной и жаркой ночи, пения цикад, душистого легкого ветерка, податливого тела в руках и чужого тепла. Он задыхается от желания, от любви, от восторга: вселенная Сайгику схлопывается до крошечной мучительно-прекрасной точки, в которой остаются только он и Тачихара, и всё остальное теряет ценность, становится таким бессмысленным, ничтожным. В груди невыносимо щемит от разливающегося по телу удовольствия, острого, обжигающе сладкого. От осознания того, что оно не вечно. Минуты утекают сквозь пальцы: скоро эта хрупкая идиллия разрушится, как крыло бабочки от прикосновения, и ему придется вернуться. Вернуться к обычной жизни и снова тонуть в её бесконечном мраке. Не хочется, чтобы это прекращалось, он всеми силами пытается оттянуть этот отвратительный момент, однако больше невозможно терпеть — ему слишком хорошо, чтобы выносить это так долго. Дзёно берет руку Тачихары, перекладывая на свой пах, самостоятельно управляет ей, сжимая ладонь поверх нее и прикусывая себе запястье, чтобы сдержать стон. От волнения и азарта по телу пробегает крупная дрожь: Сайгику буквально ходит по лезвию ножа, ведь Мичидзу всё ещё может проснуться в любой момент, и сейчас он почти надеется на это. Тогда можно было бы больше себя не контролировать, пути назад уже не было бы — если его сдадут начальству, Дзёно, бывшего преступника, в любом случае ждет казнь или увольнение, равносильное смерти — и тогда он исполнил бы все роящиеся в голове извращенные фантазии. О, он мог бы пригвоздить руки Тачихары к кровати, не давая вырваться и убежать, мог бы стискивать его шею, оставляя кровоподтеки, мог бы до крови царапать его бедра и болезненно врываться в его тело, шепча прямо в покрасневшее ушко (которое он бы обязательно прикусил и с силой сжал зубами, оставляя вмятинки на коже) угрозы и подробные описания всех вариантов жестокой расправы, которые он мечтал воплотить в жизнь; он мог бы слушать плач, крики и мольбы о пощаде, слизывая его слезы, и, конечно, потом заткнул бы Тачихаре рот, чтобы он не был слишком шумным и не прервал их развлечения раньше времени; он мог бы... Сайгику дрожит, жадно хватая ртом воздух. Мысли путаются. Безвольные пальцы Мичидзу расслабленно, вяло скользят по его члену, двигаясь только из-за усилий Дзёно, но этого и будоражащих воображение картинок хватает, чтобы окончательно довести его, заставить потерять себя в бесконечном наслаждении. Он приподнимает голову Тачихары, устраивая ладонь на его щеке, и вновь жадно, нетерпеливо целует, ускоряя темп. Трение об ткань почти болезненно, но слишком приятно, чтобы позволить этому прекратиться. Тачихара еле заметно ворочается во сне, от чего всё внутри Дзёно обрывается. Однако он уже не может остановиться — даже под угрозой смерти. Рука Мичидзу внезапно дергается, нажимая сильнее, заставляя Сайгику кончить, выгибаясь на кровати от пронзающей каждую клеточку тела судороги. Он упирается затылком в матрас, на пару секунд невольно распахивая глаза. На мгновение ему кажется, что он сейчас умрет от нахлынувшего удовольствия. Голова кружится так, словно кровать находится посреди бушующего шторма и её швыряет волнами; в ушах звенит, и этот шум не стихает ещё некоторое время. Дзёно обессиленно откидывается на подушку, тяжело дыша и отходя от ощущения мучительного жара и влажности, пытаясь успокоить оглушительно стучащее сердце — из-за этого звука он ненадолго теряет возможность слышать, что происходит вокруг, и это слегка пугает и дезориентирует. Нечасто он чувствует себя таким растерянным... Пропитанная потом и спермой одежда мерзко липнет к коже, но у него нет сил вставать и приводить себя в порядок. Устало раскинувшись на кровати, Сайгику переплетает пальцы с пальцами так, к счастью, и не проснувшегося Тачихары, задумчиво поглаживая тыльную сторону его ладони. Он в последний раз ласково касается его губ своими, прежде чем вернуться на свободную половину постели и замереть, морально готовя себя к необходимости расстаться, вновь оставить Тачихару одного. Дзёно осторожно обводит черты его лица, запечатлевая их в памяти. Надо идти, но какое-то странное чувство держит его здесь. Резко становится холоднее — по телу пробегают мурашки, однако он не может просто подняться и пойти греться в душ. Что-то невыразимо тоскливо скребется и тянет внутри; к эйфории и приятной усталости примешивается нестерпимая грусть. Он хотел бы не уходить, не испаряться бесследно еще до первых лучей встающего солнца, а остаться тут, рядом с Тачихарой — навсегда. Забыться и лежать до самого утра, обнимая его, держа за руку, слушая его дыхание, заснуть под стук его сердца, разделить его безмятежный, спокойный сон... Разделить с ним вечность и никогда больше не просыпаться.