Любовник леди фон Дум

Ванда была уверена, что их поколению выпало крайне непростое время. Великая война напрочь разбила ее мечты о счастливой жизни. Она вышла за Виктора фон Дума в семнадцатом, когда того отпустили на побывку. У них и медового месяца толком не было. А уже под конец войны тот получил тяжелые увечья и еще долго боролся за свою жизнь, проявляя недюжинное мужество. Ванда искренне считала, что им даже повезло: в отличие от старшего брата Виктор хотя бы был жив. Снаряд, разорвавшийся рядом с ним, изуродовал его лицо и тело. Осколки отрикошетили. Врачи говорили, что ходить Виктор будет, хоть и с трудом, но, вероятно, полностью утратил свою мужскую силу. Барон фон Дум от таких вестей о единственном живом наследнике захворал и умер, оставив Виктору титул, шахту и родовую усадьбу. Шел двадцатый год, когда они перебрались в Латверия-Холл. Опираясь на трость, Виктор мог немного ходить. Спальню ему обустроили на первом этаже. Усадьба встретила супругов пыльным запустением комнат, где больше никто не жил, и одичавшим садом. Дом казался слишком большим для них двоих. Из-за увечья Виктор не хотел показываться на людях, хотя Ванда и считала, что шрамы не так уж и заметны, говорила, что все семьи так или иначе затронула война, так что все понимают, откуда у него эти повреждения. Виктор же был упрям, но согласился на маску, закрывающую изуродованную часть лица. Он все не подпускал к себе никого, кроме Ванды, превратившейся в его сиделку. Его мучали кошмары, и Ванда не смыкала глаз, сидя в глубоком кресле в его спальне. Она скучала по жизни, оставленной в Лондоне, скучала по жизни до войны. Ее брат-близнец Пьетро часто писал, писал и отец, приглашая приехать. Эрик Леншерр был человеком широких взглядов: вероятно, сказывалось то, что он занимался наукой — изучал магнитные поля и свойства металлов. Работа в одном из столичных колледжей и постоянное общение со студентами и начинающими учеными помогали ему всегда знать про все новое не только в науке, но и в жизни молодых людей. Покойная мать Ванды и Пьетро горячо интересовалась фабианством в политике и, пока супруг читал лекции в университетах Рима, Дрездена, Берлина или Парижа, ходила с детьми на выступления социалистов, хотя те бывали не только шумными, но и небезопасными. Их семья была лишена мещанских условностей и предрассудков. После смерти миссис Леншерр от чахотки, отец еще чаще стал приглашать молодых ученых с физического факультета к ним в гостиную, где до самого рассвета те спорили и смеялись. Пьетро хотел идти по стопам отца, только его куда больше интересовала механика и все, связанное с перемещением материи. Ванде физика была не так интересна, но она любила послушать самодовольную околесицу, что нес талантливый и вечно пьяный сын сэра Старка, нравились дружеские дебаты Рида Ричардса и Виктора фон Дума, занимали пространные сбивчивые речи Брюса Беннера про природу и свойства излучения. Еще когда им с Пьетро было по пятнадцать, они на всю осень уехали с отцом в Вену, где Ванда и познакомилась с польским студентом Вижном. Он очень не нравился Пьетро: тот говорил, что этот поляк напоминает по манере общения фонограф, а не человека. Ванда же была в него влюблена: подкупали его природная скромность и какая-то чуть ли не детская восторженность. Может быть, и небольшой языковой барьер сыграл свою роль, но именно с ним она потеряла невинность. Он погиб в Галицийской битве в самом начале войны. Все это осталось в прошлом. За те годы, что Ванда провела в Латверия-Холл, она не могла бы вспомнить ни одного яркого дня. Они с мужем словно заперлись ото всего мира в огромных мертвых комнатах особняка, стоявшего на вершине холма. Изо дня в день Ванда помогала супругу совершать утренний туалет и не покидала его до самой ночи. Не отходила она и ночью, отгоняя демонов, наведывающихся к нему во сне. Виктор не позволял спать с ним в одной постели, не прикасался к ней как муж к жене, лишь сжимал иногда ладонь. Как-то раз, то ли уже проснувшись от кошмара, то ли еще находясь в его власти, он прошептал, что раненных лошадей они хотя бы пристреливали, и это было гуманно. После той ночи Ванда слегла с жаром и сама несколько дней провела в бреду, пока не увидела в кресле рядом со своей постелью брата: — Он совсем о тебе не думает, — не улыбаясь, вместо приветствия заявил Пьетро. — Я взял на себя дерзость привезти сюда доктора Стрэнджа из Лондона. Он хорош как в болезнях обычных, так и в болезнях у ветеранов. Доктор сказал, что тебе, да и Виктору, нужно больше бывать на свежем воздухе и двигаться. И что стоит нанять профессиональную сиделку, а то ты не справляешься. Глаза защипало, и Ванда поняла, что не может сдержать слезы. Она же так старалась! — Ну-ну. — Постель промялась, и Ванда почувствовала, что Пьетро опустился рядом и провел рукой по ее волосам. — Не вини себя. Где это видано, чтобы жена барона его ночные горшки выносила? Да и он мог бы и пройтись до уборной. И слуги ему на что? — Он не хочет, чтобы кто-либо видел его таким беспомощным, — все еще всхлипывая, произнесла Ванда и посмотрела на брата. — Не его вина в том, что с ним случилось! — Мне доктор Стрэндж посоветовал хорошую сиделку из местных, миссис Зора Вукович. Она на войне во фронтовом госпитале работала. Я с ней познакомился, да и муженек твой оказался не против. Уже приступила к выполнению своих обязанностей. — Пьетро улыбнулся и, поцеловав Ванду в лоб, поднялся. — Жар спал. Бросив взгляд на часы, Ванда вытерла со щек еще не высохшие слезы и села в постели: — Скажи и на меня ужин накрыть. И ванну подготовить. Я приведу себя в порядок и спущусь. К слову, эта миссис Вукович ест с прислугой? — Виктор предложил ей есть с ним, но она отказалась: чтобы не возгордиться. Приятная женщина. В отражении зеркала Ванда с трудом узнала себя: лицо совсем осунулось, под глазами залегли темные круги, а кожа приобрела какой-то землисто-серый оттенок. К ужину она спустилась с аккуратной прической и в одном из платьев, что брат прислал ей к Рождеству в прошлом году. За столом уже расположились ее супруг, брат и незнакомый мужчина, представленный как доктор Стрэндж. Он был истинным джентльменом с превосходными манерами и обволакивающим бархатным голосом. Виктор сидел в маске, которая, правда, не мешала ему принимать пищу. — Я, леди фон Дум, — обратился к Ванде доктор, когда унесли пустые тарелки и оставили лишь вино и виски, — дал распоряжения миссис Вукович. Касательно вас — тоже. — И что же мне нужно делать? — Ванда прикусила губу, смотря на доктора поверх бокала с вином. Она слишком давно не видела кого-то, кроме своего мужа, и компания столичного джентльмена была ей приятна и возвращала в памяти вечера, когда отец брал ее с собой на ужины к другим профессорам, и те были удивлены, как бойко юная мисс Леншерр поддерживала беседы и про искусство, и про науку, и про политику. — Почаще бывать на улице, для начала, — по-отечески улыбнулся доктор и посмотрел на Виктора. — Доктор Стрэндж посоветовал заняться садом. Многие дамы любят заниматься цветами у дома. Я нанял старого садовника. Старик так обрадовался! Будто единственная радость в его жизни — подстригать ограду у нашего дома. Удивительные люди, конечно! И еще егеря нанял. Он совсем мальчишкой у отца служил, а потом на войну ушел. Где-то в колониях служил до недавнего. Вот так твоя хворь заставила сразу троих новых людей нанять. Глаза под маской блеснули с укором, и Ванда перевела взгляд на брата. — А еще хворь моей сестры, которая словно служанка несколько лет только и делала, что заботилась о пусть и не совсем здоровом, но вполне себе подвижном и самостоятельном джентльмене, помогла этому джентльмену снова заняться шахтами, принадлежащими его семье, где чуть ли не с окончания войны люди только и делают, что бастуют, — произнес Пьетро ровным голосом и безмятежно допил виски. Судя по тому, как недовольно притих Виктор — Пьетро был прав. Ванда знала, что у семьи Виктора во владении была шахта, добывающая уголь. И из-за этого самого угля вся деревушка, лежавшая у подножия холма, если смотреть на нее с чердака усадьбы, даже в солнечный день утопала в сером мареве. В физике Ванда и то разбиралась лучше, чем в угле, но и она слышала, что добыча все сокращалась и сокращалась. Желая перевести тему, Виктор попросил Ванду что-нибудь спеть, раз Пьетро сейчас гостит у них и сможет аккомпанировать на фортепиано. Она не слышала игры брата с самого отъезда из Лондона. Пока над Виктором колдовали врачи, она, хоть каждый день и навещала его в госпитале, вечерами ходила с братом по его друзьям. Пьетро посчастливилось служить в Лондоне. Он не видел всех тех ужасов войны, что пережил Виктор, и, может быть, поэтому сумел сохранить бодрый и озорной нрав. Сослуживцы его так же были веселы и развлекали собравшихся забавными историями со службы. Виктор же про войну никогда не говорил. Длинные пальцы Пьетро быстро и умело порхали над клавишами. Они условились исполнить одну из популярных сейчас джазовых песен. Доктор Стрэндж слушал нахмурившись. Может, слишком уж непривычная для него такая музыка. Но Виктор был доволен, и это главное. Доктор с Пьетро и Виктором отправились курить сигары в библиотеку и приглашали Ванду с собой, но она не выносила сигарного дыма и решила искать миссис Вукович, которая обнаружилась на кухне, где помогала кухарке и горничной с грязной посудой. — Леди фон Дум, — поприветствовала та в старомодном реверансе. — Право, не стоит! — Ванда взяла ее за руку. — Не стоит! Просто Ванда, пожалуйста. — Как вам будет угодно, — учтиво ответила миссис Вукович. — Вы ж госпожа. Ей на вид было за тридцать, но морщинки вокруг глаз могли говорить о том, что на самом деле она еще старше. Ванда заметила, как собрана и аккуратна была новая сиделка мужа. Было что-то благородное в ней, и местный говорок в речи почти не проскальзывал. — Не откажете мне в компании? Я бы выпила чая. — Как вашей милости будет угодно. — Миссис Вукович склонила голову и тут же взялась наполнять чайник. — Вам где подать? Джентльмены отправились в библиотеку? — А где бы вам хотелось? — Ванда улыбнулась, и голосом, и взглядом стараясь показать, что это дружеский жест, а не приказ, словно для служанки. — В комнате для завтраков сейчас прекрасный должен быть вид на закат. Пока вы хворали, я заприметила эту комнату, когда в первый день немного заплутала по дороге из кухни. — Мой брат сказал, что вы из этих краев? — поинтересовалась Ванда, когда им подали чай. Миссис Вукович была права: в окно комнаты для завтраков, которой они с Виктором почему-то никогда не пользовались, открывался удивительный вид. Латверия-Холл стоял на высоком холме, и на запад уходила дорога, резко поворачивающая у реки. Берег был настолько высоким и крутым, что Виктор, когда они еще не были женаты, шутил, будто его предки строили усадьбу словно замок, только рва вокруг не хватало. Правда, непроходимый когда-то лес сильно пострадал в войну: вековые деревья вырубали на нужды армии, и старый сэр фон Дум только рад был помочь фронту, где воевали оба его сына. Сейчас верхушки уже куда более редких деревьев чернели на фоне розовеющего неба. Ванда впервые за несколько лет обратила внимание, что день становился длиннее. В спальне Виктора часто были задернуты тяжелые гардины, и о времени суток можно было лишь догадываться, сверяясь с часами. — Так и есть, Ванда, — казалось, что сиделке мужа сложно обращаться к леди фон Дум по имени. Сделав глоток, она отставила чашку и, опустив взгляд, попросила: — Если вашей милости будет удобно, не могли бы и вы меня называть по имени? Меня зовут Зора. — Какое прекрасное имя! Я, Зора, так давно почти ни с кем не говорила, кроме сэра Виктора, что не могу выразить всей радости с вами познакомиться. Брат с отцом не могут ко мне часто приезжать, Виктор никуда не ездит, а мне его и оставить здесь не с кем было! — Поблизости есть хорошие люди, мэм, правда все вашего круга далеко живут. Но соседи хоть и попроще, а люди приятные. Ближайшую ферму снимает Линда Картер с мужем. Она сейчас на сносях, вот-вот родит, но мы с ней вместе медсестрами работали. Она образована, начитана. Да, не самого высокого происхождения, но она будет счастлива, если вы к ней заглянете на чай. Жена преподобного тоже очень приятная в общении и добра сердцем. Жаль, что вы покойную леди фон Дум не застали, упокой господь ее душу, — и, перекрестившись, она продолжила, — я ей жизнью обязана. Она много для местных делала. После ее смерти сэр фон Дум от многих ее начинаний отказался... — И что же леди фон Дум... — на этих словах миссис Вукович снова перекрестилась, — ... делала для местных людей? Простите, если подобные вопросы задаю, но сэр Виктор почти ничего мне не рассказывал. Он тяжело переносит восстановление от ранений. — Как и многие другие смелые солдаты, вернувшиеся домой, мэм, — миссис Вукович взяла Ванду за руку; казалось, она искренне хотела поддержать ее. — Я рано осиротела. А леди фон Дум как раз начала приютом при приходе заниматься. У нас там было все, что нужно. И учителя. Многие выучились письму, счету, другим наукам, и уехали. Она сама часто приезжала, на Рождество и Пасху прекрасные праздники нам проводила, музицировала сама, пела! Как не быть благодарной этой женщине? Я только в память о ней и вернулась сюда. В госпиталях я уже работать не могу: слишком много видела страданий и смертей, а вот сиделкой — совсем другое дело. Я и читать на французском могу. — Вы же замужем? — Вдова, — тихо ответила миссис Вукович и опустила глаза. — Мой славный муж погиб на шахте еще до войны. Я его с детства знала. Таких смельчаков еще поискать надо, а бригадир обвинил того уже после смерти в трусости: дескать по своей вине и погиб. Назначил мне выплату всего в триста фунтов. Я все пороги оббила, но справедливости так и не нашла. Леди фон Дум тогда уже покинула нас, — она снова быстро перекрестилась, — и не у кого было искать помощи. Еще и выплачивали по тридцать шиллингов в неделю. Говорили, что пропью, потеряю! Такое унижение! Я потом слышала от тех, кто с моим дорогим мужем в шахте был, что он их собой закрыл от верной гибели, да им строго-настрого запретили про этого говорить, чтобы выплата поменьше была. Старый сэр фон Дум за каждый пенни трясся... но так состояние и нажил. Поджав губы, миссис Вукович взяла снова чашку и чуть шумно отпила. Казалось, что она сама понимала, что сказала лишнего при новой леди фон Дум, и на этот раз уже Ванде хотелось ее утешить. Она как можно мягче проговорила: — Я попробую помогать, как покойная матушка сэра Виктора помогала. Могу приказать пересмотреть размер той выплаты, что была вам, как вдове, назначена. — Шо ж вы?! Не надо-те! — испуганно протараторила миссис Вукович, замахав и забыв про все нормы языка, но тут же взяла себя в руки. — То в прошлом, Ванда, нужно сейчас что-то делать с шахтой: рабочие ропщут. — Ропщут? — переспросила Ванда. Она никогда не думала, что у тех, кто работает в шахте фон Думов, могут быть какие-то серьезные проблемы, хоть добыча и падала. Еще до войны Виктор говорил, что у рабочих прекрасные условия. Но вот после Ванда проводила с ним дни и ночи напролет, и про шахту и шахтеров тот не думал и не говорил. — Ну... — замялась миссис Вукович, — многое уже устарело, как говорят. Прогресс-то не стоит на месте, а у нас тут ничего с самого начала войны и не менялось, что понятно... Оплата труда бывает и выше, цены растут... Профсоюз угольщиков про новую забастовку говорит, если руководство ничего менять не будет! И так не только на нашей шахте... Они проговорили еще долго, пока Виктор не позвал миссис Вукович помогать ему готовиться ко сну. Впечатление она создавала приятное, и Ванда подумала, что очень рада ее появлению в Латверия-Холл. Доктор Стрэндж и брат задержались у них еще на несколько дней. Пьетро сразу после завтрака приглашал прогуляться: погоды стояли замечательные — дожди смыли всю зимнюю пыль, и на деревьях зеленели почки, вот-вот готовые превратиться в листья. Они с братом катались на автомобиле по округе, и чем больше отдалялись от шахт, тем приятнее выглядели деревушки. — Есть в этом всем, конечно, какое-то очарование старой Англии, но твое место в Лондоне, сестренка, — сказал Пьетро, когда они зашли в небольшой деревенский паб выпить по пинте. — Отец только для статусности держит наш старый шотландский летний коттедж с парой слуг. Профессор Ксавье так и совсем с концами в Венецию на Лидо перебрался: купил себе виллу, принимает пациентов там. — Профессор Ксавье — видный ученый, занимающийся психоанализом и психотерапией. К нему из-за океана приезжают. А мой супруг — владелец шахты недалеко от нашего дома, и его работа здесь. — Только как я слышал, тут он пока ну никак наследником всего этого великолепия не обзаведется, — картинно обведя рукой с почти допитым стаканом простенький паб, чуть понизив голос проговорил брат. — Не мое это дело, но у всех этих богатеньких лордиков да баронов только про одно мысли: как бы все это осталось с «фамилией», в «доме». Кому этот титул перейдет после смерти? Сынки соседей сейчас или в Африке развлекаются, или хотя бы в Париже и Лондоне. — Что за глупости ты говоришь! — шикнула Ванда и осмотрелась: смена на шахте еще не закончилось, и, кроме них, в пабе были лишь два пожилых фермера, о чем-то спорящих у стойки. Допив одним глотком, Пьетро поднялся из-за стола: — Поговори с Виктором на досуге. Поверь, я слишком давно и много общался по службе, да и во время учебы, с такими как твой муж. Ванда не нашлась, что ответить, и всю дорогу до дома думала над словами брата. С одной стороны, она уже смирилась, что Виктор детей иметь не может, да и близости избегает, хотя даже со своим довольно небольшим опытом она знала, что есть различные способы доставить женщине удовольствие. С другой стороны, она чувствовала, что Пьетро скорее всего прав. Отец Виктора и умер, как говорят, от печали, что род фон Думов прервется... С отъездом Пьетро и доктора стало слишком тихо. Но миссис Вукович, явно это заметив, постоянно отправляла Ванду на прогулки с Виктором. Тот себе заказал самоходное кресло с мотором, несколько слабее, чем у автомобиля и, чуть с ним повозившись в мастерской, как он сам сказал — «довел до рабочего состояния». Ходить далеко Виктор не мог, но с удовольствием показывал Ванде любимые места в парке у дома, объезжая их на кресле. Дождей давно не было, и по сухим дорожкам они добирались и до реки, и до небольшого очень холодного прудика. Виктор сказал, что там бьют ключи. Они с со старшим братом в детстве иногда убегали и купались в нем, хоть их няньки и пугали горячкой. Ванда подумала, что муж впервые с окончания войны упомянул брата. В один солнечный и почти жаркий день они почти добрались до небольшого коттеджа на опушке леса. Его уже было видно, когда они остановились. — Хм, — нахмурился Виктор, — раз пса нет, то и егеря нет. — Он тут живет? — Ванда присмотрелась к небольшому домику. Ей не доводилось бывать в таких. — Да, для холостяка сносно. Хотя он из местных, тут почти все в таких живут. И это лучше даже тех мест, где офицеры в Нормандии... Виктор осекся и замолчал. Развернув свою коляску, он направился по дороге обратно к усадьбе. Ванда почувствовала, что лучше его сейчас ни о чем не спрашивать, поэтому просто шла молча подле него. С каждым днем вокруг Латверия-Холл становилось все больше зелени, с каждым днем Виктор и сам словно расцветал, и Ванда была уверена, что это все заслуга миссис Вукович. Он учил ту играть в шахматы, а она рассказывала милые и даже веселые истории из своего детства, где обязательно фигурировала покойная леди фон Дум. Миссис Вукович избавила Ванду от всей рутины, иногда заставлявшей ненавидеть мужа. Они с Виктором настояли, что если миссис Вукович считает себя недостойной с ними завтракать, обедать и ужинать за одним столом, то чай, подаваемый на террасе, точно обязана пить. Мастерскую, заброшенную в тот день, когда Виктор ушел на войну, он привел в надлежащее состояние с помощью Ванды и миссис Вукович. Даже своему шоферу он не доверил разбирать инструмент. За чаем, шахматными партиями или заботами о Викторе, миссис Вукович делилась слухами про шахту. Она каждое воскресенье ходила на службу в местную церковь и возвращалась с новыми рассказами. Те увлекли Виктора настолько, что он решил наведаться в шахту лично и все там посмотреть. Ванду он с собой не взял, но вернулся лишь к ужину и крайне возбужденный. Говорил, что там можно все модернизировать по последнему слову техники. И он с утра и до самой ночи стал пропадать в своей мастерской. Окрестности Латверия-Холл и впрямь были прекрасными: высокий берег реки, свежий хвойный лес, дубравы и луга. Ванда как-то зашла на соседнюю ферму и, пока новорожденный младенец спал, миссис Линда Картер, совсем молодая женщина, подала чай. Они сидели в небольшой теплой гостиной, пропитанной семейным уютом. Это чем-то напоминало те небольшие комнаты, что родители снимали во время поездок. Мать всегда настаивала, что им не нужны виллы или огромные квартиры: достаточно двух спален и гостиной. Они всегда ездили без слуг. — У вас такой очаровательный ангелочек, — улыбнулась Ванда, кивнув в сторону детской. — Вот бы и вам бог дал детей! — искренне выпалила миссис Картер. — Может и даст, — тихо ответила Ванда и перевела взгляд на луг за окном, — врачи не ставят крест на моем муже. Все в божьих руках. Отпив чая, она снова посмотрела на миссис Картер: бывшую медсестру словно распирало вопросами. Та держала себя в руках, хоть в ее умных глазах и читалась крайняя заинтересованность. Неловкое молчание первой нарушила миссис Картер, смотря куда-то за окно: — Ну наконец-то он забрал бидончик с молоком! Я уж думала, что скиснет к чертям! — но тут же приложила ладонь к губам и бросила виноватый взгляд на Ванду. — Кто? — проигнорировав несколько грубые слова миссис Картер, Ванда пыталась понять, о ком та говорит, но никого не увидела. — Ушел уже, — махнула та и, отпив чая, продолжила, — егерь ваш, Бартон. Он у нас оставляет бидон для молока и деньги, а мы это молоко уже для него оставляем. Я все боюсь, что скиснет, когда погода теплая и солнце светит... — Вы знаете нашего егеря? — А как ж не знать-то? — прыснула миссис Картер, но, снова отпив чая, продолжила чуть доверительнее: — Я ж в него влюблена была! Он же местный! Видный был: неглупый, талантами не обделен. Красавец! Да вот укатил в Ливерпуль, женился там, правда, развелся быстро. Вернулся, поработал немного егерем, а там — война. А после в армии остался, в колониях служил. Аж до лейтенанта дослужился, мэм! Никому из местных в последние лет двадцать до офицера дослужиться не выходило! В люди выбился! Но... Миссис Картер замолчала, смотря в свою чашку, а Ванде стало так интересно, что она нетерпеливо выпалила: — Но что? — Но вернулся он сюда, и снова — никто. Слуга. — Миссис Картер подняла полные грусти глаза. — Будто только война может нас сделать кем-то. Ванде показалось, что миссис Картер вскочила за мгновение до того, как по дому разнесся плач малыша. Красный кричащий младенец был удивительным. В нем было столько жизни! Миссис Картер пыталась извиняться, но Ванда коротко сказала, что все нормально. И она наблюдала чудо: младенец, прильнув к материнской груди, затих. После, держа малютку на руках, Ванда ощущала абсолютно непередаваемый аромат новой хрупкой жизни. Словно в тумане она дошла до дома, вбежала по лестнице и, заперев комнату, расплакалась. За ужином Виктор поинтересовался, как прошел день Ванды: он не видел ее с обеда. Она рассказала про чай у миссис Картер, и про то, какой прекрасный златокудрый малыш у той подрастает. — Картеры... Они у нас арендуют ферму? — Да, мне миссис Вукович порекомендовала с Линдой познакомиться — та тоже медсестра. — Медсестры — интересные люди, — задумчиво ответил Виктор. — В некоторых мужества и опыта побольше, чем в некоторых докторах оказалось на фронте… Было немного обидно, что муж не поддержал разговор про младенца миссис Картер. Но и про медсестер он мысль так же развивать не стал, спросив, почитает ли с ним Ванда после ужина. — О боже, — Виктор закатил глаза, когда Ванда заняла место в соседнем кресле у камина, — ты все еще читаешь этого сумасшедшего ирландца? — Ты просил не читать его тебе перед сном, а не не читать вообще, — игриво ответила она и раскрыла книгу. Откровенно говоря, «Улисс» шел просто ужасно. Если бы отец не писал ей еще перед Рождеством, что роман запрещен, а пятьсот экземпляров, отправленных за океан, так и вообще сожгли на таможне, при том, что сам автор — весьма занятен, и отцу посчастливилось с ним познакомиться, Ванда бы и не взялась за чтение. Но раз уж отец прислал — она решила, что просто обязана дочитать. Когда следующим утром Ванда спустилась к завтраку, столовая была залита солнечным светом. Она подошла к окну, ожидая Виктора: лужайка искрилась росой. Миссис Вукович любила свет, и, похоже, за столь короткий срок переборола привычку мужа задергивать гардины. Все-таки с появлением миссис Вукович в Латверия-Холл стало больше света, больше воздуха, больше жизни. Еще из-за закрытых дверей Ванда услышала стук трости Виктора. И стук этот был довольно бодрым. За те годы, что она провела подле него, Ванда научилась определять настроение мужа по поступи, стуку трости, даже дыханию. Слишком много времени она провела с ним и только с ним. Когда Виктор появился в столовой, Ванда подошла и влажно поцеловала его в губы. — Доброе утро! — Виктор улыбался, отстранившись. — Рад, что и ты проснулась в прекрасном расположении духа! — Прогулки и правда помогают, — ответила Ванда, уже заняв свое место. Виктор углубился в свежие газеты, иногда хмуря брови. Ванде было приятно, что он наедине с ней не носил эту глупую маску! Когда они уже закончили, он, словно что-то вспомнив, спросил: — Ты сегодня пойдешь гулять по парку? — Да, думала поискать место, где могла бы рисовать, — честно ответила Ванда, не понимая, какого именно ответа ждет от нее муж. — Прекрасно, — просиял Виктор. — Сможешь отнести егерю ключ от сторожки? Я бы послал еще кого, но оказалось, что сегодня все очень заняты подготовкой моей поездки на шахту. Ты помнишь, где он живет? — Да, — кивнула Ванда. Но тут же в ее памяти возник их с мужем прошлый случайный визит к егерю: — А если его не будет? Он же может куда-то уйти... — Оставь у входа, вот от меня записка, — с этими словами он достал из кармана ключ и бумажку и протянул ей. Машину Виктору подали сразу после завтрака. Кроме шофера, с ними отправились и лакей, и миссис Вукович. Проводив их взглядом, Ванда направилась в противоположную сторону. Солнце светило по-весеннему ярко, но иногда скрывалось за кучерявыми белоснежными облаками. Еще издали заметив егеря перед его коттеджем, Ванда решила не спешить и замерла за деревом. Егерь, по пояс голый, умывался. Он был необычайно высок и довольно крепок. На чуть загорелой спине белели шрамы, но не такие ужасные, как у Виктора. Когда он распрямился и принялся вытирать выгоревшие на солнце светлые волосы, Ванда отметила, что шея у него была крайне темной, как и кисти рук. Такой загар в Англии не получить, даже работая от заката и до рассвета в полях. Похоже, что из колоний он вернулся совсем недавно. Ванда бы и дальше не выдавала своего присутствия, дождавшись, пока егерь приведет себя в порядок, если бы откуда-то из кустов с хриплым лаем не выскочил рыжий одноглазый пес. — Кого там черт принес, Лаки?! — крикнул егерь. — Лаки, свои! Фу! Пес завилял хвостом и побежал к своему хозяину. — Сама леди фон Дум пожаловала! Ванда, порядком испугавшись, только сейчас посмотрела на егеря. Тот так и стоял без рубашки, но теперь держал ружье. — Прошу простить этого пса. Он на всех незнакомых лает, — егерь подошел ближе, опустив оружие. — Вы заплутали? — Нет, — ответила Ванда и протянула ключ. — Муж просил передать. Перевесив ружье на плечо, егерь взял и его, и записку, быстро пробежался глазами по тексту и кивнул каким-то своим мыслям. Ванду так и подмывало спросить, не в курсе ли он, что негоже в таком виде общаться с женщиной, но тот и сам извиняющиеся проговорил: — Прошу простить меня за ненадлежащий вид: застали врасплох. Позвольте мне одеться и предложить вам чая. А то дождь вот-вот начнется: до усадьбы вернуться не успеете. С этими словами он взглядом указал на небо над деревьями. Только сейчас Ванда заметила, что облака изрядно потемнели, а то, что в лесу затихли птицы, даже ей говорило о скором начале дождя. Егерь предложил стул у горящего камина, а сам скрылся в спальне на втором этаже. Ванда садиться не стала: ее внимание привлекли книги на каминной полке. Их было довольно много, и их явно часто читали. Егерь вернулся быстро, но уже в свежей рубашке с галстуком и в свитере. У него была аккуратная армейская стрижка. Судя по загорелому лицу, усов он не носил и на службе. — Это книги прошлого егеря? — поинтересовалась Ванда, держа в руках «Капитал» Маркса. — Почему же? Мои, — ответил он, ставя чайник на огонь. — Или думаете, что я не умею читать? Вопрос был задан с нескрываемой насмешкой. Подобный тон Ванде совершенно не нравился, но она решила быть выше и, вернув книгу на место, села на предложенный стул и внимательно посмотрела на собеседника: — У вас здесь много литературы социалистического толка. И как вы относитесь к тому, что сам герр Маркс писал свои работы, живя на капиталистические накопления родителей Энгельса? — Думаю, что когда ты с двенадцати лет вынужден работать на шахте и вряд ли доживешь до шестидесяти — немного несподручно философствовать. Егерь посмотрел Ванде в глаза. У него был цепкий и наглый взгляд ярких голубых глаз. — Кстати, если курите — я пепельницу принесу. — А вы что, не курите? — Сначала Сомма, потом лихорадки в Индии и Бирме — легкие ни к черту, мэм. Но вы не отказывайте себе в этом удовольствии. — Я не курю. — Вон оно что, — он почесал затылок и, отвернувшись к буфету, бросил: — отвык видеть знатных дам, не окутанных табачным дымом, знаете ли. — Почему вы оставили армию? — спросила Ванда, когда перед ней на каминной полке очутилась чашка чая. — Мой полковник умер от холеры, я и сам чуть не подох и понял, что без него все это офицерское общество, все эти дамы с джентльменами, зовущие на обеды и ужины, мне до одури противны. Капитан Колсон сказал, что, как отдохну, если захочу, то смогу вернуться. Я б, правда, куда подальше отправился: может в Канаду послужить или в Новую Зеландию. Но никаких Египтов и Индий — это точно. Ванде резала слух его манера речи: он часто сбивался с правильного английского на просторечия и вставлял к месту и не к месту всякие мужланские грубости; но собеседником егерь казался занимательным. Мало кто из ее знакомых мог похвастаться таким количеством путешествий на такие дальние расстояния. Дождь разошелся не на шутку. Егерь недовольно покачал головой, смотря в окно: — Придется вам подзадержаться в моей хибаре. Могу сыра с хлебом предложить, мэм. — Я не голодна, благодарю. Расскажите лучше про Бирму. — Почему именно Бирму? — Ну как же? — рассмеялась Ванда. — Возле пагоды Мульмейна, на восточной стороне, Знаю, девочка из Бирмы вспоминает обо мне, — И поют там колокольцы в роще пальмовых ветвей: — Возвращайся, чужестранец, возвращайся в Мандалей, Возвращайся в Мандалей, Где стоянка кораблей, Слышишь, хлопают их вёсла Из Рангуна в Мандалей. — ...Принесла цветы, я вижу, истукану своему, Расточает поцелуи христианские ему. Истукан тот — божество, Главный Будда — звать его. Тут её поцеловал я, Не спросившись никого. На дороге в Мандалей... Ванда бросила удивленный взгляд на егеря, тот усмехнулся и отпил из своей чашки. Смотрел он на Ванду выжидающе, но она молчала. Егерь снова заговорил: — Вот примерно так уважаемые британские джентльмены и офицеры думают про те места, где оказываются. Местные боги — истуканы. Местных девушек можно просто взять и поцеловать, и не только поцеловать. Это же люди второго сорта, их язык — неправильный, их вера — ложная. А то, что то же самое творится и здесь, на островах, словно никто не замечает: ирландцы, шотландцы, валлийцы, корнуольцы — также люди второго сорта. Католичество — неправильное почитание бога. Да даже не все англичане одинаково равны. Кто-то получает от рождения земли, ресурсы, связи, а кто-то всю жизнь вынужден работать на то, чтобы не сдохнуть с голодухи. Вот вы, мэм, ставлю шиллинг, прислугу за мебель считаете, всякие разговоры ведете при них, будто их и в комнате нет. Ванде было неприятно, даже немного мерзко. Потому что егерь был прав. Она быстро нашла монетку в сумочке и, встав, положила ту на камин. — Вот! — и решила перевести тему, посмотрев в окно: — Скоро ли дождь прекратиться? — Так мое общество осточертело? — улыбаясь, спросил егерь. И Ванде хотелось ответить, что «да». Но она промолчала. Он вышел на улицу и скоро вернулся. — Думаю, еще немного времени придется вам провести в моей неприятной компании, — заявил егерь. Протерев лицо и волосы полотенцем, он сел на стул у камина в чуть промокшем свитере и посмотрел Ванде в лицо: — Хотите еще о чем-то спорить? Глаза егеря смеялись. И Ванда чувствовала себя... некомфортно. Ей всегда казалось, что юность, проведенная с лучшими умами отцовского колледжа, детство с матушкой на социалистических съездах помогут хлестко и дерзко общаться с любым собеседником, но егерь мужа был совершенно непредсказуем и нагл. — Что с вашим псом? — нашлась Ванда. — Привязался на станции, — ответил он и закинул ногу на ногу, словно сидя в салоне. — Явно не очень хорошей жизни хлебнул, годный пес. Снова не найдя что сказать для продолжения разговора, Ванда предложила: — Хотите, я вам дам почитать книгу господина Эдварда Форстера «Поездка в Индию»? Это роман, и его сейчас жарко обсуждают. Роман спорный, хотелось бы узнать, что вы думаете. — Вон оно что? Мое мнение, значит? Егерь все еще смотрел на нее с нескрываемой насмешкой. Смотрел он долго и, наконец, спросил: — Проверить, не закончился ли дождь? — Буду крайне признательна, — выдавила из себя улыбку Ванда. Ей очень хотелось поскорее очутиться в своей комнате. Когда егерь вернулся, то сказал, что дождя больше нет. Он надел куртку и кепку, повесил ружье на плечо и пригласил Ванду к выходу. Грязный одноглазый пес завилял хвостом. Егерь свистнул, и тот побежал куда-то вперед. — Он вам не понравился же, да? — спросил егерь, когда они начали подниматься к усадьбе. — Скорее я ему, — сдержано ответила Ванда, очень внимательно смотря себе под ноги: ее туфли скользили на размытой дождем дорожке. Егерь шел рядом. И, когда Ванда поскользнулась и чуть не упала, он поймал ее, схватив за руку. Подставил локоть. Хватаясь за него, Ванда думала, как же это унизительно: пытаться выбраться из не самого приятного состояния благодаря слугам. Наверное, она немного начала понимать мужа, не желающего подпускать к себе чужих. Правда крепкой руки егеря не отпускала до самой калитки.