История №3. Апчхи!
26 марта 2024 г. в 18:10
Сегодня Пин решил встать немножко пораньше. Ну как немножко — не в одиннадцать десять, а в шесть десять. Привычный и устаканившийся график покачнулся, но Пина не выбило это из колеи и он продолжил тот самый увлекательный диалог, от которого его отвлек неуместный сон. А диалог у механика был с винтиками, шурупами, гайками и ключами. Да всего и, собственно, не пересчесть. Сбоку железяка, сверху железяка, под лапами скрежет железа. Что и говорить, дом и тот у Пина из железа. Вот, что значит и креативно, и для души. Возможно, не пришлось бы вскакивать в столь ранний час, если бы не одно «но»… Пин отнюдь не жаворонок, и даже не сова, а скорее голубь. Но это самое пресловутое «но» раскромсало пополам привычный режим Пина: приехал Биби, любимый робот и творение изобретателя.
Пока металлический шарик уютно дремал в уголке дома, Пин, как и всякий заботливый отец, подлил свежего моторного масла за пазуху своего робота, чтобы дите было весело и энергично, ведь именно отцовский инстинкт разбудил в Пине того еще трудоголика, а сам поскакал в ангар за шуруповертом. Пингвин стремился за раз охватить и показать Биби все, что он успел смастерить и изобрести за тот последний год, что они были в разлуке, но вместе с тем отлично понимал, что «необъятное объять» очень трудно. Но делать нечего:
«Др-р-р-р! Ж-ж-ж-ж! Щ-щ-щ-щ!» — эти, и еще множество иных, искривляющих ушную раковину, звуков, доносилось из ангара Пина. Картина для Пина привычная, разве что внутри создалось какое-то странное чувство. Но когда у механика зачесался клюв, то странное чувство одолевало его уже не только изнутри:
— Апчхйэ! — громко чихнул Пин, расплескав сосуд с мазутом на чертежи.
Ну а далее последовало такое, чего лучше ушам маленького Биби не слышать:
— О, майн гот!..
Пин заругался. Да и как ты не выругаешься, когда время спешит, идеи в голове мчатся к своей реализации наперегонки, а тут налицо недомогание.
Чутье малыша Биби не подвело: с папой что-то неладное, а потому надо его выручать. Будто по воле рока робот подпрыгнул на месте, просек на колесиках по углам домик Пина, но никого не застал. После этого смышленое дите направилось к ангару: а где же еще пропадать отцу в такую рань, если не там?
Услышав позади себя характерные звуки — те самые звуки, с которыми Пин не спутает никого, изобретатель обернулся. Биби вопрошающе уставился перед отцом, но вместо ответа получил нагоняй:
— Ты зачем так рано встать? Я тебя заряжайт не для того, чтобы ты кушать свой энергии раньше положенного. Давай же иди спать.
Биби издал обиженный и огорченный звук, а после покатился и телом, и мыслями в сторону домика.
Но не все так просто. Пин принахмурился, поджал клюв и стал корить себя за столь резкое высказывание в сторону того, по кому он скучал на протяжении целого года, то и дело что обмениваясь телеграммами раз в сезон. А в космосе, откуда прилетел Биби, с письмами туго, потому что здесь и радиоволны, и космическая пыль.
«Пыль?» — подумал Пин, — «может это все проклятый пыль?» Но как только Пин чихнул еще раз фактически на ровном месте, то перестал верить тому, о чем только что предположил.
За окном август, вроде и не сезон простуд, а признаки так и вторили именно об этом. Пин спрашивал себя, когда он последний раз болел, да только не смог вспомнить.
«Это еще не хватало», — подумал отчаянный механик.
Тут раздался в очередной раз знакомый и родной звук. Биби снова здесь! Невзирая на наказ отца, робот приволок для него маленькую металлическую фляжку.
— Что это? — угрюмо и неохотно спросил Пин, отняв из маленьких металлических ручек сосуд. По запаху Пин догадался: Биби принес ему мазут, который по вопиющему недоразумению израсходовался не в то место.
Вместо ожидаемой радости Пин опустил вниз крылья, а фляжка брякнулась во влажный после ночного дождя песок, схватывая на боку блики раннего утреннего солнца.
— Я не понимаю, что со мной, — окончательно раскиснув, Пин медленно и очень неохотно побрел к дому, прислоняя крыло ко лбу.
Если кто-то и в состоянии развеять эту меланхолию, то Биби. Так считал он сам, и посему он опередил Пина, и принялся активно жестикулировать перед родителем, сопровождая все электронным писком.
— К Совунье пойти? — уточнил Пин, проанализировав сообщение Биби.
— Отцвели-и-и… уж давно… хризанте-мы в саду-у-у, — задорно напевала себе под клюв Совунья, активно кулинаря возле плиты. Как бы там ни было, по своим биологическим часа Совунья чистый жаворонок, а значит для нее в удовольствие просыпаться ни свет, ни заря, и приниматься за любимую работу. Однако всех нас время от времени настигают профессиональные, творческие или личностные кризисы. Вот и один из кризисов привязался, как червь, к Пину.
Пин прислушался к совету Биби, и через десяток-другой минут он уже стоял у порога двери Совуньи, лениво стуча крылом.
Дверь отворилась: стояла Совунья, а вместе с ней столь же прочно стояла крышка от кастрюльки — прямо в клюве Совуньи!
— Парахди, — невнятно сказала она, пригласив Пина внутрь.
Закончив копошение на кухне, Совунья участливо присоединилась к Пину, который громко и смачно ка-а-ак чихнет.
Совунья отвернулась в сторону, поохала да поахала, а после решительно схватила табурет, который когда-то по воле случая выиграла в лотерее, на него поставила еще один табурет, но, догадавшись, что этого будет недостаточно, сова уставила на свою конструкцию сундук — тяжелый, габаритный. И только теперь, взобравшись наверх, Совунья смогла дотянуться крылом до шкафчика с медикаментами и принялась рыться в своих склянках и банках, в целебных действиях которых Совунья сама уже путалась, учитывая обилие всех склянок у себя дома.
— Мне плохо, — тяжко вздохнул Пин, шмыгая клювом.
— Сейчас будет очень хорошо-о-о, — подбодрила Совунья, просунув крыло в старую алюминиевую кастрюльку: авось там будто то, что нужно.
Пин прислонился к столу, на который с шкафчика с медикаментами слетало все, что швыряла вниз Совунья, а после взял в крыло баночку из темного стекла, спросив:
— А это от чего?
— А, что? А-а-а, — обернулась Совунья, — это от давления.
— А это? — в ход пошла другая, более объемная банка с содержимым светло-коричневого цвета.
— Это рыбий жир, — чуть более нервно ответила Совунья.
Пин поставил банку на место, а после ухватил интересную штучку: по форме она очень напоминала грушу, только сама была несъедобной, и могла всасывать воздух.
— А это? — не унимался Пин.
Совунья в очередной раз развернулась к гостю, которому уже была не рада, и сказала как отрезала:
— Ты лечиться будешь? Ты болен!
— Я болен, — депрессивно повторил Пин и тут…
— Бамц! — Совунья, не удержав равновесия, рухнула вместе с ее виртуозной конструкцией и табуреток и сундука на пол. Хвосту было больно, но нет худа без добра: от удара открылся сундук, а оттуда «выглядывала» связка из трех шерстяных мешочков, аромат которых разнесся по всем комнатам.
— Вот же они! — обрадовалась Совунья.
Тем временем на плите закипал отвар, сырье для которого отыскала сова, а сам Пин уже держал по совету Совуньи термометр под крылом.
— Я не понимайт, что значит «заболел». Я никогда, никогда не болел. Ты говоришь про холод… Но я привык жить в холоде. Да я даже сплю в холодильник… а… апчхи!
— У-у-ужас какой! — сбрезговала Совунья. Но скорее не чиха, поскольку сама она уже надела на себя медицинскую маску, а халатного отношения Пина к своему здоровью.
— Как можно спать в холоде? Ты что, совсем, что ли, замерз? — возмутилась Совунья, — твоя иммунная система ослабла из-за холода. Так, я тебе отдам свои шерстяные носки.
И заботливая Совунья помчалась искать свое тряпье — опять к тому сундуку, в котором, казалось, спрятаны все премудрости жизни.
— Эх, Совунья, ты так и не поняла, — огорченно вздохнул Пин, — моя жизнь состоит из этого. Я всю свою жизнь провел среди снегов и холода, и я привык к такой обстановка, для меня это очень гуд. Ты говоришь про иммунитет…
И тут Пин резко прервался — задумался.
— Так, вот носки, — Совунья положила на стол шерстяные, такие маленькие, явно не по размеру Пина, носочки.
— А мой иммунитет мог испортиться от заботы? От… от страха?! — засыпал вдруг вопросами Совунью Пин.
— От страха… От заботы?! — поражалась Совунья, категорически не понимая Пина.
И тут Пин поведал Совунье всю свою историю, касающуюся его и Биби: как он переживал, а успеет ли к приезду Биби подготовиться, как он не спал трое ночей и дней, высиживая в светлой голове чертеж нового прибора, дабы поразить Биби и как он теперь вот захворал.
— Поразительно, — потупив взгляд в сторону, сказала Совунья, — до чего бесчувственная пошла молодежь…
Но Пин возразил, глотая горький и невкусный отвар:
— Найн, Биби не бесчувственен.
И далее его физиономия расплылась в широкой улыбке:
— А очень даже чувственен…
— Ну и где твой Биби в минуту жизни трудную? Посмотри на себя — сопливишь, чихаешь, — попричитала Совунья.
— Но он мне посоветовайт обратиться к тебе, — аргументировал Пин.
Оказывается, не только посоветовал: в этот самый, столь волнительный момент послышался скрип дерева и к Пину прикатил Биби.
— Ах, мой Биби, — заулыбался Пин, подняв на крылья свое творение.
Совунья смотрела со стороны на то, каким неподкупным счастье окрылено сердце Пина, и все ее оханья и аханья как рукой сняло.
— Апчхи! — и опять заботливый родитель чихнул.
— Ребенка не простуди! — испугалась Совунья.
— На-а-айн, Биби — робот, они не болеть, — объяснил Пин.
— Ага, знаю я, как «не болеть». Ты тоже не болел, — с остринкой подметила Совунья, а потом закрыла все окна, чтобы не сквозило и сделала друзьям уникальное предложение:
— А оставайтесь у меня, хоть до самого вечера. Я еще чай с малиной заварю, чтобы ты быстрее выздоравливал, а еще… Ой! Чуть не забыла! У меня же есть имбирное варенье, а еще баночка меда, которую на днях Копатыч заносил.
— Ме-е-ед, — столь же сладко, как сам мед, произнес Пин, подходя к диванчику, — варенье…
Много ли было надо Пину? Его малыш рядом, и друг, который сможет позаботиться о его здоровье, тоже рядом. Что еще нужно для счастья?
— Знаешь, болеть тоже нужно уметь по правилам, — подчеркнула Совунья, укутывая Пина с Биби теплым пледом, — можно расслабиться, съесть чего-нибудь вкусненьного и просто отдыхать и набираться сил.
— Данке Шон, — поблагодарил Совунью Пин.