Vergogna

      Энн Лестер приходит в гостиную после ужина. Здесь темно, дворецкие отсутствуют. Это мне на руку. Сзади девчонки плетется Ганджи Гупта, настороженно озираясь по сторонам. В руках его — излюбленная крикетная бита. При виде меня он хватает Лестер за руку и проходит вперед, закрывая ее собой. Рука с битой опущена. Глупец.       Веду взгляд влево, Энн Лестер смотрит на меня. Я глазами намекаю ей взять его под руки, что она послушно выполняет. Гупта оборачивается на нее в шоке, понимает, что что-то не так. Он хочет повернуться ко мне, но не успевает — я вонзаю в его бычью шею шприц с гидратом брома. Средство действенное — он сразу же на секунду замирает, роняет крикетную биту, что громко стучит при падении о мраморный пол.       Глупая Энн Лестер отпускает его и в страхе оглядывается на меня.       — Мистер Карл, что же вы делаете! Я ведь не имела этого в виду! — срывается на крик она.       Она нарушила правило: здесь нельзя говорить. Лестер обнимает Ганджи Гупта и истошно рыдает.       — Ганджи, прости меня! Я лишь хотела помочь тебе стать спокойнее!       Он не может ей ответить: язык уже парализован. Гупта обмякает в ее руках и смотрит на нее. Слеза катится по его щеке. Лестер все плачет и плачет. Мычит, хлюпает сопливым носом. Как же громко. Она мне надоела.       Пока Энн Лестер рыдает у тела, я подхожу к ней со спины и вонзаю шприц в основание ее шеи. Она вскрикивает и оборачивается. Отчего ты так пугливо смотришь на меня? Гупта того достоин не был, но я достаточно милосерден, чтобы подарить тебе красивую смерть. Я забальзамирую твое тело и даже переодену тебя. Это мой долг — дарить неутешным утешение. Я избавлю тебя от тревоги.       Пока взгляд Лестер стекленеет, она из последних сил хватается за золотой крестик, спрятанный под жилеткой. Бог обязательно примет тебя, девочка.       Я закончил с бальзамировкой. Пока Гупта мертвым грузом валяется в углу комнаты, я заканчиваю посмертный макияж Энн Лестер. Когда она молча лежит, то даже выглядит приятной. Жаль, при жизни ты такой не была. Ее лицо застыло в ужасе, поэтому пришлось поработать над выражением ее лица, пока не наступило трупное окоченение.       Улыбаюсь своей работе. Вдыхаю носом аромат жидкостей для бальзамирования и замечаю лишний запах. Гари. Я выбегаю из комнаты и вижу, что коридоры объяты пламенем. Виктор. Он — единственное, о чем я думаю сейчас. Он не может умереть, не сейчас, не от пожара.       Выбегаю на улицу в надежде увидеть его. Вижу лишь Уика, толстую собаку Виктора. Ищу его глазами.       — Виктор! — и сам я нарушаю правило, крича это, когда он выбегает на крыльцо. Весь в саже и грязи.       — Мистер Карл! Там письма… Я не могу их оставить! Я хороший почтальон! — он разводит руками в тревоге. — Позаботьтесь о Уике.       Он оборачивается, чтобы зайти внутрь, но не успевает — крыша крыльца обваливается на его голову. Я бальзамировщик, я знаю: он мертв.       Мне плохо. Мне так плохо. В груди дыра. Я так долго искал свой идеал, так долго надеялся найти совершенного кандидата для бальзамирования. И он умер на моих глазах.       Мне одиноко. Больше не осталось никого, кто мог бы лицезреть мое искусство. Джерри, Виктор. Оба мертвы. Нет никого, кто забальзамирует меня и покажет миру мою внутреннюю, истинную красоту — красоту моего мертвого лика.       Переступаю тело Виктора и захожу в дыру в стене мэнора. Все горит, от гари легкие сжигает изнутри. Но я смиренно стою в пекле и развожу руки в стороны.       Возьми меня, пламя! Я готов возродиться.