Я сейчас сам не свой, Цветные слова раздражают меня, В огромной серости гораздо уютнее: В ней миллионы серых лиц.
Если спросить Нёвиллета, был ли он когда-нибудь влюблён, ответ не заставит себя долго ждать. Скорее всего, это будет глухое отрицание. Человеку нужен человек — с этим утверждением мужчина готов бороться до последней капли крови. Нёвиллет твердит, что испытывает потребность только в самом себе и демонстративно воротит нос от любых привязанностей романтического характера. Обычная позиция того, кто обжёгся на молоке, а теперь дует на воду. Гордый и упёртый, он скорее сознается в преступлении, чем в безответной любви ушедшей юности. Если спросить Нёвиллета, как он справляется с одиночеством, мужчина лишь в раздражении подожмёт губы. Дома ожидает впечатляющий аквариум на сто пятьдесят литров и его пёстрые обитатели. Но рыбки — плохая замена человеческому обществу. По этому пути Нёвиллет идёт осознанно, просто самому себе не готов признаться, что периодически спотыкается о камни одиночества. Да и нить какой-нибудь прекрасной Ариадны на извилистых тропках жизни никогда не была бы лишней. Если спросить Нёвиллета, как получилось так, что он, теряя себя, вжимает в стол бесценную сотрудницу PR-отдела, у него вряд ли вообще найдутся слова или эмоции. Фурина в руках ощущается очень правильно, не сразу даже удаётся понять, откуда ему достоверно известно, каким образом скользнуть по её талии, притягивая ближе к себе, чтобы кожа покрылась мурашками. Она — кусочек недостающего пазла, — так идеально заполняет собой оглушающую пустоту внутри, что любой бы на месте Нёвиллета потерял голову. А именно рассудка он и лишился. Уже не помнит, в какой момент. Когда девушка заискивающе улыбалась, невзначай проходясь пальчиками по его груди через рубашку, пока завязывала галстук, или когда он едва выдерживал тяжесть собственного дыхания, а потому попросил вновь коснуться его? — Вам не кажется, что вы торопитесь? — Фурина горячо шепчет в пространство между ними, стоит ему только оторваться от её губ. — Кажется, — он настолько теряется в поцелуе, что готов обнажить душу, — что я вообще ничего больше не понимаю, ни себя, ни вас, ни ситуации. — Тогда я покажу, — девушка оставляет нежный поцелуй, но отстраняется прежде, чем он успевает ответить на него. — Это для понимания меня. А вот это, — её губы оказываются на чужой шее чуть выше воротника рубашки, чтобы вырвать из Нёвиллета судорожный вздох, — для понимания вами самого себя. А что до ситуации... достаточно вспомнить, что в приёмной до сих пор находится наша директор. Глаза мужчины на секунду озаряются пониманием, но также быстро в них проскальзывает что-то ещё. Что-то, что заставляет его уклониться от ищущих его внимания губ Фурины. Заместитель директора выглядит растерянным на какой-то короткий момент: он неловко отводит взгляд в сторону, чтобы не встречаться с чужими требующими ответа глазами, ослабляет свою хватку на предплечьях девушки, в смятении поправляет воротничок её рубашки, не зная, как найти подходящие слова. Хотя какие оправдания можно счесть достаточными? Сам впервые видит себя таким: отбросившим куда-то принципиальность, настолько увлеченным чьей-то личностью, заинтригованным чужим телом. Это всё совершенно не вяжется с образом, который старательно выстраивался не один год. В том числе, Нёвиллет сам от себя требует быть на ступеньку выше клишированных любовных романов, не олицетворять тот тип начальников, что готовы разбрасываться должностями и привилегиями в обмен на неловкие потные зажимания по углам офиса. Поначалу он ощущает гордость, когда уверенно отвергает очередные попытки ухаживаний, чуть погодя — едкое сомнение в собственной заинтересованности в каких-либо любовных делах. Но сейчас это холодящий спину ужас, пришедший на смену пылающей страсти. Молчание затягивается. Это становится понятно хотя бы по тому, как дыхание постепенно выравнивается, а мозг начинает находить коллегу, прижатую к столу, скорее смущающим зрелищем, чем возбуждающим. Нёвиллет пытается заговорить, но слова срываются сиплым шёпотом, лишенным всякой уверенности. — Если вы позволите, я бы объяснился и... Девушка морщится от каждого слова, слетающего с его губ, будто вслух произносятся несусветные глупости. Ей кажется, она наверняка знает, что он скажет в следующий миг. — А я не позволю, — Фурина щурится враждебно, прикрывая ресницами уязвлённость. — Не поймите меня неправильно, я всего лишь... — Были в шаге от того, чтобы трахнуть меня в собственном кабинете? О! Или это была попытка сделать мне искусственное дыхание? — её голос звучит с надломом, которого, впрочем, Нёвиллет не замечает, всецело поглощенный собственным внутренним штормом. — А в штанах у вас в таком случае ингалятор? Обалдевший заместитель директора глупо хлопает глазами, пока острое на язык создание ощутимо не толкает его в грудь, освобождая себе путь к выходу. Её блестящие от стоически сдерживаемых слёз глаза мужчине кажутся полыхающими воинственным пламенем валькирий или амазонок, а не полными всепожирающей горечи. Обиды. На саму себя, в первую очередь. Больше всего на свете Фурина боялась однажды раствориться в человеке, который никогда сможет дать ей того же в ответ. Быть использованной с перспективой винить в этом лишь себя. И надо же, сектор "приз" на барабане! Девушка пересекает приёмную быстрее, чем Клоринда или Навия успевают понять, что кто-то выскочил из кабинета. Кто-то растрепанный, со смазанной на губах помадой и предательски дрожащими руками.***
Просторная квартира встречает осуждающим безмолвием. Или Нёвиллету это всего лишь кажется, ровно как и недовольство в нечитаемом взгляде, которым одарила его Навия при столкновении на проходной в конце дня. Он не может собраться с мыслями. Всю неделю проводит в лёгком раздражении, перестаёт носить галстуки и испытывает смесь самых противоречивых эмоций от любых соприкосновений с проектом. А Фурина не пишет. Их открытый чат в мессенджере пустует, очередной язвительный намёк от судьбы на то, что поступил Нёвиллет отвратительно. Он об этом догадывается. Нет, скорее даже знает наверняка, просто никак не может понять, почему так считает. Разве правильным было поддаться моменту? Кем бы они стали друг другу? Однако кто они друг другу сейчас? Мужчина идёт вглубь квартиры, находит взглядом любимый аквариум. Его подсветка заменяет потребность в щелчке выключателя при входе в комнату. Нёвиллет занимает привычное место прямо напротив, как делает в моменты размышлений, когда часами разглядывает своих дорогих рыбок. Не легче ли было бы существовать под водой в теле любого морского обитателя? Это избавило бы от лицемерия, от глупых ошибок, от бесчестности с самим собой. И от галстуков. Усмешка собственным рассуждениям трогает уголки губ за секунду до того, как смартфон оживает в кармане брюк. Нёвиллет долгим взглядом провожает скрывшуюся в зарослях рыбку с поэтическим названием "мятный ангел", подарок отца, и вздыхает прежде, чем ответить на звонок. — Ты ничего не хочешь рассказать? — голос на том конце принадлежит Навии, по всей видимости решившей выкинуть из трафика ненужные минуты приветствий. — Звонишь только с этой единственной целью? — возвращает вопросительные интонации мужчина. — Что я вообще, по-твоему, должен рассказывать? Девушка раздраженно цокает, шуршат бумаги. Нёвиллет терпеливо ожидает, отчего-то не сбрасывает вызов, как непременно хотел после заданного ею вопроса. — Знаешь, тебе тоже стоит выговариваться, — начальница вопреки участливым словам держится отстраненно, хотя она и не должна быть участницей драмы, которая её даже не касается. — Имела я радость наблюдать твою кислую мину на протяжении всей недели и, если честно, устала. Как только у тебя лицевые мышцы не болят столько кривиться? — Я не кривлюсь, — морщится Нёвиллет. — Даже сейчас тебя перекосило, спорим? — фыркает Навия. — Хотя даже спорить не буду, знаю наверняка. Так вот, тебе стоит поговорить со мной, дружище, иначе я на проходной введу запрет на пропуск демотивирующих ро... физиономий. Мужчина задумчиво стукает кончиком пальца по стеклу аквариума. В конце концов, ему не обязательно полностью обрисовывать ситуацию, будет достаточно общих черт. Сердобольная девушка что-нибудь экспертно посоветует да и сочтёт долг исполненным, перестанет спрашивать. — Как бы ты себя чувствовала, если бы в один момент убеждения, в которых ты была уверена на сто один процент, разрушились от твоих же действий? — Наверное, пересмотрела бы свои убеждения. Людям свойственно приходить к новым выводам насчет одних и тех же вещей по мере всей жизни. Получается, я приобрела новый опыт и взглянула на вещи под другим углом. Потому сама разрушила то, что потеряло первостепенную важность. — Как у тебя всё легко и складно, — хмыкает Нёвиллет. — Зачем усложнять? — Навия прерывается на глоток, по всей видимости, чая. — В мире и без вечных загонов полно сложностей: тайна происхождения жизни, дно Марианской впадины... А, и эти кубики Рубика! Ты вообще их видел? Кошмарные штуки. — Ты просто не умеешь их решать. — А я и не пытаюсь, вот в чем наше различие. Ты не зная брода суёшься в воду, потом путаешься в водорослях своих же домыслов и в итоге лежишь на дне весь в тине. Вот и всё. — Очень поэтично, — подмоченную гордость Нёвиллет старается не выдать тоном голоса, но выходит плохо. — Мне положено, я всё-таки директор издательства. К слову об этом, на следующей неделе отчитываетесь о проекте, — щёлкает авторучка. — В таком случае, мне стоит пойти просмотреть всё ещё раз, — сухо отзывается мужчина. — Спасибо за беседу, приятного вечера. — Приятного, давай приходи в себя и не смущай больше сотрудников злобными взглядами! Она отсоединяется, не оставляя Нёвиллету и шанса съязвить что-нибудь напоследок касательно своего бедного, обсмеянного тысячу раз за один телефонный разговор, выражения лица.***
Кому-нибудь определённо следовало предупредить Фурину. Хотя кто из ушедших коллег мог предвидеть, что всё обернётся именно так? Да и что бы они сделали? Всё-таки этот человек в их отделе пусть и был полной неожиданностью, но для всех бы одномоментно стал желанным гостем. Кто знает, быть может она засиживается в последнее время допоздна на работе именно потому что тайно даже для самой себя всё это время рисовала похожую идеальную картину событий в голове? Но вот он тут, настоящий, осязаемый настолько, что кажется даже взгляд способен касаться частей тела, по которым пробегает, а всё, чего хочется — укрыться. Не говорить бравадами, не одарить гордым взглядом, даже не дерзко игнорировать. Просто поскорее спрятаться, а в идеале ещё и стереть воспоминания себе и ему. — Зачем вы пришли? — Фурина старается говорить спокойно, и ей это даже почти удаётся. — Не теряйте зря своё драгоценное время. Нёвиллет не отвечает. А девушка не оборачивается на него, она чересчур сосредоточенно вглядывается в свой монитор, потому выражение его лица остаётся загадкой. Как и его молчание. Сам пришёл, так почему не говорит? Что-то замышляет? — Уважаемый заместитель директора, — нервно выдыхает Фурина, — вы работать мешаете. Она находит в себе силы оглянуться на мужчину, неподвижно застывшего у стола одного из коллег. Его тонкие пальцы бездумно похлопывали по ребру стопки каких-то бумаг, поправляя выбившиеся листы. — Уйдите пожалуйста, — ещё одна достаточно смелая попытка спровадить гостя. — Вы не дадите мне даже собраться с мыслями, Фурина? — он вскидывает подбородок, мгновенно цепляя взглядом наблюдавшую за ним девушку. — Я вам дам только собраться на выход. — Вы решительно не настроены со мной говорить, что тогда, что сейчас. — А что нового вы скажете? Опять невнятно что-то промямлите? Нёвиллет хмурится так яростно, что его бровям остаются считанные миллиметры до встречи. Если и можно "раздраконить" такого уравновешенного человека, то Фурина блестяще справляется, достигая рекордных показателей по времени и интенсивности. Мужчина настигает её в два шага, его ладонь накрывает плечо полностью, а глаза теперь достаточно близко для того, чтобы поежиться от эфемерных маленьких молний, что они метают. — О, я вас умоляю, — девушка криво усмехается, — мы это уже проходили. Про себя она сама поражается, как находит в себе смелость так отменно язвить прямо ему в лицо, находясь так близко в зоне поражения. Сознание транслирует тысячу мыслей в секунду, все одинаковые: "беги". Но что-то, похожее на интригу, смешанную с адреналином и мстительным желанием успеть наговорить множество обидных вещей, заставляет её впериться взглядом в собеседника. — Это, — он особенно выделяет, — нет. Фурина уже наверняка знает, как собирается ответить, чтобы ударить словом побольнее, но с удивлением обнаруживает, что оружие срывают с губ, неистово и отчаянно. Нёвиллет подобен воину, не придумавшему ничего лучше, чем насадиться грудью на меч. Вот только ему везёт больше: противник теряет запал и послушно подставляется. — Если вы готовы слушать, Фурина, то я готов извиняться, — шепчет куда-то в уголок её рта.