Герой мертв, герой — это осколки

      И все в этом мире выцветшее, неинтересное и совершенно безразличное для Лололошки. Все в этом мире смазанное, в мрачную черную кляксу, что по белоснежному листу растекается, будто стараясь заполнить собой все пространство. В этом мире для Лололошки тоже нет места, даже как-будто бы еще больше нет места чем во всех других мирах. Этот мир вытесняет его, сдавливает со всех сторон, отчего дышать становиться нечем.       Этот мир совершенно неинтересен Лололошке. Его не хочеться узнать, не хочеться познакомиться с новыми людьми. Этот мир не хочеться спасать от неприятностей, которые явно намечаются в нем. Не хочеться разбираться ни с пропажей студентов, ни с чужой потерей памяти. Лололошка устал, и мир никакой спасать он более не желает, не только этот, но и вообще. Спасение миров для героев, а он кто...он больше не герой, он умерший и переломанный человек...тень вместо человека.       На этот мир ему наплевать, и на людей в нем тоже. Ему наплевать и на взгляды странные презрительные, что ученики кидают на него, ему плевать и на шепот за спиной. — Точно труп ходит,— шепчутся они. — Может очки он носит специально, потому что слепой? — говорят они. — Жуткий этот новенький,— хмыкают они.       И Лололошке все равно. Он просто смотрит на говоривших, своим пустым взглядом скрытым за стеклами темных очков.       Он больше не герой. Герой давным-давно умер. И на место него пришел — никто. Страшный пугающий никто, что бродит по сказкам в виде теней и страшных высоких деревьев. Этот никто — персонаж несуществующий. Сразу глазу и не видный. И Лололошка точно такой же. Его тоже больше не существует.       Честно говоря, он даже поражается, зачем все еще ходит в этот странный университет, зачем пытается работать и оплачивать комнату? Зачем он пытается шевелиться? Быть может все потому что зачерстветь окончательно не желает. Быть может потому, что наплаву только это и держит, держит в шаге от окончательного сумасшествия.       Лололошка устал, но такое чувство, что все равно остановиться не может. Все так же помогает студентам, безразлично глядя на их испуганные лица. Все так же движется по миру шаткому, неустойчивому и все еще пытается что-то сделать. Только что он может сделать? Что ему нужно сделать, чтобы более не ощущать себя так подавленно, так холодно и одиноко?       Что ему нужно сделать, чтобы презрение и усталость из своей души вечной искоренить?       Ответов Лололошка не знает. Лишь знает одно, этот мир будет точно таким же как все предыдущие. Мир в котором он исполнив свой долг и покинет. Мир в котором все его забудут. И мир который будет помнить он.       Иногда Лололошка думал, какого это забыть все на свете? Какого это не вспоминать о прошлом, начинать жизнь с чистого листа? Насколько мучительно не помнить ни того кто ты , ни где ты находишься? Насколько это мучительнее, чем помнить все? Но и на это у Лололошки нет ответов. И наверное никогда не будет.       Лололошка больше не герой. Герой мертв. А он просто стоит на грани. А он просто то, что осталось от героя-его истлевшие останки. Даже удивительно как усердно боги пытались втолковать ему эту мысль. Мысль о благочестивых подвигах, о долге верном и праведном, о непоколебимости своей нерушимой. И первое время Лололошка верил, вперед шел, и жил только на азарте от сражений. Но теперь спустя множество веков он устал. Теперь в его груди существует лишь тоска, по людям знакомым и далеким. Эта тоска не дает жить, вздохнуть спокойно. Эта тоска напоминает о том, что она вечная и что-что, но самое нерушимое, что только будет в его жизни. Потому что принципы и наставления все мертвы, а тоска, как верный спутник, остается на месте. И Лололошке действительно плевать. Лололошка просто существует.       Лололошка просто звено, что не принадлежит ни одному миру, как бы не хотелось вернуться назад. Как бы не хотелось увидеть лица родные...родное лицо, этого не будет. Каждый раз сила его колеблется, каждый раз сила его великая откатывается назад, точно в спячку возвращаясь. Каждый раз он просто беспомощный замотанный до смерти человек. Когда это прекратится? Лололошка не знает. И решает вовсе не думать о подобном.       А потом однажды, прогуливаясь по парку у мужского корпуса он ощущает вмешательство чужое, божественное. Сила эта по земле магмой растекается, такая горячая, леденящая душу. И небо в этот миг резко темнеет, клубиться огромными черными облаками, а после раздается грохот устрашающий —молния бьет прямо в землю белесой вспышкой. И сила эта на удивление знакомая и точно родная.       Лололошка прикрывает глаза, прислушиваясь к себе. К чувствам своим истрепанным, мертвым почти. Слушает, как сердце начинает биться потихоньку, как дыхание начинает возобновлять свой ход.       Когда по земле начинают расходиться трещины алые огненные, Лололошка не удивляется.       Когда люди в страхе начинают убегать прочь, крича, Лололошка даже не шевелится. Он остается спокойным. Потому что присутвие этого существа казалось бы было для него самым ожидаемым и в той же мере неожиданным. К существу этому душа его тянется, точно нитью красной связаны они были. И, быть может, было это действительно так. Лололошка не имеет понятия.       Лололошка открывает глаза, смотря как из огня появляться начинает фигура знакомая. Все такая же, одетая с иголочки, в рубашке алой шелковой, в жилете бардовом бархатном, да черных строгих брюках. У человека этого волосы белые, собранные в низкий хвост. Человек этот бледен как смерть, и в глазах у человека лишь ад разворачивается, полыхает и точно кричит. Глаза эти красные смотрят прямо на него облегченно, строго и в то же время до безобразия устало. —Лололошка,—говорит человек, выдыхая .       И Лололошка бы улыбнулся, пошутил бы над Люциусом, подметив, что стал он каким-то чрезвычайно серьезным и точно совсемы взрослым. Стал он из взбалмошного эгоистичного бога настоящим, что жизнь познал и вкусил ее.       Люциус делает несколько решительных шагов, земля отвечая ему, трясется, да полыхает ярче огнем. И Лололошке все так же совершенно все равно на этот мир. Лололошка смотрит лишь на Люциуса все так же вымученно-устало. Смотрит и ощущает все тоже, что было раньше-всепоглощающую пустоту. Лишь только в пустоте этой шевелиться что-то начинает, слабо почти и незаметно. Но все же шевелится. Когда к щеке его прижимается чужая горячая рука, Лололошка прикрывает глаза. —Люциус,— только и может вымолвить он.       Люциус же пальцем большим проходится под глазами, очерчивает скулы и останавливается на подбородке, осторожно сжимая его. — Ты выглядишь еще хуже,— просто говорит бог. А потом помолчав добавляет,— мне потребовалось вернуть свои силы, дабы найти тебя.       Лололошка глаз не открывает, не смотрит на знакомого своего самого дорогого. Нет, он лишь прислушивается к обстановке, прислушивается к чувствам своим и к накаляющейся, точно сковорода, атмосфере. От Люциуса действительно исходит мощь, мощь что действительно может сравниться только с мощью настоящего божества.       Лололошка вздыхает, поддается вперед и лбом в плечо утыкается. Тут же руки чужие обнимают его аккуратно, к себе прижимая. — Мне потребовалось очень много времени, чтобы найти твой след.—выдыхает бог.       И Лололошка верит. Потому что отчаяние угасшее ощущает от тела чужого. Потому что быть может они действительно связанные, если не судьбой то душами. Возможно потому, что Люциус в памяти Лололошки был самым ярким и родным пятном. Даже ярче чем Междумирец. —Я устал,— только и говорит Лололошка, хриплым сдавленным тоном.       Люциус обнимает его крепче, тонкими длинными пальцами вплетается в его волосы, массируя голову. —Пойдем домой.       Лололошка не спрашивает в какой дом, не спрашивает, что будет дальше? Он отдается в чужие заботливые руки, позволяя вести себя. Больше он не может назвать себя человеком, что ведет к победе армию. Он и человеком то назвать себя не может больше. Теперь же он может назвать себя существом, что желает быть просто хоть раз ведомым.       Он все так же не спрашивает где их дом. Это и не важно вовсе. Важно, что рядом лицо одно родное, по странному не забывшее его, что на мысли наводило: а не сон ли это все?       Но Люциус держит крепко, от него исходит запах пожара, пороха и еле уловимо пахнет розами. Сном это не может быть никак. По крайней мере в это хочеться верить.       Лололошка позволяет увести себя в самые пучины ады, совершенно не беспокоясь о том, как вообще его умудрились вспомнить? Как Люциус смог его найти? И откуда столько сил для всего этого взялось? Лололошка ни о чем не спрашивает, он просто отдается мгновению.       Когда он ощущает мягкий поцелуй в кисть, на сердце теплеет.       Когда он ощущает как губы мягко касаются его губ, на душе становится не так уж и пусто.       Когда он слышит: —Добро пожаловать домой,—ему хочется вновь улыбнуться.       И тогда он понимает еще четче — он больше не герой. Герой изжил свое, оставляя место ему—уставшему сломанному человеку, почти что кучке осколков. Только вот на этот раз осколки эти кто-то, но соберет, Лололошка знает это. И на душе становится уже не так пусто и вечно тоскливо.