Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день. Ибо Плоть Моя истинно есть пища, и Кровь Моя истинно есть питие. [Иоанн. 6:54-55]
Запах. Тонкий сладковатый щекочущий ноздри. Запах разложения. Запах гнили. Едва заметный поначалу, а чуть позже неотвратимо преследующий. Когда Максим впервые различил его в коридоре театра, он не придал этому значения. Но среди привычного человеческого духа этот запах выбивался, как выбивается уродливый сорняк на ухоженной клумбе. Запах болезни. И болезнь эта была безусловно смертельной. Возможно, сам человек ещё не знал о том, что его ждёт. Жил день за днём, улыбался, смеялся, ходил как и все на работу, любил в конце концов, а маленький трупный червячок уже точил его изнутри. Все же тысячелетия эволюции не прошли даром — вампирский нос лучше любого врача-диагноста распознавал смертельный недуг, заранее давая понять какая еда уже пришла в негодность и наверняка вызовет несварение. Пока этот запах был едва различим, его присутствие в воздухе можно было игнорировать. Но спустя месяцы он стал сильнее, навязчивее. Учитывая, что Максим не столь часто бывал в театре Оперетты, подобную перемену было сложно не заметить. Он замер у выхода на сцену. До удушья сладкий запах смерти облеплял словно голодные слепни в летний полдень. Любопытство щекотало изнутри, и Заусалин пробежался глазами по коллегам и работникам сцены — кто же ты, о несчастный, на чью долю выпало медленное угасание? Цепляя гарнитуру, Максим поймал себя на мысли, что вряд ли окружающие оценят его желание обнюхать всех и каждого. — Ты передатчик уже включил? Привет, — Маракулин крепко пожал Заусалину руку, и тот молча кивнул на заданный вопрос, — тогда Игорь закончит чек и ты следующий. Александр улыбнулся дежурно-коротко и поспешил вернуться на сцену под свет софитов, где как раз драматично тянул «Неблагодарность» Балалаев. Максим проводил Маракулина взглядом, и едва тот отошел на достаточное расстояние, Заусалин, следуя не до конца изжившей себя человеческой привычке, шумно вдохнул ртом воздух, словно это действие могло бы избавить его от тошнотворной сладости гниения, что как шлейф оставило после себя чужое мимолетное присутствие. Максим немигающе уставился на Маракулина, про себя отметив, что в последнее время тот редко упускает возможность сопроводить «Каренину», чаще обычного появляясь в театре. Александр как ни в чем не бывало что-то втолковывал Игорю, потом вдруг засмеялся — Балалаев вторил ему мягкой улыбкой. Замечая куда больше окружающих, Заусалин покачал головой. «Несчастные люди, — подумал он, — их зарождающееся счастье безжалостно растопчет чужая болезнь». Маракулин обернулся, еще искрящееся в его глазах веселье на мгновение сменилось тревогой и тут же потухло совсем. — Прогоним «Пассажиров», — сказал Александр. Отведя взгляд, он хлопнул несколько раз в ладоши над головой, привлекая к себе внимание, — ребята-ансамбль, по местам. Максим? Заусалин кивнул и, то и дело кося взглядом на Маракулина, выдвинулся по широкой дуге на свою точку. «Он знает, что болен, — мелькнуло у Максима в мыслях, — и поэтому так торопится жить… несчастный человек…» Всю репетицию, весь спектакль этот запах не давал Заусалину покоя. Казалось декорации, тяжелые портьеры кулис, даже сама сцена пропитались этим душком. И отчего же раньше он не придавал происходящему значения? Максим покачал головой, мысленно отвечая на свой же вопрос — раньше он не знал кто источник. Теперь не думать о чужой болезни стало в разы сложнее, как и игнорировать трупный смрад ее сопровождающий. Воистину говорят — от многих знаний многие печали. Маракулин подловил Максима на лестнице после спектакля, тот торопился скорее оказаться на свежем воздухе, чтобы наконец продышаться. — Ничем не могу помочь, — с ходу бросил Заусалин в ответ на напряженный взгляд Александра. Маракулин нахмурился и скрестил беспокойные руки на груди. — А я и не прошу о помощи, — отозвался он и, видимо, желая усилить эффект секретности разговора, шагнул ближе. Максим поморщился, когда запах, с присутствием которого он вроде бы сегодня смирился, вновь ударил ему в нос. Заметив гримасу на лице коллеги, Маракулин виновато отступил, увеличивая дистанцию между ними. — Прости, — он потупился, — постоянно забываю, что вы ощущаете это иначе. Неужели так сильно заметно? — Очень, — медленно проговорил Максим и, кажется, впервые отметил в облике коллеги ту болезненную худобу, о которой так много судачили в кулуарах в начале сезона. Маракулин печально усмехнулся и, видимо, набравшись решимости, вновь встретился с Заусалиным взглядом: — Пусть это останется между нами. Я не хочу… — он замялся, — я еще не готов выносить это на публику. — Это твое дело, — холодно отозвался Максим и неторопливо сбежал по пролету вниз, где все же замер на мгновение, чтобы добавить, — и я не собираюсь вмешиваться. Впрочем он ни в чем не лукавил — чужая болезнь не его забота. Конечно, был вариант предложить альтернативу медленному угасанию. Но у Заусалина и без того хватало скелетов в шкафу, чтобы к ним присовокупить еще и обращение человека. Поэтому пусть все идет своим чередом, как и задумано природой. На крыльце служебного входа Максим наконец вдохнул полной грудью. Пара поклонниц, поджидающих кого-то, резко замолчали при его появлении, потом все же отмерли, чтобы сдержанно поблагодарить за спектакль и поспешно отвести взгляд. Заусалин усмехнулся. Тут даже не нужно было касаться их сознания, чтобы считать волнение приправленное толикой первобытного страха. Вряд ли осознанного в полной мере, скорее инстинктивного, так замирает кролик перед хищником. Только вот кролик куда честнее, его не берет внезапный стыд за собственные вбитые матушкой-природой рефлексы. Отвлекшись на мимолетное философствование, Максим не сразу обратил внимание на тот факт, что в воздухе едва заметный разлился до боли знакомый аромат. Заусалин прикрыл глаза, невольно вдыхая глубже и тут же проклиная себя за эту слабость. Этот запах… май 2009 …тонкий сладковатый щекочущий ноздри. Притягательный, манящий. За все свое существование Максим ни разу не слышал подобного запаха. Хотя нет. Было, кажется, единожды, но столь давно, столь мимолетно, что показалось ему игрой утомленного разума. Теперь же, учуяв подобное вновь, хотелось вдыхать глубже, хотелось найти источник… Максим одернул сам себя. Он здесь не за этим, поэтому стоит держать себя в руках. В первую очередь кастинг. Найди чудовище! — и смех и грех, право слово. Заусалин усмехнулся, обнажая зубы, и стоящие рядом с ним в очереди на сцену нервно отшатнулись. Ухмылка на лице Максима тут же приобрела пренебрежительный оттенок. Очередь двигалась довольно живо — за кулисы позвали очередную десятку конкурсантов. Подвергнутые смотру жюри предыдущие десять медленно брели на выход. Некоторых из них тут же с любопытством облепили знакомые. Максим навострил было уши, но душный сладкий запах смешал его чувства. Древнее чудовище внутри встрепенулось и, почуяв добычу, приняло охотничью стойку. Усыпленный заменителями животный голод приоткрыл свои дремотные глаза. Максим сглотнул вязкую слюну и стал судорожно шарить по толпе собравшихся глазами — источник аромата прошел совсем рядом, обдавая жаркой волной своего человеческого духа. И если последовать своим инстинктам, если сию же минуту сорваться в погоню, то есть все шансы поймать незадачливую жертву. Именно жертву — потому что Максим не был уверен в том, что сможет отказать себе в удовольствии вонзить зубы в чужую шею. Наверняка кровь этого несчастного на вкус такая же сладкая, как и на запах. Одурманенный инстинктами, Заусалин не с первого раза расслышал свой номер, что громко назвала девушка-ассистент. — С вами все хорошо? — сердобольно поинтересовался кто-то рядом, заметив болезненную бледность Максима и легкую дрожь то и дело пробегающую по его напряженному телу. Тот вскинулся от прикосновения к своему плечу, одаривая навязчивого глупца хищным взглядом неестественно алых глаз. — Просто замечательно, — оскалился Заусалин и, отметив панику отразившуюся на чужом лице, постарался усмирить самого себя. Внутреннее чудовище стоит придержать для жюри. Он придал своему лицу более благостное выражение и растянул губы в смущенной улыбке, тем самым пряча свои клыки. — Простите, это все нервы, наверное, — поспешил извиниться Максим и быстро поравнялся со своей десяткой, что уже наполовину скрылась в проходе. Запах, что настолько выбил его из колеи, терялся в обратном направлении, удалялся. Заусалин, в ускользающей попытке вычислить источник, бросил беспокойный взгляд через плечо, но людей было слишком много. Он потянул напоследок носом воздух, впитывая, запоминая. Разбуженный сладостным ароматом вечный голод грузно шевельнулся внутри, напоминая о себе. Максим тряхнул головой — не время думать о еде, нужно сосредоточиться на работе. Но мысль о том, что обладатель столь привлекательного запаха окажется одним из тех, кто прошел во второй тур, или его сопровождающим, не давала Заусалину покоя даже после того, как жюри после долгого совещания выбрало его одним из тех, кто должен будет явиться завтра. Это самое завтра встретило Максима все тем же терпко-сладким ароматом, разлитым по фойе МДМ. И все внутри моментально предвкушающе затрепетало. Пятьдесят человек уже не пять сотен, да и теперь наверняка будут вызывать по одному, значит с большой долей вероятности удастся вычислить, кто из присутствующих оказался столь аппетитно пахнущим для вампирского носа. — Когда ты так ухмыляешься мне опять становится не по себе… — протянул подошедший Балалаев, с некоторой степенью опасения поглядывая на Заусалина. — Возьму себе на заметку, — отозвался тот и улыбнулся шире. Игорь при виде вампирских клыков напрягся и зябко повел плечами. Максим насмешливо фыркнул, услышав как зашлось в страхе человеческое сердце. — И как ты со своей фобией еще на улицу выходишь, — едко добавил он. — Так мне и не так часто вампиры встречаются, — парировал Балалаев с нервенной улыбкой, — хотя вчера я заметил еще как минимум двух среди конкурсантов… Заусалин удивленно вскинул бровь. Как он мог упустить подобное? Обычно они чувствуют присутствие друг друга, как хищник чует появление чужака на своей территории. В толпе узнавание конечно дается сложнее, но не обратить внимание сразу на двух… Максим прислушался, считая чужие сердцебиения. — …но сегодня их нет, — продолжил заметно спокойнее Балалаев, — видимо, не прошли. Вообще это даже хорошо, что жюри не зациклилось на обязательной репрезентации и оценивало всех равно… Заусалин пренебрежительно дернул уголком губ. Репрезентация. Слово, молчаливо преследующее его в профессиональной деятельности. От скольких проектов он уже отказался, когда вдруг оказывалось, что приглашали его лишь потому, что он вампир? А в скольких его даже не рассмотрели по той же самой причине? Человеческие зашоренность и лицемерие, неспособность заметить за многовековым фасадом по-прежнему живую душу. А ведь Максим стал актером задолго до того, как перестал быть человеком. Но кого теперь это интересует? Главное же пресловутая репрезентация. Собственно Заусалин и не сомневался, что пройдет во второй тур. Даже более того он был заранее уверен, что дойдет до финала. А вот уже там его и отсеят. Потому как показать на всю страну, что перед искусством все равны — это одно, а доверить вампиру роль, в которой искренняя любовь делает из чудовища человека, — это совершенно иное. В такую сказку никто не поверит. Предсказание Максима сбылось, он без лишнего труда прошел в двадцатку лучших. Вот только у жюри не хватило духу произнести в его адрес знаковую фразу, которой кичись другие отобранные счастливчики. Назвать его чудовищем под прицелом телекамер не отважился никто, ограничились скупым «вы нам подходите». Возвращаясь обратно в фойе, Заусалин уже не надеялся уловить носом хотя бы отголосок так манящего его аромата. Но, к его удивлению, тот, меньше теперь перебиваемый запахами других людей, стал звучать насыщеннее. Казалось еще чуть-чуть и можно будет ощутить на языке вязкий вкус чужой крови, настолько плотным он был. Голодными глазами Максим принялся обшаривать полупустую залу. Взгляд его метался от одного человека к другому, пока не столкнулся с таким же пристально глядящим на него в ответ. И доброжелательным этот взгляд назвать было нельзя. На мгновение Заусалин отвлекся на подбежавшую к нему девушку-ассистента — требовалось заполнить дополнительные бумаги, и едва он поставил свою подпись на одном из бланков, до его чуткого слуха донеслось презрительное «этому даже играть ничего не надо, он и так чудовище». Взгляд его метнулся к источнику произнесенной фразы, и вновь на него из-под насупленных бровей недобро уставились два серо-синих глаза. Юноша с крупными чертами лица нисколько не смутился ответного внимания, лицо его даже приняло нахальное выражение. И не нужно было лезть к этому мальчишке в голову, чтобы понять, что он думает о вампирах и о Максиме в частности. «Недалекий дурак», — беззлобно охарактеризовал его про себя Заусалин и вернулся к заполнению документов. Да вот только проходя на выход под конвоем чужой неприязни, он сам почувствовал себя обдуренным — вместе с направленной на него враждебностью его обдало удушающей волной того самого аромата, что испытывал его силу воли на прочность уже второй день. Древнее чудовище, ощерившись внутри, поглядело на мир окрасившимися в алый глазами Максима. Все в его сознании сошлось на той точке, где на чужой шее размеренно билась яремная вена. Верхняя губа нервно дернулась, приоткрывая звериный оскал… Заусалин тряхнул одурманенной головой и от греха подальше ускорил шаг. Черт бы побрал этого мальчишку…* * *
«Черт бы тебя побрал…» — мысленно протянул Заусалин, но встретив взгляд серо-синих глаз произнес вслух совершенно иное: — Что ты тут забыл? Рагулин, в темноте слившийся цветом пальто с собственным автомобилем, сделал шаг вперед и тем самым обрел обособленность для взгляда окружающих. — Так мы же договорились встретиться, — приветливо хоть и несколько рассеянно улыбнулся Александр, — да и спектакль у меня раньше закончился, а я ж рядом был, вот и подумал… Максим перебил его, не дав договорить: — Встретиться мы должны были не здесь, — лицо его по обыденности ничего не выражало, но в голосе явственно прозвучал холод. Он хотел было ввернуть еще пару слов, но не стал. Резко схватив Рагулина за локоть, он подтолкнул его обратно к машине. — Полезай внутрь, — прошипел Заусалин и взгляд его метнулся к дверям служебного входа — судя по звукам на проходной Ланская сдавала ключ охраннику. — Живо! Саша послушно полез на водительское сиденье. Максим же в момент оказался с пассажирской стороны и успел занырнуть в салон до того, как на крыльце показалась Лера с подаренными на поклонах охапками. Замерев, Заусалин напряженно следил за тем, как две девушки, что неловко раскланялись с ним парой минут ранее, берут сегодняшнюю «Анну» в кольцо и, расточая комплименты, подсовывают той на подпись буклеты. — А теперь поехали отсюда, — не сводя с Ланской пристального взгляда, произнес Максим, — пока никто не задался вопросом: какого хрена твоя машина делает на парковке. — Ты излишне драматизируешь, — усмехнулся Рагулин, поворачивая ключ в замке зажигания. Заурчал двигатель, вспыхнула бледным светом приборная панель, заработал климат контроль, нагнетая теплый воздух в салон, из радио тихий донесся какой-то попсовый мотивчик. Саша выкрутил руль и, вглядываясь в зеркало заднего вида, стал медленно сдавать назад. Едва они вырулили с парковки. Макс перевел немигающий взгляд на Рагулина. — Я не драматизирую, — медленно проговорил он, — я выполняю наши договоренности. Одна из которых, если ты запамятовал, отсутствие свидетелей у наших встреч. Улыбка Рагулина несколько померкла. Притормозив на светофоре, он обернулся на Заусалина и попытался оправдаться: — Никто не обратил бы внимания на мое появление… Макс раздраженно фыркнул и чуть приоткрыл окно, впуская шум улицы и свежий воздух в салон — словно все это было способно заглушить звук биения человеческого сердца рядом или перебить теплый душный аромат, казалось уже впитавшийся в обивку сидений. Пусть за столько лет Максим и научился спокойнее реагировать на присутствие Александра, но чужая близость по-прежнему опьяняла. май 2009 …хоть их и разделяло добрых пять метров, от насыщенности чужого запаха у Заусалина кружилась голова. Шел всего лишь третий день недельной муштры перед финальным этапом кастинга, а Максиму уже хотелось либо отказаться от всей этой затеи, либо загрызть на глазах у изумленной публики юного нахала, посмевшего так одурительно пахнуть. И если в начале все удавалось списать на некстати разыгравшийся голод, то после того как Заусалин за вечер приговорил добрую дюжину заменителей, а на утро сладкий аромат чужой крови все еще вызывал сосущее чувство внутри, пришлось пересмотреть свой взгляд на вещи. Видимо он слишком давно не баловал себя маленькой радостью естественного питания. Охотиться на людей запрещал закон, да и в принципе питание человеческой кровью перешло в разряд порицаемых даже среди вампиров, дескать вызывает привыкание, что приводит к зависимости и как следствие антисоциальному поведению. Это конечно все замечательно, когда тебя обратили от силы полвека назад и кроме животной крови да заменителей ты ничего и не пробовал, как и не успел узнать, что на самом деле значит быть вампиром. Но что делать тем, кому уже перевалило за сотню или за две? Кто еще застал те времена, когда человека можно было купить как вещь и как вещь же использовать? Бюрократы просто поставили всех подобных на учет и тщательно следили, как дается им переход на новые правила и ограничения. Но законы существуют для того, чтобы их нарушать — и пока правая рука бюрократической машины бдила за привыкающими к новой диете, левая рука сбывала им же излишки донорской крови. Появились и подпольные заведения, устраивающие встречи между охотниками и добровольными жертвами. А с развитием технических средств коммуникации стало возможным не прибегать к услугам посредников. К немалому удивлению Максима в современном обществе находилось достаточное количество желающих быть укушенным. Кто-то делал это ради денег, кто-то находил в этом странное удовольствие, но главным было одно — обе стороны получали желаемое. Конечно при любом раскладе возникала вероятность нарваться как на шовинистов-фанатиков, так и на слуг закона, но Заусалин всегда был предельно осторожен. Тщательно выбирая «донора», он никогда не встречался с одним и тем же человеком дважды, выпивал не больше положенной для человека нормы кровопотери, да и разрешал себе подобные встречи не чаще, чем раз в месяц. Это позволяло ему не вляпываться в неприятные истории и поддерживать привычный уровень сил. Встретиться с очередным кандидатом Максим должен был только через две недели, но планы пришлось резко переиграть — если он хотел сохранить адекватность и здравость мышления, стоило назначить свидание уже на сегодняшний вечер. Что собственно Заусалин и сделал, договорившись о встрече прямо на Фрунзенской. Оставалось только надеяться, что ему хватит терпения прогуляться с этим студентиком до Нескучного сада, а не до ближайшей подворотни, потому как находиться в одном помещении с Рагулиным уже становилось невыносимым. Возможно, все было бы куда терпимее, не цепляйся б мальчишка к Максиму сам. Он не упускал возможности отпустить в его адрес язвительный комментарий или высказать свое мнение о вампирах, стоило лишь Заусалину оказаться поблизости. Попытки других участников как-то умерить чужую фанатичность успеха не имели. Александр будто намеренно дергал тигра за усы, видимо, желая спровоцировать конфликт и тем самым доказать свою правоту в том, что волку не место среди овец. Будь Максим одним из новообращенных, в ком еще живо человеческое восприятие действительности, он бы несомненно поддался на провокацию, но за два столетия своего существования он научился умело игнорировать подобное «тявканье». Вот только чертов запах источаемый наглецом вынуждал внутреннего зверя бешено биться о давшую слабину клетку контроля. Подловить бы зарвавшегося мальчишку в коридоре да припугнуть, чтобы было неповадно, но что-то подсказывало Максиму, что это лишь раззадорит дурака. Несомненно радовал тот факт, что их хотя бы определили в разные гримерки. Только вот стена никоим образом не спасала чуткие вампирские уши от разговоров в соседнем помещении. — Не слушай, — сказал Балалаев, уловив перемену в лице Заусалина. — Ты даже не знаешь, о чем они говорят, — хмыкнул тот. — По твоему лицу и так все ясно, — отозвался Игорь и присел на край гримстола, — Саша не плохой в общем-то парень, просто немного… — он сделал неопределенный жест рукой, — ты и сам наверняка знаешь, как это бывает у особо религиозных… О… Игорь даже не догадывался, насколько он точно попал в цель — Максим действительно это знал. Более того, когда-то он и сам был глубоко верующим, как впрочем и все в его время. Да и сейчас вера никуда не ушла, лишь притупилась с поправкой на новое бытие. Порой ведомый ностальгией Максим приходил постоять за оградой какой-нибудь церкви, прислушивался к звукам литургии, проводимой за толстыми стенами, да шевелил беззвучно губами, вторя певчим. В такой далекой теперь человеческой жизни ему нравилось петь в церковном хоре, теперь, увы, это было мало выполнимо — пусть молитвы и псалмы были лишь словами, но если он не хотел обратиться прахом, то под своды храма путь ему был заказан. Хотя как показывала практика, без подкрепления истинной верой, религиозные символы не оказывали на Максима особого влияния. Не то чтобы он часто это проверял, но прецеденты имели место быть. — Людям свойственно демонизировать и ненавидеть то, чего они не понимают или боятся, — философски заметил Заусалин, накидывая на плечи куртку. — Я не ненавижу вампиров, — несколько оскорбленно произнес Игорь и нахмурился, — хоть и боюсь… Максим снисходительно улыбнулся, не размыкая губ: — Ты просто умело скрываешь свое патологическое неприятие. Не спорь, — он вскинул руку, едва Балалаев в еще не озвученном возражении открыл рот, — мне не нужно читать твоих мыслей, мне достаточно улавливать, как придает тебя в моем присутствии твое же собственное тело. Но не бери в голову, вы кругом все такие. Стоило лишь покинуть замкнутое помещение МДМ, и в голове у Заусалина несколько прояснилось. Правда, сладкий флер чужого аромата, казалось, намертво отпечатался в носу и все никак не желал отпускать. Студент, с которым имела место быть договоренность, действительно ждал у выхода из метро и как две капли походил на свою нечеткую фотографию с форума. Перекинувшись с ним парой дружелюбных ничего незначащих фраз, Максим предложил прогуляться до другого берега Москвы-реки — этого времени будет достаточно, чтобы убедиться в добросовестности намерений друг к друга да и в случае чего заметить слежку. Уже в Нескучном они сошли с тропинки и скрылись от взглядов окружающих за зеленолистой ширмой одного из высоких кустарников. Если кому-то и взбредет в голову посмотреть в их сторону, то он тут же отведет взгляд, решив, что нарвался на какую-нибудь неприличную парочку коими нередко изобиловал по весне этот сад. Только вот Максим просчитался. Учитывая пять дней помешательства на фоне чужого дурманящего запаха, ему бы стоило уделить больше внимания собственной осторожности, прислушаться к окружению. Но голова шла кругом, а мысли всецело были заняты предстоящим обедом. Зажглись фонари. Студент отвел в сторону ворот своей футболки, практически обнажая плечо, и зажмурился, едва дыхание Максима коснулось трепещущей на шее жилке, но вонзить клыки Заусалин не успел. — Ты что творишь, гад?! — раздалось громкое за спиной, и вместе с тем неотступно преследующий его аромат наполнил собой все вокруг. Студент сдавленно пискнул и задрожал. Максим подавил стон разочарования. — Видимо, не сегодня, — оставив на угловатом плече легкое касание губ, он поправил на мальчишке футболку. — Тогда я, наверное, пойду, — нервно выдал студент и, неловко клюнув Максима в щеку, на ватных ногах поплелся на бледный свет фонарей. Замешательство Рагулина было буквально осязаемым, и Заусалин не отказал себе в удовольствии поглядеть на выражение чужого лица. У поборников морали всегда такая забавная реакция, особенно когда они ведутся на защитный сценарий про любовников. Но недоумение Александра быстро сменилось хмурой сосредоточенностью. — Что это сейчас было? — А на что похоже? — Максим игриво усмехнулся, задирая верхнюю губу и тем самым демонстрируя острый клык. Чувства его были противоречивы: Рагулин своим появлением несомненно нарушил его планы, лишив полноценного обеда, но с другой стороны эта показная глупость, наверняка почитаемая Александром за самоотверженное геройство, невероятно забавляла. Максим прислушался: студент уже практически спустился к набережной, а гуляющие по Нескучному прохожие были достаточно далеко, чтобы помешать своим присутствием чему бы то ни было. Недавняя мысль о том, чтобы припугнуть Рагулина, мгновенно всплыла в памяти. К тому же уединение сада это не набитый камерами и людьми Дворец Молодежи, можно не опасаться возможных последствий. — В спасители решил заделаться? — улыбка Заусалина стала шире, плотояднее, — а может быть, ты хочешь оказаться на месте того мальчишки? Александр опешил, глаза его в удивлении расширились. Чутким слухом Максим уловил ускорившееся биение чужого сердца… запах стал острее… Заусалин рванул вперед и замер на расстоянии дыхания, разыгрывая мизансцену прерванную Рагулиным. Прикрыв глаза, он потянул носом воздух над чужим плечом. Этот человеческий запах… навязчивый и плотный настолько, что внутри все предвкушающе сжималось — люди не должны так лакомо пахнуть. — Хороший герой — это мертвый герой, — Максим невольно сглотнул и тут же нервно тряхнул головой, пытаясь избавиться от чувственного наваждения, — поэтому не лезь, куда не просят, если только не хочешь взамен чужой шеи подставить свою… Отошел Максим так же быстро, как и приблизился, оставляя Рагулина переваривать произошедшее. Пусть он хорошенько подумает над услышанным и, возможно, уже к завтра научится держать свое шовинистическое мнение при себе. Следующие два дня Заусалин пребывал в благостном расположении духа. Пусть его «свидание» в Нескучном и было нагло прервано, но это была достаточная плата за молчащего в тряпочку Рагулина. Тот, конечно, хмурился больше обычного и бросал на Максима опасливые якобы потаенные взгляды, но теперь старательно избегал любых комментариев в его адрес, как и его общества. Правда, столь разительная перемена в поведении Александра слишком уж бросалась в глаза. И окружающие не стесняясь стали строить свои предположения, приплетая к ним конечно же Максима. Но тот искусно делал вид, что он тут не причем, и тем самым только подливал масла в огонь чужих сплетен. На финальном прогоне общего хореографического номера, к удивлению всех, и Заусалина в частности, Рагулин встал с ним рядом. Чужой запах тут же окутал Максима, внося некоторую путаницу в его мысли. Александр по-прежнему хмурился, но на его лице замерло странное выражение суровой решимости. — Твое предложение еще действительно? — тихо пророкотал он. Заусалин вопросительно вскинул бровь. Разве он что-то предлагал? — Если я займу место того парня, ты его не тронешь? Максим удивленно обернулся на Рагулина. Он дурак или прикидывается? Это какая-то разновидность христианского самопожертвования? Но Рагулин старательно делал вид, что очень увлечен чужим исполнением фламенко, а вот сердце его частило как сумасшедшее, выдавая с потрохами его волнение. — Только его? — насмешливо уточнил Заусалин и перевел взгляд обратно на танцующего. Кто в здравом уме будет соглашаться на такое? — Никого не тронешь. Буду только я.* * *
Максим молча наблюдал за тем, как перед зеркалом Александр обрабатывает след от укуса. Привычная многолетняя рутина. Через час, а то и того меньше, не останется даже и намека на то, что Рагулин добровольно подставляет шею вампиру. Можно было вообще не оставлять следов, но Максиму доставляло странное удовольствие хоть на час оставить свою отметку на чужой коже. Не отдавая себе в том отчета, он позволил довольной улыбке скользнуть по губам и тут же одернул сам себя: нахмурился и отвел взгляд. Как давно уже это продолжается? Эти их странные отношения… не друзья, не враги… встречи раз или два в месяц, но не чаще, и то Макс упорствует до последнего и Саша сам объявляется на пороге его квартиры. Заусалин стиснул зубы, давя просящееся наружу тихое рычание. Эта его чертова христианская добродетель, это рагулинское… сострадание к ближнему… как легко он вновь подставил шею, когда узнал, какое на самом деле влияние оказывает на Максима. И все было прощено, и все было забыто… Макс поморщился. Наверное, стоило признаться, честно сказать, сколько раз Максим нарушал их договоренности и, когда становилось невмоготу, возвращался к старым схемам с анонимными «свиданиями», усыплял болезненный голод чужой теперь такой безвкусной кровью. Какими глазами на него посмотрит Рагулин тогда? Станет ли он приходить хотя бы из жалости или прекратит ли эти их тайные встречи, посчитав их ниже своего достоинства? Заусалин часто проигрывал в голове всевозможные сценарии подобного разговора, но до практики дело никогда не доходило. Он молчал. Ему была противна собственная слабость, но от нее было никуда не деться. — Ну, я пойду..? — Александр мялся на пороге, будто не собирался уходить, а спрашивал разрешения остаться. Максим вынырнул из своих мыслей и заторможенно кивнул. — У меня в конце месяца гастроли, — пробасил Рагулин, чрезмерно пристально вглядываясь в чужое лицо, — может, я раньше зайду? — Не стоит… — флегматично отозвался Заусалин. — Но твой голод… — Саша неосознанно потер место укуса, — все же я зайду перед отъездом. — Какое благородство, — ехидно выдавил Макс и усмехнулся, демонстрируя острый клык. Но на Александра это первобытное запугивание давно уже не действовало. Он лишь улыбнулся с какой-то затаенной печалью и кивнул сам себе. — Я зайду… — повторил он в дверях и обернувшись бросил на Заусалина долгий пронзительный взгляд. Закрыв дверь, Макс прислонился к ней лбом. В воздухе все еще чувствовалась терпкая сладость. Невыносимо пахло человеком. Его человеком. август 2011 Он должен был заметить раньше — эту свою болезненную тягу. Следовало остановиться еще в тот момент, когда его впервые посетила мысль, что если соблюдать осторожность и придерживаться определенного расписания, то вполне можно питаться с одного и того же человека без лишней нервотрепки. Но лучше бы он отказался от всей этой затеи с договором сразу после того, как впервые попробовал рагулинской крови, потому как это было слишком хорошо для того, чтобы не иметь последствий. Все стало очевидным, когда после очередного театрального сезона Александр устроил себе длительный отпуск далеко за пределами Москвы. Максим отказался и от предложения Рагулина составить ему компанию и от варианта с донорским контейнером в холодильнике, будучи абсолютно уверенным в том, что полтора месяца на одних лишь заменителях только раззадорят аппетит. Да и в целом следовало держать дистанцию, а то за пару лет Рагулин подрастерял свой первоначальный шовинизм и если не переменил свое отношение к вампирам в целом, то к Максиму уж точно, и, кажется, возомнил их то ли друзьями, то ли приятелями. Первые две недели дались Заусалину легко — они мало чем отличались от недель разделяющих привычную ему рутину питания. К концу третьей появились несвойственные Максиму нервозность и излишняя раздражительность. Голод, обычно притупляемый заменителями, отступал лишь на пару часов и возвращался с новой силой. На четвертой неделе к ним добавился тремор и давно забытое ощущение ломоты в теле. Словно у новообращенного стали ныть зубы и чесаться десны. И без того краткие периоды сна стали прерывистыми и сжались до пары десятков минут, которым предшествовали длительные и безрезультатные попытки заснуть. В одну из бессонных ночей Заусалин поймал себя на том, что он словно влюбленный мальчишка считает дни до возвращения Рагулина из отпуска. Списывая все происходящее с ним на некачественную партию заменителей, Максим старательно гнал от себя очевидную мысль. Признаться себе в том, что у него есть определенного рода зависимость, пришлось после того, как, выйдя на полуночный променад, он вдруг осознал, что уже полчаса преследует какого-то нетрезвого гуляку и думает лишь о том, какой будет на вкус его пьяная кровь. Оказавшись в стенах собственной квартиры, Максим по началу долго смеялся — вампир, у которого развилось то самое пропагандистское патологическое привыкание. Страшилка, которой пугали «новеньких», чтобы у тех даже не возникало мысли вонзить зубы в чью-нибудь шею, чтобы они не смогли распробовать своей настоящей силы. Зависимость от человеческой крови — абсурдная выдумка и политический ход, чтобы люди могли иметь хотя бы иллюзию контроля над опасным для них хищником. Но зависимости не существует. И Максим жил достаточно долго, чтобы знать это наверняка. Только вот он никогда так длительно не питался с одного и того же человека. И теперь жуткая догадка требовала либо подтверждения, либо опровержения. Не в его принципах было нарушать имеющиеся договоренности, но лучше уж Заусалин устроит себе внеочередное «свидание», чем неровен час сорвется и загрызет какого-нибудь случайного прохожего. Сценарий был привычный — встреча в людном месте, недолгая прогулка, ничего не значащая беседа, а финалом — «обед». Несмотря на нетерпение им владевшее, Максим постарался сделать все как положено — безболезненный укус и никаких следов после. Пусть живая кровь и утолила столь мучительный голод, а мышечная боль, ставшая в последние недели спутницей Заусалина, сошла на нет, но сытость не пришла. Удовлетворение обыденно ей сопутствующее так и не наступило. Да и удовольствие от бьющейся под губами жилки было недолгим, даже скорее мимолетным, почти отсутствующим. Наплевав на меры предосторожности, Максим организовал себе встречу и на следующий день, и на день после, но все повторилось. Чужая кровь, словно пустой водянистый суп, обманывала тело, но никак не мозг. Это действительно была зависимость, причем в худшем ее проявлении — зависимость от конкретного донора. Ко дню возвращения Рагулина в Москву, Максим сумел справиться с физическими проявлениями своего абстинентного синдрома. Конечно, его внешний вид до сих пор нельзя было назвать цветущим, но болезненная ломка отступила, выровнялся сон. С отсутствием вкуса у любого вида пищи Заусалин заставил себя смириться, возможно, через пару лет удовольствие от потребления живой крови к нему вернется, станет как прежде ярким. А возможно, вообще стоит сократить частоту встреч с донорами, чтобы суметь уловить разницу в восприятии. Но перво-наперво следовало разорвать договор, послуживший исходной причиной текущего состояния Максима. Все встречи с Александром проходили ровно по тому же сценарию, что и с остальными. С той лишь разницей, что со временем прогулки стали дольше, а разговоры менее обезличенными, да и заканчивались все их «свидания» не в ближайшей подворотне, а в стенах одной из квартир Максима — так было безопаснее. И если быть до конца честным, то по сути Рагулин был единственным донором, которого Заусалин впустил на свою территорию, и этот факт лишь подчеркивал особый статус их отношений. Отношения. От этого слова Максима внутренне покоробило. Между ними нет ничего, кроме договора, да и того быть между ними не должно. Не для того Заусалин становился вампиром, чтобы вновь оказаться зависимым от воли другого человека. Длительная связь со смертным приносит только проблемы и разочарование. Теперь Максим убедился в этом на собственной шкуре. Смотреть, как телефон буквально разрывается бесконечными звонками, Заусалину быстро наскучило, и он внес номер Рагулина в черный список. Избегать встреч будет, конечно же, не в пример сложнее, но Александр наверняка скоро устанет от безуспешных попыток поймать Максима, чтобы стребовать с него хоть каких-нибудь объяснений. А до тех пор чужое появление всегда будет предвещать сладкий дурманящий аромат, и Максим молил позабывшего про него бога о том, чтобы тот даровал ему сил справиться с искушением.* * *
…и вот десять лет спустя он оказался в той же ловушке. Открыв настежь окна, Максим позволил морозному воздуху начисто вылизать пространство квартиры — от душного человеческого запаха осталась лишь слабая тень, да и ту спустя мгновение унес с собой очередной порыв ветра. По телу легким электрическим током еще бродило эхо от пережитой эйфории, а на лицо так и просилась сытая гедонистическая улыбка. В этом поединке Макс проиграл — искус оказался сильнее любых доводов рассудка. И каким бы самобичеванием не занимался Заусалин после визитов Рагулина, все неизменно повторялось: Александр возвращался, а Максим в очередной раз не находил в себе сил, чтобы отказаться от столь милосердно предложенного ему дурмана. Но хуже, чем едва ли не наркотическая зависимость, оказалась пустившая в сердце корни привязанность. И если бороться с физическими проявлениями «отмены» было пусть и неприятно, но вполне себе возможно, то деваться от так некстати возникших чувств было решительно некуда. Максим в бессилии прикрыл глаза. Достаточно и того, что Рагулин знает об этой его пагубной привычке, и при этом в сашиной душе нашлось место состраданию к чужой незавидной участи. Заботу из милосердия Заусалин еще мог стерпеть, обманывая себя мыслью, что для сочувствия нужна хоть капля симпатии, но вот забота из жалости, коей наверняка все обернется, станет для него невыносима. Да и какое еще чувство может вызывать хищник по глупости влюбившийся в свою добычу — только жалость.