***
— Из пятерых — трое… — Должны заплатить. — Кафка? — Тш-ш… Всё хорошо… По́лы фиолетового халата медленно впитывают лужу крови. Кафка протягивает руку, и Блэйд слегка подаётся навстречу, подобно бродячему коту подставляет голову под утончённые, холодные пальцы. — Убей меня… — Не могу, Блэйдик… — Можешь… Ты делала это раньше… Упрямство в его голосе напоминает что-то... Так говорят дети. Он слегка приподнимает голову, пытаясь заглянуть ей в глаза. Кровь из рассечённой брови стекает вдоль переносицы, смешиваясь со слезами. Конечно, Блэйд никогда не признает, что способен плакать, а Кафка… Кафка никогда ему не расскажет. — Из этого ничего не вышло. Никогда не выходит… — Значит… Попробуй ещё раз… — Прости, я не стану этого делать. Длинные пальцы Кафки почти машинально перебирают слипшиеся от крови волосы. Неосознанный жест. Слишком привычный. Она думает о том, что раны должны заживать быстрее. Должно быть, что-то произошло во время последнего задания. Что-то всколыхнуло мару. Это и заставляет Блэйда сжирать самого себя изнутри. — Кафка! Он сбрасывает её руку и резко подаётся вперёд всем корпусом, путаясь в остатках бинтов и лоскутах порванной одежды. В этом бессмысленном жесте столько отчаяния, что сердце под рёбрами невольно сжимается, пропуская пару ударов. Пожалуй, он единственный, кто способен заставить её чувствовать… Нет, не жалость. Слишком унизительное слово. Это — иное. Что-то, напоминающее сострадание. — Почему? — Блэйд заглядывает ей прямо в глаза. — Почему это должно происходить всякий раз? Почему именно я? Я никогда не хотел этого! — Судьба бывает жестокой, Блэйди… Мне жаль. Все мы — рабы судьбы, не так ли? — Те трое… Я не могу вспомнить… — Не утруждай себя. Ты всё равно скоро забудешь. — Но… — Я помню. Я скажу, когда придёт время. Короткая вспышка ярости заканчивается так же внезапно, как и началась. Даже чудовище внутри него ослабляет хватку, сдаётся. Блэйд опускает голову на плечо Кафки. Сквозь шёлк кровь на его щеке кажется холодной. — Обещаешь? — Обещаю… расслабься, ни о чём не думай… позволь… — Не хочу… — он не дослушал. Перебил. — Нужно обработать раны. Так ты ничего не почувствуешь и регенерация… — Я не хочу. Не сейчас. После, — всё так же настойчиво. Какое-то время он молчит. Упирается кончиком носа в шею Кафки, а потом спрашивает: — Ты знаешь, как ощущается «ничего»? Кафка едва заметно кивает, давая понять, что ей ясна суть его просьбы.***
Если бы у Блэйда спросили как выглядит смерть, то он ответил бы, что она похожа на Кафку. Он любит думать о них обеих: о Кафке, и о смерти. Особенно в сочетании. У Кафки завораживающий голос и холодные ловкие руки наёмного убийцы. Всякий раз она зачем-то пытается сделать ему «не больно», забывая о том, что боль — единственное чувство, которое у него осталось. Он не понимает, но ценит сам факт заботы. Кафка — единственное существо во всей вселенной, которому может прийти в голову позаботиться о нём вот так. Даже в той далёкой жизни, что иногда врывается раскалённым клинком в его память, подобного не было. — Будет больно… потерпи… Сахар в голосе Кафки приторный-приторный. Почти до тошноты. Блэйду нравится. Он закрывает глаза и думает о том, что было бы славно, если бы эти слова стали последними в его жизни. Даже зверь внутри него умолкает, внимая её мелодичному голосу. Блэйд отчётливо помнит тот день, когда услышал его впервые. Это — часть «Шёпота духа». Всё, что связано с Кафкой, так или иначе оставляет след в его памяти. Остальное растворяется в удушающей сладости её слов. — Раны глубокие… ты сам этого захотел… — Кафка говорит так, словно он нуждается в утешении. У Кафки грустные глаза. Будто бы кто-то покинул её, так и не дослушав. Блэйд слушает. Криво усмехается, когда в плечо вкалывают обезболивающее. Оно никогда не срабатывает, но ему нравится, когда прохладные губы Кафки утешительно касаются его виска. Безупречная иллюзия обмана. — Скажи Элио… что работа выполнена… — Он знает. Помолчи. Блэйд подчиняется, позволяя Кафке творить всё, что заблагорассудится. Раны зажили бы и так, проваляйся он хоть всю ночь в алой луже посреди кухни. Кровь, боль, страдания… цена бессмертия, которого он никогда не просил. Кажется, когда-то давно он был кем-то другим. Кем-то, кто умел… думал… Резкая боль стискивает виски с такой силой, что, кажется, будто голову вот-вот разорвёт на мелкие куски. Блэйд невольно рычит от этого чувства. Звон в ушах слишком пронзительный. Это ощущается в разы ярче, чем разорванная в клочья плоть… — Послушай, Блэйди, не сопротивляйся… позволь маре захватить тебя… — К… Каф… ка… — Тш-ш… Всё будет хорошо… Ты в безопасности… Послушай… Ему кажется, а может, он и в самом деле кричит от боли. Сразу после наступает пустота… В которой нет ничего, кроме темноты и бархатного ядовитого голоса. — Послушай, Блэйди… У Кафки и смерти слишком много общего…***
— Завтра ему станет лучше. Сильвер Вульф кивает в ответ. Крутит в руках пачку вишнёвых, конечно, принадлежащих Кафке, сигарет. Нехотя спрыгивает с тумбы, на которой сидела, и перекрывает кран. В тазу красная мыльная вода. А на корабле, естественно, есть стиральная машина. Обычно стиркой занимается Светлячок, но шмотки, испачканные в крови Блэйда Кафка всегда стирает сама. Руками. Это своего рода ритуал. — Ты когда-нибудь думала, что Он может ошибаться? Сильвер Вульф разглядывает подсыхающее кровавое пятно на лиловой ночной сорочке Кафки. «Он» лениво приоткрывает жёлтый глаз и переворачивается на другой бок. Демонстрирует своё равнодушие к происходящему. «Маньяк, уверенный в том, что может предвидеть будущее» — образец морального спокойствия. Иногда Сильвер Вульф уверена, что если бы не забота предугадывать судьбы и отдавать приказы, Элио и вовсе не парился бы чтобы превращаться из кота в человека. Лень — второе, а то и первое имя Раба Судьбы. — Матрица судьбы — всего лишь алгоритм, состоящий из множества переменных. Она не статична. Я уже объясняла тебе… Руки у Кафки по локоть в розовато-алой мыльной пене. — Да, да, да… — Сильвер Вульф вздыхает. — Но я спросила не об этом. Она щелчком достаёт из пачки сигарету, прикуривает и, не выпуская из пальцев, подносит к губам Кафки. — Я знаю, что ты до сих пор злишься за Стеллу… — Ненавижу тебя. Но это тоже не то. Иногда ей хочется хорошенько врезать им обоим. Но если Элио с его гениальностью ещё можно понять и простить, то вот Кафку… — Девочки, не ссорьтесь, — Светлячок, как всегда, появляется в самый «нужный» момент. — А мы и не ссоримся. Я просто спросила… На этот раз Сильвер Вульф затягивается едким, сладковато-вишнёвым дымом сама, прежде чем протянуть сигарету Кафке. Горькая гадость. — Вас с другого конца корабля слышно. Отстань от неё. — Много ты понимаешь своими шестерёнками, — Сильвер Вульф закатывает глаза и уходит, напоследок торжественно всучив сигарету в руки Светлячка. — Ладно, проехали. Я — спать. К себе всё ещё не хочется, поэтому она снова плетётся в кухонный отсек, чтобы пристроится на расстеленном на полу одеяле рядом с Блэйдом. Вероятно, его принесла Кафка. Сейчас мужчина выглядит почти умиротворённо. Раны замотаны в бинты и уже начали заживать. Правда, кровью всё равно несёт, как после бойни. Это почти привычная домашняя атмосфера... Тут всегда кто-то или что-то в крови. Ничего нового. — Умрёшь — обижусь, понял? — она поправляет одеяло, чтобы Блэйду было уютнее. — И вообще, ты мне сказал, что мы вместе покрутим баннеры, помнишь? Нифига ты не помнишь… Спи… Она никогда не жаловалась на одиночество. На Панклоде всех легенд ждала примерно одна и та же судьба. Скучно и банально. Но с тех пор, как игра под названием «Панклод» закончилась, что-то успело измениться. Сильвер Вульф старалась относиться к этому как к системному сбою. Величайшим хакерам галактики не нужна семья, а уж такая деструктивная, как экипаж этой консервной банки, тем более. Глупости. — Все могут ошибаться. Ты, я… и даже Элио. Сильвер Вульф как-то упускает момент, когда Кафка возвращается на кухню. Та выглядит уставшей. С распущенными волосами, в накинутой на плече кофте, она едва ли похожа на того, чью голову КММ оценивает почти в одиннадцать миллиардов кредитов. Кафка щёлкает зажигалкой, прикуривая очередную приторную сигарету. Глядя на неё, Сильвер Вульф начинает понимать, почему говорят, что сладкое — вредно. — Ты ужасный человек. Кафка пропускает смешок и укладывается на одеяло по другую сторону от Блэйда. Тот, не открывая глаз, утыкается лбом в её плечо. Сильвер Вульф качает головой, глядя на эту картину. Густая тишина держалась ровно треть сигареты. Кафка делала это очень искусно. — Хочешь умереть первой? — с акцентом на последнее слово. — А ты нет? — Все хотят. Кроме Элио. — Кроме Элио, — она вторит, соглашаясь, но всё равно не отлипает от телефона. — Закинь денег на гачу… — А что, во вселенной закончились кредиты? Или у КММ кризис? — Не умничай. Просто закинь денег. Тебе жалко? Кафка вздыхает и достаёт телефон, стараясь не потревожить Блэйда. Будто бы того и в самом деле можно сейчас разбудить. — Он когда-нибудь вспомнит? — Для него будет лучше, если этого не произойдёт. — Это вроде как проходить один и тот же уровень по кругу. Жёстко. Сильвер Вульф нащупывает в кармане недоеденную шоколадку и не глядя отправляет в рот. — А что, если ты не сможешь это делать? Ну… то что ты делаешь, каждый раз… — Вероятнее всего, это окончательно сведёт его с ума, если он не примет свою новую сущность раньше. — Значит, сначала умираю я, потом Блэйд, потом ты. Решено. — С каких это пор ты любишь спойлеры? — Отстань. Вы оба мне до смерти надоели. Идём спать. — Ты не идёшь к себе? — Ты тоже. Последнее очевидно. Кафка всегда остаётся, когда кому-то из них паршиво. В такие моменты Сильвер Вульф радуется, что у неё никогда не было матери. Вдруг она оказалась бы такой же ужасной, как Кафка? Сильвер Вульф начинает вырубаться в тот самый момент, когда в телефоне остаются последние жалкие пять процентов батареи. Корабль под чутким управлением Сэма дрейфует куда-то в сторону Пенаконии. У Семьи к ним очередное дельце, а значит — будет весело. И никаких разговоров о смерти, хотя бы несколько дней. Она забирает из пальцев Кафки давно потухшую сигарету. Щелчком отправляет окурок куда-то в сторону раковины и залезает под одеяло. — И никаких разговоров о смерти… — бормочет Сильвер Вульф, засыпая. — Кому нужны эти дурацкие спойлеры?