Северного цвета

Истинный корень проблемы не старается прятаться. Мадара видит его влияние так же ясно, как длинные пальцы Тобирамы, которыми тот упорно тычет в карту местности, пытаясь что-то донести об изменениях в стратегии на текущую миссию. — Ты меня вообще слушаешь? — Ну разумеется, — уверенно кивает Мадара, не отрывая взгляда от пальцев, на мгновение сжавшихся в кулак. Ну разумеется, очевидно, что трудоголизм — это лишь симптом чего-то более глобального. Мадара еще раз кивает своим мыслям в такт звуков, издаваемых Тобирамой, очень похожих на слова и предложения — похожих на важный план миссии, — и убеждается наверняка. Ведь чем еще, как не способом медленного самоубийства, это может быть? Здравый человек, не желающий самому себе смерти, не будет убиваться за работой без выходных и праздников так, как это делает Сенджу. О том, что почти все живущие в Конохе — шиноби, и убиваться на поле боя — судьба большей части из них, Мадара упускает в своих размышлениях. С текущей миссией — довольно плевой и не заслуживающей внимание двух главных помощников Хокаге — хочется покончить в кратчайшие сроки. Их двоих отправили только по причине политической щепетильности — Хаширама думал и вовсе не брать задание, поступившее из Страны Воды, — и благодарить за это стоит Тобираму, которого, кажется, первое прошение из тех мест лишь воодушевило. И ни его, ни Хашираму почему-то не волновало мнение самого Мадары — желающего миссии, что позволила бы ему действительно размяться, а не умирать от скуки и вновь неизбежно думать о Сенджу (только потому, что он все время перед глазами, конечно же), — когда они с горящими довольством глазами обсуждали возросшее влияние и славу Конохи за пределами Страны Огня. — Хорошо, тогда выдвигаемся и действуем по плану, — выдергивает из патоки размышлений Тобирама, аккуратно сворачивая карту и затягивая крепления доспехов. — Если все пройдет успешно, уже сегодня вечером сможем выдвинуться домой и, надеюсь, ты избавишь меня от вздохов недовольства, которые мне посчастливилось слушать всю дорогу сюда. — Я бы с удовольствием в принципе лишил тебя своего присутствия здесь, если бы кто-то не выдвинул мою кандидатуру на миссию, — подтягивая перчатки и сжимая пальцы, чтобы жесткая ткань плотно обхватывала ладони, Мадара отмечает немигающий взгляд, следящий за действиями его рук. — Если бы Изуна был в Конохе и свободен, я бы и не подумал тебя утруждать, — равнодушно отвечает Тобирама и, будто не чувствуя изменений в чужой ауре, разворачивается в сторону редкого леса. — Просто не было выбора, — добавляет он и не дожидается ответа, срываясь вперед, скрываясь в утреннем тумане. Жаль только, что этот туман не способен скрыть вспыхнувший красным шаринган, распугивающий птиц в округе. Мадара давно не юнец, а подобную несдержанность, когда эмоции не получалось брать под контроль и те влияли на поток чакры, он обуздал еще в разгар межклановых войн. И как паршивцу вновь и вновь удается выбивать из колеи всего парой фраз? Вот что это должно значить? Что он ни за что по собственной воле не выбрал бы себе в партнеры по миссии Мадару? Что Мадара для Сенджу — просто вынужденная мера? Или стоит эти слова расценивать как прямое доказательства его хороших — возможно, даже слишком хороших — отношений с Изуной? А эта небрежность в голосе — лишь свидетельство уверенности Сенджу, что иначе и быть не может? Что они априори не могут быть даже кем-то вроде друзей? Кем-то, кем им удалось стать с Изуной? Мадара не дает себя времени на раздумья, и так уже порядком отвлекших от задания, и, обуздав додзюцу, срывается следом, чтобы скорее покончить с этим заданием и вернуться домой. Туда, где будет больше причин не видеть перед собой Сенджу и не придется все время мысленно возвращаться к нему.

***

— Ты соврал. Голову сдавливает будто под давлением воды — это все проклятый туман, и не думавший сходить на нет и уступать место солнечным лучам, — и Мадара успевает удивиться, как вообще расслышал эти слова. А может, все же и не расслышал, а прочитал по губам, находящимся очень близко — так, как еще никогда не случалось. Но, учитывая обстоятельства, он бы предпочел, чтобы так оставалось и дальше. Все произошло за мгновение — быстро, но не настолько, чтобы не смог уследить шаринган, который он не активировал. Не активировал и поэтому не успел. А Сенджу, чтоб его, успел. Мадара не предполагал, что наступит день, когда он будет сожалеть о его скорости, что не раз была решающей на поле битвы. Не предполагал, что будет молиться всем Ками, чтобы те стерли последние секунды и просто не дали Сенджу успеть, и неважно какой ценой. Скорее всего, нет никакой техники, влияющей на время и на Мадару в частности, но ему вдруг кажется, что все вокруг — весь мир — все застыло. Замерло, пока чужая черная водолазка, не прикрытая доспехами в районе ключиц, тяжелеет, темнея от крови. Но Сенджу смотрит на него без осуждения и, открыв рот, вместо ругательств как-то обыденно выпускает фырканье, будто происходящее хоть в одной из множества вселенных может быть причиной для смеха. Но полноценной улыбки не получается из-за окрасивших губы красноты. Впервые хочется, чтобы он хмурился и кривил губы, злился и отчитывал — делал хоть что-то, что не давало бы чувству вины разливаться по венам. Но этого не случается, и Мадара хорошо знает, что так происходит только в тех случаях, когда все действительно серьезно. Ведь при прощании непригоже злиться. — Никогда не видел у тебя такого выражения лица, — хрипит Тобирама, пока его подбородок заливает кровью. — Замолчи, тебе нельзя говорить, — не узнавая собственный голос, Мадара, должно быть, причиняет жгучую боль, цепляясь руками за плечи Тобирамы, не давая тому опуститься на землю, хватаясь за него как за спасение, будто стоит отпустить — и тот растворится в этом тумане, исчезнет из-за его ошибки. — А тебе нельзя прохлаждаться со мной. Нужно закончить миссию. Ты же хотел вернуться скорее в Коноху. За такие шутки — шутки ли? А вдруг он действительно такого о нем мнения? — Сенджу хочется добить. Ведь кто еще в здравом уме, но истекая кровью, способен говорить подобное? Какая, к чертям собачьим, Коноха? Противореча себе же, Мадара опускает Тобираму на землю, но руки не слушаются и не отпускают его плеч. Страх, что конец уже настал, а он просто не может этого признать, охватывает тело и клубится в животе. Ведь это его вина. Мадара действительно не слушал, что решающее в этой миссии — его шаринган. Не слушал, что Тобирама — его прикрытие. И уж точно не предполагал, что прикрытие буквальное. Миссия не казалась сложной — всего лишь отыскать предателей клана Юки и вернуть их обратно на суд старейшин. Если не вернуть — уничтожить изменников. И Мадару действительно в равной степени восхищала и возмущала щепетильность, с которой Тобирама рассматривал карты и читал свитки, серьезность, с которой он все утро говорил об этом клане и их стратегии. Мадара считал это лишним. Мадаре казалось, что смотреть на его руки в разы любопытнее и познавательнее. Ведь нет клана могущественнее, чем сила их двоих. Он был уверен, что справился бы и сам. Он просто не слушал, когда Тобирама просил активировать шаринган сразу, как они подойдут к территории, где обосновались дезертиры. И поэтому ему не хватило буквально одной секунды, чтобы уйти от атаки в спину, атаки издалека, чакру которой он не почувствовал. А Тобирама, хренов сенсор, успел. О том, что на его одежде, видимо, есть печать Летящего Бога Грома Мадара не думает — это уже неважно. Но именно с помощью этой печати Тобирама и оказался за мгновение за его спиной и смог оттолкнуть, а вот самому уйти ему не удалось. Длинная игла из льда, выходящая из земли, с легкостью оцарапала доспех, впилась в незащищенную плоть и прошила его насквозь. — Дай мне минутку, и мы позаботимся о твоей царапине, — с трудом разжав зубы, говорит Мадара, стараясь звучать безмятежно, но физически чувствует, как кривятся губы, совсем не напоминая ухмылку. Никто из них двоих не владеет медицинскими техниками, и как они справятся с царапиной — сквозной дырой в легком, — Мадара не представляет. Спокойствие Сенджу раздражает, но страх, что и минута сейчас — это слишком долго, заставляет холодеть кончики пальцев, затянутых в перчатки. Вопрос — вернуть преступников в клан или уничтожить — отпадает сам собой. Пожар из чакры, вспыхнувший на хворосте злости и страха, формирует рисунок мангеке и сгущает вокруг него воздух. Ведь как не отказом решить вопрос мирно можно считать нападение на них и откровенную попытку убить? Ублюдки уже сделали свой выбор, а Мадара не спрашивает дважды. Сусаноо вырастает в полный рост, обрастает мышцами из чакры и обретает доспехи в рекордное время — никакого изящества эти вшивые дезертиры не заслужили. Грубая сила чакрического существа совсем не замечает ледяных преград и атак, защищая носителя и кроша кости врагов взмахом руки с зажатым в ней мечом. Одной минуты не хватает. Жалкие трусы, увидевшие первые смерти своих товарищей, бросаются в рассыпную, заставляя Мадару тратить драгоценное время на догонялки. Покончив с последним, под конец что-то кричавшим о своем статусе и положении, он прикладывает намного больше усилий, чтобы снять технику, чем потребовалось для ее активации. Но и после легко давшегося отмщения паника не отпускает сердце из своих цепких пальцев. Месть не помогает. Смерти виновных не приносят облегчения и уж точно не излечивают Сенджу. Адреналин и не думает утихать, заставляя ребра терпеть непривычный ритм ударов беснующейся мышцы. Мадара возвращается к Тобираме и со стуком падает на колени рядом. Опоздать сейчас — хуже, чем собственная смерть. — Я же говорил, что миссия плевая, — пытаясь выглядеть уверенно, он берется стягивать синие доспехи, делая вид, что руки не дрожат и не путаются в креплениях. — Сейчас что-то придумаем и скоро будем дома. — Сум… — Что? — склонившись ближе, Мадара хмурится настойчивости Сенджу говорить, когда буквально каждое следующее слово лишь ухудшает его состояние и может стать последним. Он это специально? — Помолчи, тебе и правда сейчас не стоит говорить. — Сумка, — выдыхает Тобирама и приподнимает веки. От взгляда на количество натекшей вокруг его тела крови холод от кончиков пальцев поднимается выше и захватывает все тело. Мадаре вдруг чудится, что эта кровь — его, что это он сейчас отдает Шинигами душу. — Там свиток. — Какой, нахрен, свиток… — начиная откровенно выходить из себя, рычит Мадара, но вдруг понимает — свиток. Сенджу, в конце концов, не идиот же, сам понимает, что разговоры в прямом смысле убивают, и не стал бы тратить время и силы попусту на какие-то свитки. На бесполезные свитки. Стараясь лишний раз не тревожить рану, Мадара аккуратно просовывает руку под Тобираму и вытягивает сумку, на которой он лежал. Застежка с первого раза не поддается, и Мадара мысленно благодарит Тобираму, что тот не акцентирует на этом внимание — то ли из-за слабости и уплывающего сознания, то ли просто щадя его гордость. Небольшой свиток явно не первой свежести оказывается на самом дне. Достав его и раскрыв, Мадара всматривается в витиеватые вязи иероглифов и фуин-печатей, написанные знакомым почерком Хаширамы, и внутри загорается настоящая надежда. Мадара на мгновение смотрит в глаза Тобирамы и опускает взгляд ниже — туда, где все пропиталось кровью, где, кажется, еще чуть наклонись — и можно будет увидеть пробитое легкое. Нужно снять водолазку, чтобы положить свиток прямо над раной, и в этом не должно быть никакой сложности, но… Мадара вдруг мысленно спотыкается на этой мысли. Но булькающий звук, который должен был быть вдохом, заставляет очнуться. Поддевая мокрые края ткани прямо над раной, Мадара с легкостью разрывает ткань, практически превращая водолазку в две тряпки, и оставляет их лежать по бокам Тобирамы. Мысль совершенно неуместного характера настойчиво зудит на подкорке мозга и заставляет жар приливать к щекам. Мадара сильнее стискивает зубы, стараясь не акцентировать внимание на сожалении, что он разорвал на Сенджу одежду только из-за ранения. Стоит влить немного чакры, как яркое свечение зеленого цвета быстро разрастается в центре свитка и устремляется нитями вглубь ранения. Мадара выдыхает — даже не заметив, что задержал дыхание, — и весь, словно после тяжелого боя, словно из него достали все кости, расслабляется. Исцеление проходит эффективно и быстро — меньше чем за минуту Тобирама делает первый чистый вдох без хрипов, а с его лица сходит маска смерти. Мадара позволяет себе не отрывать взгляда от вымазанного красным торса, не прикрытого свитком, и бессознательно хмурит брови. Множество ранений на боках, плохо охраняемых доспехами, свидетельствуют о том, что свиток с техникой Хаширамы истрепан не просто из-за небрежного хранения. И — вот оно. Вот тот самый корень, породивший трудоголизм Тобирамы. Самоотверженность. И это не просто преданность деревне или клану, не просто искреннее желание защитить, спасти или помочь. Это та самоотверженность, которая ставит жизнь самого Тобирамы даже не во вторую очередь. Она ставит его жизнь как разменное, самое неважное, чем можно пожертвовать «во-первых». Та самая, что на грани самоубийства. В конце концов, лучшим примером служит то, что он даже не вспомнил о свитке, пока не убедился, что Мадара завершит миссию. Потому что даже эта плевая миссия в его голове на целую ступень важнее, чем собственная жизнь. Эта патологическая самоотверженность бесит, раздражает что-то глубинное, заставляет почти ненавидеть Сенджу за это. Тобираме что, в падлу думать не о самоубийственных вариантах решений в критических ситуациях? Ведь сложно поверить, что умнейший человек их времени — Мадара мысленно признает этот факт — на такое способен. Способен не подумать обо всех вариантах. Почему он не думает о других, как будет житься тем, ради кого он пожертвует жизнью? Что если кто-то, эгоистично думая только о себе, воспользуется этим, как будет житься тем, кому он дорог? Как будет Хашираме и Мито? Да и Изуна наверняка тоже будет скорбеть — у них ведь такие теплые отношения, оказывается. Такое отношение к себе безрассудно и жестоко по отношению к другим! Да и товарищи с ним на одной миссии наверняка чувствуют себя некомфортно, будто находясь рядом с пороховой бочкой! Им всем наверняка приходится вместо миссии думать о Сенджу, который в любой момент может самоубиться во имя всеобщего блага. Фанатичная самоотверженность — вот настоящая причина, почему Тобирама не нравится Мадаре. Потому что Мадаре уж точно не нравятся те чувства, которые он испытывает последний час. Как он вообще посмел подставиться под удар? Как посмел ставить жизнь Мадары на ступень выше его собственной? Что бы делал сам Мадара, если бы не свиток с медицинской техникой? Как он смог бы жить, зная, что… — Нам нужно было вернуть в клан хотя бы сына главы, — вдруг разрывает тяжелую тишину, полную тумана и запаха крови, голос Тобирамы. И вот даже сейчас, только вырвавшись из рук Шинигами, он думает только о миссии. Хочется грубо воткнуть палец в не до конца зажившую рану Сенджу и прокрутить, чтобы паршивец хоть ненадолго понял, что чувствует Мадара, слыша весь этот бред. Может, тогда он сможет дважды подумать, прежде чем ставить в размен свою жизнь? — Я точно помню, что в задании было «или ликвидировать», — раздраженно говорит Мадара. Он читал задание и, может, там и было что-то о том, что убивать сына главы Юки — крайняя мера, но никто не давал обозначений, где эта черта. — И мне это «или» показалось уместнее. Тобирама долго смотрит в глаза, будто выискивая в них несказанное, а после, снова удивляя своим поведением, — фыркает и прикрывает веки. — Действительно. Я подтвержу, что они не были настроены на диалог. Эта сговорчивость — наверняка порождена потерей крови. И молчание о том, что эта ситуация, в которую даже генинам стыдно попадать, — полностью вина Мадары, тоже. Сенджу должен вести себя как обычно, должен хотя бы шипеть, если нет сил на крики, и угрожать списать Мадару со счетов и засадить в отстраивающийся архив на пожизненное. Но Тобирама молчит. А его молчание — лучшая подпитка для пожирающей совести. Мадара чувствует, что еще немного — и он будет молить о чужой злости. — Еще пара минут — и сможем выдвигаться, — подняв руку, Тобирама крутит кистью, демонстрируя способность ею шевелить. — Я уже чувствую, что могу двигаться. Возможно ли, что это была не простая игла из льда? Возможно ли и другое, отсроченное действие техники? Ведь как еще объяснить, что Сенджу вновь может двигать телом, но вот мозгами — перестал? Мадара правда был высшего мнения о Тобираме. Из-за его абсурдного безрассудства даже не получается сразу ответить, лишь тупо смотреть на его спокойное лицо, в котором нет и намека на осознание, что так — просто нельзя. В нем будто не заложено природой чувство самосохранения. А что происходит на других миссиях? Другие напарники и сокомандники — они понимают, что Сенджу не просто не умеет, а ему и в голову не приходит позаботиться о себе? Тобирама — один из немногих, кому Мадара может доверить прикрывать не просто свою спину, но и свою жизнь целиком. И он впервые отчетливо понимает, что Тобираме тоже это нужно. Его преданности и самоотверженности хватит и на целый отряд, но должен быть кто-то, кто сможет его остановить, сможет сделать то, что Сенджу не в состоянии. Сможет поставить Тобираму на первое место. — Нет уж, переночуем тут. Никуда Коноха не денется, — нацепив на лицо привычное выражение лица, пренебрежительно фыркает Мадара. — Вернемся ближе к границам Страны Воды и там остановимся. Я не собираюсь несколько дней тащить тебя на своем горбу. — Да кто просит тащить… — Отдохнем, выспимся и утром пойдем домой. Тобирама, наконец, хмурится, но не спешит спорить. Мадара отчетливо видит в его лице, что он понимает, что никакой отдых Мадаре не сдался, что до ночи — еще почти целый день. Сенджу понимает, что это делается для него. И вдруг почему-то не спорит. Позволяет. Глядя на расслабленное лицо забывшегося в бессознательности Сенджу, Мадара вдруг усмехается — выкорчевать эту самоотверженность из Тобирамы невозможно, это как пытаться полностью перекроить человека и сделать кем-то другим, незнакомым. Ведь она и делает из Сенджу Тобирамы того, кто он есть. Делает его тем, с кем хочется быть на одной стороне, кому хочется довериться, делает его одним из самых преданных товарищей — пусть из-за этого порой и стынет кровь в жилах. Мадаре менять его совершенно не хочется. А вот быть тем, кто сможет прикрыть его спину, быть тем, кто будет принимать решения уже во имя самого Тобирамы, — это выглядит намного привлекательнее. Вот только Тобирама редко бывает в таком состоянии — без сил на споры. И если с самоотверженностью Мадара представляет, как справиться, то вот с его несносным характером — вряд ли.