Боязнь привязанности — причина.
А вот игра в любовь — последствие.
Осенний воздух приятно оглаживает щёки, ласково пощипывая молочную кожу и колыхая ветви вечно-зелёных. Громадный особняк возвышается за спиной белоснежной крепостью, придавая уверенности и рисуясь в воображении бравым защитником. Серый небосвод нагоняет меланхолию, переливаясь мягкими оттенками под скрытыми тучами солнечными лучами. Лисий, как его часто называют другие, взгляд блуждает по двору. Слегка пожухлая, ровно постриженная трава, стойкие к прохладе конца сентября разномастные цветы в клумбах, бескрайние просторы их владений до самого горизонта. Ничего нового, ничего необычного. Юнги смотрит на всё это в миллионный раз и не может себе вообразить, насколько сильно — и будет ли вообще? — скучать по дому. Досюда едва доносится спокойная мелодия, разговоров гостей не слыхать, вечно в спешке снующей туда-сюда прислуги не видать… Лишь тишина, покой и умиротворение. Вот за этим — за редкими моментами уединения, когда никто ничего не требует, не просит, не вкладывает в юную голову — он точно будет скучать. Но... в грудине теплится надежда, что там, в другой стране, за солёными водами, таких вот минут появится больше. А пока сбоку подбегает служанка, низко кланяясь наследнику, и тихонечко просит вернуться в особняк, чтобы выйти к гостям. Негоже ведь пропадать средь вечера с виду и бродить по углам поместья неприкаянным призраком. Она этого не озвучивает. Юнги без неё знает — матушка любит поучать непутёвого сына. И обязательно выскажет всё сама. Потому он поглубже вдыхает вечерний воздух, пропуская недостающий на душном балу кислород в лёгкие, и ступает за служанкой обратно в особняк — высоченные стены в воображении поглощают, затягивают случайно вырвавшегося пленника в свои лабиринты. Хитросплетения коридоров приводят две бесшумные тени к главной зале, окунают в мешанину звуков одну и, словно бесследно отнимают-растворяют вторую. Выдох. Шаг. Массивные двери открываются, как по взмаху руки. Яркий свет ослепляет на долгие секунды, но Юнги не сбивается с шага, двигаясь к лестнице и начиная спускаться вниз. Пальцы скользят по мрамору, туфли отбивают ритм движений по ступенькам, скучающий взгляд блуждает по разбившимся на кучки гостям. Всё, как учили. Всё, как осуществлялось на практике уже множество раз. Всё шло по выверенному до мельчайших деталей плану, пока глаза не наткнулись на ярко-рыжую макушку того, кого тут быть — просто не могло, ему не до отъездов! — не должно было. Сердце в груди спотыкается, замирает, коленки подгибаются, почти что роняя на пол виновника торжества, а руки мелко вздрагивают, едва ли не промазывая мимо перил. Хосок, как раз вступающий в права повелителя недалёкого государства, находится здесь и сейчас тут, в его родовом поместье, на прощальном балу с наследником, которому на неделе уже отбывать на чужие территории. Ведёт какие-то беседы с друзьями, широко, счастливо улыбается и расслабленно закидывает руку на плечо близстоящего паренька. Пульс заходится в лихорадке бешеного танцы, выстукивает мудрёные ритмы и оглушает одного маленького человека, что с трудом удерживает ножку бокала в руке. Звон стекла тотчас разносится по залу, привлекая всеобщее внимание и призывая музыкантов приглушить инструменты. Матушка бросает укоризненный взгляд со своего места, но быстро смягчается, растягивая губы в насквозь фальшивой улыбке, чтобы ни одна живая душа не заметила лживости. Юнги обводит всех присутствующих взглядом ради приличия, мнимого чувства, будто обращается к каждому лично, ловит миг, когда Хосок тоже поворачивает голову, едва заслышав звук его голоса. Он забавно меняется в лице, стоит их глазам пересечься, и наследный принц, без притворства вздёрнув уголки рта, заводит очередную благородную речь. Приветствие и прощание. Благодарность за присутствие. И многие другие пустые слова. Это всё почти что противно произносить. Почти — потому что есть среди присутствующих единственный адресат, которому часть сказанного предназначается без лишнего двуличия и извечных скрытых смыслов. — Прошу, наслаждайтесь балом, — и рука с напитком взымается ввысь. Слова заканчиваются, множество бокалов соприкасаются по всему залу, нарушая единство мелодии, и музыка вновь набирает обороты. Люди пьют, едят, танцуют… Этот вечер созвал гостей на грустную весть, но они веселятся. Им нет дела до чужого отъезда. Никому, даже — и особенно — родителям. Никому, кроме, возможно, одного человека. Юнги подходит к высокопоставленным лицам близ лестницы, заводит которую по счёту бессмысленную беседу, отпивает мелкими глотками безвкусный алкоголь. Спустя несколько минут лица сменяют другие, темы перекочёвывают на иные. Столь же пустые. Время тянется мучительно медленно. Голова начинает гудеть от общения и общего шума. А взгляд то и дело выискивает рыжую макушку в толпе. Так хочется подойти, так хочется оказаться близко-близко, жадно втянуть чужой запах и уткнуться носом в плечо. Так хочется чего-то... распутного, порочного, порицаемого обществом. Юнги гонит от себя неподобающие мысли, отмахивается от навязчивых желаний сердца и лишь украдкой наблюдает за будоражащим все внутренности принцем одного из недалёких государств. Отец присматривается, приценивается, но их потенциальная сделка под огромным сомнением. И всё, что доступно неравнодушным друг к другу душам, это вот такие вот редкие встречи на званых вечерах, которые они проводят всё равно порознь. Юнги боится привязываться, боится подпускать кого-то близко, боится довериться не тому человеку. Юнги так сильно боится сделать хоть один шажок навстречу, что даже не разговаривает с рыжей бестией дольше предполагаемого нормами поведения времени. Но этого самого времени у них больше нет. Ни малейшей возможности пересечься в коридорах, уединиться для экскурсии по особняку, задержаться на террасе или прошмыгнуть следом на балкон. Ни одного шанса прогуляться в зимнем саду, помочь оттереть якобы случайно пролитое вино, спрятаться жарким летом в тени деревьев на окраине поля. Поездка в город, прогулка на конях или поход за покупками в несуразных мантиях вместе с служанкой… Всё это останется лишь в воспоминаниях, осядет в укромных уголках памяти и больше никогда не повториться. Юнги вот-вот уезжает заграницу учиться. Хосок восходит на престол в своей стране. Их разводит судьба так же стремительно, как и свела. Аккуратные касания, словно к фарфору или хрусталю, непозволительно долгие, внимательные взгляды, выискивающие новые черты в уже подмеченных, запечатлённых на подкорке мозга или под прикрытыми веками, ранее, весёлый заливистый смех, увлекающие на долгие часы разговоры и просто комфортная компания. Даже в молчании, даже в щекотливых темах. Даже, даже, даже… И поэтому, не смотря ни на что, Юнги ставит на кон всё. Подкрадывается сбоку бесшумной поступью, позволяет застенчивой улыбке лечь на губы, а взгляду то и дело падать вниз, позволяет себе неслыханную вольность. Всего разок. Первый и последний. Единственный. Близко. Желанно. Дыхание перехватывает. Хосок игриво стреляет глазами, молча наблюдая за чужим приближением боковым зрением, тихо выжидает чего бы то ни было, наверняка не менее сильно заинтригованный первой за этот вечер близостью принца, и явно в нетерпении прикусывает нижнюю губу. Сердце колотится бешено. Дрожь пробирает всё худощавое слабое тело. По рукам и торсу бегают толпы мурашек, заискивающе покалывая кожу под сверкающим белизной костюмом. Юнги невольно останавливается дальше нужного, переводит сбитое дыхание. — Возможно, мы больше не увидимся, господин Чон, — проговаривает он с робостью, не пытаясь даже скрывать свою неловкость, — поэтому... позвольте пригласить вас на танец. И едва заметное заискивающее движение ведущей ладонью. — Я отвечу вам… — весь мир вмиг замирает, затихает в ожидании. — Да. А после Юнги проваливается куда-то глубоко-глубоко, под мраморный пол. Замершие рядом люди, друзья Хосока, заинтересованные и немного шокированные предложением, оживают, переглядываются загадочно и по-доброму улыбаются. Но это не важно, не волнует и не беспокоит, потому что сам Хосок разворачивается лицом к лицу и уверенно шагает навстречу оставшиеся пару шагов, без капли стеснения хватаясь за руку. Музыка словно становится громче, а окружающие гости исчезают. Всё перестаёт иметь значение, когда сквозь два слоя ткани — чёрной и белой — перчаток ощущается тепло широкой ладони. Юнги безвольной куклой следует в центр зала, крепче сжимает пальцы, проверяя подлинность реальности, и подстраивается под партнёра, безропотно позволяя перехватить инициативу в танце на первых же движениях. Как угодно и что угодно, лишь бы с ним. И плевать, насколько низко нужно пасть в глазах окружающих. Хосок слишком близко, чтобы можно было думать о чём-то ещё. Они почти соприкасаются грудными клетками, когда Юнги с промедлением делает шаг назад. Непривычно быть ведомым — его ведь никто никогда не учил танцевать в этой позиции. Страшно облажаться, оступиться. Но, когда чужое дыхание опаляет лицо, мысли разбегаются перепуганными крысами по углам. Глаза находят глаза, стыкуются и в омуты затягивает только так. Он слегка потерян, напуган, зажат, но Хосок так уверенно касается и двигается, что плечи невольно расслабляются, а нервный мандраж разбивается о мягкую улыбку на пухлых губах. Воздуха не хватает. В одежде ему уже тесно. В голове каламбур. Поворот, поворот, обойти. Левая, правая, подняться. Сосредоточиться не получается. Взгляд держится на уровне плеч. Запах окутывает приятным шлейфом, забивая рецепторы и кружа опустевшую голову. Его ладони по телу блуждают и этого достаточно, чтобы сойти с ума. То на собственные ладони ложатся, то по предплечьям скользят, то бока у лопаток задевают, пуская колючие импульсы тока… В один момент они обходят друг друга, сцепляясь лишь пальцами где-то на уровне груди, в другой — Хосок помогает перекрутиться, вплотную жмётся сзади и выдыхает на ухо, а в третий — придерживает ведущей рукой, позволяя без опаски прогнуться в спине. Юнги его чувствует сразу везде. Слишком много всего. Помешательство. Шаг друг другу на встречу и между губами считанные сантименты. Взгляд сам перекочёвывает на запретную зону. Секунда заминки. Почти поцелуй. Почти потянулись. Оба. Глаза в глаза. Искра. Шаг. Безумие. Тяга. Запрет. Танец продолжает кружить двух принцев. Музыка тоже отходит на фон. Каждый участок кожи, что контактирует с чужой, горит огнём, в грудине пылает пожар, сердце стучит уже где-то под кадыком. Юнги держится из последних сил. Отчаяние от скорой разлуки, которая, вполне возможно, навсегда, затапливает сознание. Подговаривает на абсурдный срам, подгоняет урвать ещё, подбивает нарушить все возможные запреты. Хочется большего, хочется невообразимого и непозволительного… Хочется всех своих демонов выпустить наружу и насладиться воцарившимся хаосом людских пороков. Сознание окончательно заволакивает. Но мелодия подходит к концу. Юнги едва заставляет себя отступить, в последний момент скользя от запястья до подушечек самыми кончиками пальцев. В горле застревает судорожный вздох. Ему мало. Ему невозможно сильно хочется хоть чего-то ещё, хоть каплю греха. Но прежде чем что-либо срывается с губ, Хосок делает очень опасную вещь. Хосок наклоняется к уху и предлагает пройтись по тонкому льду. А Юнги… А Юнги только рад. Он так и застывает в замешательстве, лишь машинально отмечая, как принц, почти правитель, быстро возвращает приемлемую дистанцию, облизывая губы, и с ожиданием в глаза вглядывается. Юнги хватает только на мелкий кивок. Всё тело сбоит. Это нереально. — Спасибо за танец, — почтительный поклон, взгляд из-подо лба и губы касаются ткани белоснежной перчатки. — А это, — будоражащий шёпот, пальцы проворно поддевают у кромки рукава тонкую преграду, — я верну, когда останемся наедине, Ваше Высочество. Заканчивает почти беззвучно. Прорывая плотину ограничений и поднимая вихрь эмоций. Юнги давится вдохом, наверняка комично округляя глаза. Хосок усмехается и отходит, намеренно теряясь в толпе. Только прячет специально под потерянным взором сворованную печатку в кармане своего чернильного костюма. Приглашение. И предлог. Натянутый, неправдоподобный, но столь заманчивый и сладко-желанный, что сил противиться искушению нет. А посему Юнги сдаётся, якобы под натиском обстоятельств. И в обусловленное время толкает дверь неприметной комнатушки, которую часто использует, как убежище. Самое любимое и сокровенное место во всём особняке. Хосок об этом знает. Хосок ожидает именно тут. Юнги стопориться всего на долю секунды, не веря в происходящее, и буквально падает в чужие объятия, позволяя бесстыдным рукам огладить спину с боками уже по-настоящему. Он прикрывает глаза, утыкается носом в изгиб плеча, как давно о том мечтал, и судорожно сжимает ткань пиджака на грудине. Оголённые ладони накрывают, приподнимают, целуют. Жар полосует нутро. Юнги просит «сними» и Хосок тотчас повинуется, не глядя отбрасывая свои перчатки на стол за правым бедром. Он вновь накрывает подрагивающие руки, бережно разжимает пальцы и оставляет ленту ожогов вплоть до запястий. Юнги так страшно и так хорошо, что стоять почти нереально. Они не впервые переступают черту. Не впервые обнимаются, касаются другого, прячась по тёмным закоулкам. Не впервые просто стоят и дышат друг другом. Но впервые дышат друг другу прямо в губы — ни один не осмеливается разбить остатки приличия. Хосок мелко подаётся ближе, задевает истерзанную зубами плоть и тут же отстраняется. Юнги почти хнычет. Под зажмуренными веками черти пляшут победные танцы, потому что он повторяет движение и ощутимо задерживается в таком положении. — Тише, котёнок, — просит Хосок на выдохе, проминая пальцами талию. Только это работает с точностью наоборот, спуская все тормоза и срывая крышу от ощущений. Неправильно, противоестественно, порицаемо, но... так невыносимо хорошо и желанно. Этот диссонанс путает карты, заволакивает в ощущения и топит на дне зрачков. — Всего разок, — из последних сил, на исходе дыхания. Только чуть-чуточку. Совсем капельку. Хосок осторожно двигает губами, частично позволяя поцелую состояться. Но шаги в коридоре кого-то из прислуги отрезвляют, Юнги приходит в себя первым, отстраняясь, утыкаясь лбом в чужой. Он задыхается от близости. — Прости, — беззвучно, поддаваясь страху. Хосок не ругает, не журит и полностью понимает. Точно такой же. С идентичными мыслями и опасливыми думами. Юнги в том уверен больше, чем в собственной силе воли. А потому ворует со стола чужие перчатки, взамен оставляя свою вторую сиротливо лежать на дорогом дереве, и сбегает в зал. А погружаюсь по окончанию бала в сон, видит рядом с собой сидящего на соседнем стуле за длинным королевским столом Чон Хосока. Да, единственный сын династии Мин, наследный принц Юнги, сбегает не только от него, но и от собственных чувств. Не осмеливается облачить их в слова даже в громких мыслях, в своём уме. Зато по ночам Хосок занимает законное место по левую руку. Место супруга, спутника всей его жизни. Жаль, что наяву они раскиданы по разным углам залы. Переглядываются с завидной частотой, перебрасываются посланиями через слуг и переговариваются на прощание, рассуждая удастся ли им всё же когда-нибудь пересечься. Только вот увиделись ли они снова — никто из присутствовавших там не знает. Но тот самый вечер навсегда остался в памяти. Обоих принцев, что не могли оторвать друг от друга весь вечер взгляды, особенно. И лишь перчатки — до абсурдного противоположные цвету костюмов — с тех пор превратились в единственное напоминание о той непонятной парочке и яркое подтверждение их маленькой (но обоюдной) слабости для самих принцев.