Почему андроиды – долбоебы

Пиздец. Хэнк хмыкнул. Надо же. Это что, какое-то озарение?.. Хэнк повторил это слово у себя в голове еще разок. Он за свою жизнь произнес его в таком количестве, что оно, вероятно, численно превзошло все великое множество иероглифов в современном китайском языке. Но полностью постиг его лексическое значение только сейчас, внезапно. Пиздец... Да потому что реально все можно было описать одним лишь словом – и было это "пиздец". С любым знаком препинания оно бы передало суть одинаково: достаточно емко, достаточно лаконично и достаточно четко. А как иначе описать ситуацию, когда ты, блять, по уши втрескался? И ладно, если бы просто втрескался. А как описать ситуацию, когда тот, от кого, собственно, так неудачно повезло ехать крыше в твоей голове, — ебаный тостер на ножках, с лабораторией, берущей вещдоки на пробу оральным способом, и со светящимся ебучим дискошаром в виске? Как, блять, в такой ситуации прикажете быть? Желал бы Хэнк знать. Мечтал бы, ей богу. А если бы знал, то стал бы самым счастливым человеком на этой поганой планете. Планета бы даже перестала бы быть поганой, чего уж таить-то тут! Но... Ладно, придется вернуться. На ебаных полгода назад. Хэнк утопал в депрессии, нырял и плескался в ней как рыба в воде и почти не возражал против ежедневного сеанса самобичевания на кухне: с бутылкой шотландского скотча в одной руке и с табельным револьвером — в другой. На следущий рабочий день он заявлялся в обед. Почти что не работал. Джеффри был снисходителен. Рид не доебывался. Статус лейтенанта, ощущение некоторого уважения коллективом и неплохая такая зарплата — для следующего, разумеется, сеанса самобичевания — все это оставалось. Минус в этом всем был всего один, но, пожалуй, чертовски большой – потемки на душе и противная скорбь там же. Хэнка снова накрывала депрессия. Однако по вечерам был доступен сеанс самобичевания, а дальше — все по кругу. Появление Коннора имело двойственное влияние на привычный уклад жизни Хэнка. С одной стороны, Фаулер и Рид теперь, как гребаные крабы, вцепились в него своими загребучими клешнями: кое-кто — с претензиями в отношении выполнения работы, а кое-кто — с подъебами на тему пестиков и тычинок в отношении андроидов. И гадай тут, кто с чем. С другой же стороны, с появлением Коннора все стало чуть-чуть лучше на душе. Да чего уж скрывать, гораздо лучше. Этот пластиковый фрик вытаскивал Хэнка из любой алкогольной хуеты, в которую он умудрялся влезть; забалтывал временами так, что Хэнк к чертям собачьим забывал, что беседует с ведром с гайками, а не с обычным парнишкой; вел себя пиздец как образцово-показательно, но с легкостью поступал по-своему и крушил нахуй все представления Хэнка об андроидах; сколько бы Хэнк не посылал его в пизду, куртуазно тянул лыбу; вытворял своей монеткой хитровыебучие трюки с таким азартом, что даже Хэнк решил: он не сдохнет, пока не научится также; и словом, своими сочащимися эмпатией поступками заставил даже поверить, что вины хирурга в смерти Коула по факту не было. Не было теперь с утра желания застрелиться. Реже требовался алкоголь. Улыбаться хотелось чаще! В эмоциональном и моральном плане Хэнк теперь с уверенностью мог оценить свое состояние по шкале от одного до десяти на твердую и уверенную в себе, как чертов Коннор, восьмерочку. Ох, эта ебучая "живая душа, а не просто машина" с шестеренками внутри была чрезвычайно уверенным в себе существом. В первую очередь, потому что, разумеется, изъянов, чтобы думать обратное, у нее — у души хитрожопой этой — не имелось. Ну и во вторую, потому что с момента, как Коннор девиантнулся, он ни на йоту меньше не стал рисковее. Готов был на амбразуру грудью лечь, закрыть напарника от града пуль своим прекрасным силиконовым тельцем и лез на рожон при любой удобной предоставлявшейся возможности. Следствием такой отваги, безусловно, были пиздец частые визиты в сервисный центр КиберЛайф, но Коннор тем не менее выглядел в глазах Хэнка из-за этих поступков очень уверенной в себе особой. Очень, охуительно, чертовски, невыносимо, ослепительно, чрезвычайно, безумно, до чертиков уверенной особой. После всех революционных действий — мирного митинга Маркуса, ситуации в БельАйл с двумя ебучими Коннорами, примыканием выигравшего и настоящего к лидерам восстания и их встреча у закрытого ларька старого приятеля Хэнка, ну и безумная же ночка была — Хэнк понимал, что скорее всего смазливое личико Коннора никогда больше не осчастливит его своим присутствием. Но он охуеть как ошибся. Маркус, будучи пацифистом, изъявил желание наладить все к чертям коммуникации с людьми во всех сферах. И назначил ненаглядного RК800 лидером по их кибер-безопасности — или что-то в этом духе, Хэнку все же было не настолько не поебать на акцию протеста, чтобы в подробностях знать каждую ублюдочную деталь. Уоррен признала этих электроголовых новой формой жизни — ну заебись теперь, Коннор добился чего хотел, Хэнк выпригивает из штанов от счастья. Потом этот гандон приперся в участок и, дабы показать людям, как охуенно им будет сотрудничать с пластиковыми болванчиками, вернул себе наипочетнейший титул "напарник пиздострадателя года, он же лейтенант Андерсон". С Коннором раскрываемость Департамента улучшилась впятеро. Хэнк с этим придурком успешно завершили дохуя дел, в том числе и связанное с невъебически важным для Маркуса пиздецом о нелегальной торговле андроидами. Так что Фаулер чуть ли не светился как сраная рождественская елка от гордости и ставил всем остальным в пример – выкуси, сукин ты крысочеловек Рид! Но не только Джеффри – и сам Хэнк уже почти гордился Коннором и собой – ими обоими – и у него иногда вырывалось "сынок", когда он обращался к своему кибер-пуделю. Коннор стал его напарником, собутыльником, собеседником, хорошим другом, частью семьи. И все теперь было заебись. Это, можно сказать, были самые охуенные три месяца жизни Хэнка после смерти Коула. Он смог принять это. Научился жить с этим. Позвал засранца Коннора жить к себе — все равно диван пустовал, а этот кусок идиота оказался настолько идиотом, что какое-то время ночевал прямо в департаменте за, видите ли, неимением иного варианта. Нет, разумеется, в Иерихон с просьбами ночлега мы не обратимся, "нахуй нужно?" скажем дружно, нас же итак считают дохуя опасными сука оборотнями, наших же выебонов с приведением армии девиантов вовсе недостаточно, чтобы показать свои намерения и тот факт, что мы блять на стороне девиантов. Вовсе нет. Короче, Коннору пришлось — не без его согласия в итоге конечно, но поначалу он жоско отпирался, боясь, что может каким-либо образом помешать старому алкашу пиздосрадать — поселиться с Хэнком. И это тоже сука было классно. Коннор оказался почти идеальным сожителем. Ночью не гремел, когда занимался своими андроидскими делишками, не шумел: втихаря съебывался вообще, наверное, к своим дружкам-лидерам восстания и трещал с ними там. Однако как штык всегда оказывался чистеньким-опрятненьким ровно в восемь тридцать утра в доме Хэнка. А если тот еще храпел и видел десятый сон, прописывал ему хлесткую пощечину и с ором "Вэкап лийтэнэнт" гнал нахуй собираться на работу. Коннор не занимал много места: отчертил своим лютым сканером по полтора метра в длину и ширину и назвал площадь этой поверхности своей территорией. Хэнк, конечно, не возражал. Позвать кого-то жить к себе и не давать ему личного пространства — это кем блять надо быть? К тому же, этот паршивец иногда готовил что-то пожрать и гулял с Сумо в шесть ебучих утра — Хэнк всегда это занятие ненавидел, так что был очень признателен этому роботизированному мазохисту. Один раз Коннор даже убрался основательно. Но Хэнк помог срачу вернуться буквально через неделю, так что в дальнейшем убираться по всему дому на регулярной основе Коннор отказался. Содержал педантично чистыми только свои кровные полтора метра. Хэнк привык к творческому беспорядку в доме, так что только хмыкнул на этот его протест. Да и вообще Хэнку было поебать на практическую пользу от присутствия андроида в своей берлоге. Он в конце концов не за этим Коннора сюда жить приволок. Коннор — "Сука-блять" в скором будущем — быстро стал частью жизни Хэнка. Кусочком сердца, как бы приторно сладко и сопливо это не звучало. Часто они втроем – старый алкаш, кусочек его сердца и косматый сербенар — гуляли. Коннор в такие вылазки болтал про все: про то, что у него, оказывается, где-то в башне КиберЛайф есть его брат-близнец; про ненависть к мудиле Гэвину Риду; про восстание и его радость от пользы своим людям; про Маркуса; про, то какой Маркус охуенный; про то, что не знает как управлять эмоциями; снова про Маркуса; про то, что Маркус с Норт, к-счастью-ой-к-сожалению-величайшему, расстались из-за различий в характерах; про то, как же все же сложно со сломанной Красной стеной; про то, как он на днях случайно услышал, как Саймон назвал его и Маркуса голубками, хотя о каких голубях речь может идти, они же ведь во-первых чисто физически таковыми не могли быть и во-вторых блять даже если это метафора, то они – всего-то друзья; опять про Маркуса... Вобщем, обо всем, о чем только можно и нельзя просто рассказать кому-то. Коннор, очевидно, считал Хэнка пиздецки надежным, своим очень дорогим другом. Хэнку было от этого охуенно на душе, он дорожил этим и был готов глотку перегрызть за своего тупого и такого уже родного болванчика. Хэнк тоже рассказывал этой пластиковой занозной жопе про все: бывшую стерву-жену; про Коула; про вселенскую печаль; про человеческую обреченность и никчемность; про – когда было настроение – некоторые истории за работу в полиции, во всех красках поведал про ту знаковую спецоперацию с красным льдом. И больше всего Хэнк ценил и считал самым дорогим тот факт, что его хороший друг Коннор узнавал жизнь. Жизнь не только Хэнка, но и как таковую, в целом, какой бы хуевой она ни была. В ответ на росказни Хэнка Коннор как правило выражал довольно скудно эмоциональный – в силу своего все же в большей степени флегматичного характера – но тем не менее отклик. Хэнк чувствовал, заинтересованность ко всему у болванчика была явная, очень хорошо прослеживавшаяся; просто Коннор, этот дурацкий набор микросхем, пока не научился ее грамотно показывать, вот и вовсе нахуй скрывал. Коннор, как Коул когда-то, был существом пиздецки любопытным и обожал рубрику тупых вопросов из серии "Куда засунуть инструкции?". И из-за этого любопытства, видимо, иногда и лез, куда блять не надо было. В один из таких приступов небывалого любопытства этот мистер-бесстрашная-задница снова слег на "хирургический" стол техников КиберЛайф с в очередной раз подстреленной этой самой задницей. И тут Хэнк вдруг понял: а нихрена это блять не сынок. Коул никогда не был и не стал бы — боже упаси! — невъебически эффективной машиной по поимке аутлоу людей и девиантов и тем более продвинутым прототипом андроида-детектива модели RК800. Его маленький мальчик был добрым, чутким, светлым человеческим созданием. Не лизал блять вещдоки. Не подлачивался у техников КиберЛайф. Не мог воскресать. Хэнка пробило пиздецкое осознание: "Сынок Коннор" никогда не звучало так же, как "Сынок Коул". Коннор никогда не заменил бы ему сына. В Конноре было что-то другое. Он был также дорог, как Коул, но точно не относился к категории "Сын". И с этого момента все пошло по ебаной наклонной. С этого момента все полетело нахуй к чертям и стало даже хуже, чем было до появления Коннора в жизни Хэнка. Потому что "Сынок Коннор" звучало чертовки возбуждающе.