Должен был знать

Подвоха от тихих смен во время увольнительных Леонард перестаёт ждать уже к концу первого года пятилетней миссии. Ещё через полгода начинает получать своеобразное удовольствие — да хотя бы от возможности неспешно навести лоск на документацию и спокойно проверить готовность стандартных пакетов перед очередным рывком в неизвестное. Посетителей мало, зачастую вообще нет, а те, кто рискуют заявиться, как правило, больше нуждаются в выволочке. Иногда — в дермальном регенераторе для залечивания ссадин или чересчур живописных синяков, полученных в обмен на ознакомление с тонкостями инопланетных обычаев. Энсина Дадишша уже можно называть постоянным клиентом. В лазарет его доставляет некто не менее потрёпанный, но явно более хитрозадый. Ум это или тупость, пополам с неспособностью оценить степень повреждений, станет ясно в течение декады. Если скрывшийся некто явится с запущенной травмой, Леонард заставит его крупно пожалеть, что не пришёл сдаваться вместе с Дадишшем. Зато, если не явится вообще, значит заслуживает догулять увольнение неопознанным — без взысканий и нудных лекций от коммандера. Кстати, о коммандере. — Настоятельно рекомендую, энсин, — Леонард убирает спрей и переключает консоль, чтобы зафиксировать инцидент, — в этот раз не манкировать рапортом, а подать прямо сейчас. Лучше даже сразу капитану, — великодушно советует он, зная, что довольный Джим — добрый Джим. На радостях наверняка не станет зверствовать. Смена подходит к концу, в приёмной ждёт первая порция навороченного ромуланского эля. По слухам, один-в-один старый добрый виски, но с шоколадным послевкусием. Леонард берёг его именно для такого случая. Нет, не для энсина с убойной фамилией, созвучной у большинства алгоритмических переводчиков на стандарте с «папик» или «папочка» — угораздило же беднягу. И, наверное, даже не для идеального завершения исключительно приятной смены. Всё просто — судя по штормовому предупреждению в бешеных синих глазах, именно сегодняшняя увольнительная станет очень серьёзным этапом для обоих членов командного состава. Способных, между прочим, усложнить жизнь не только энсину, но и всему экипажу. Настолько, что Леонард даже думать об этом не собирается, когда выпроваживает резко погрустневшего пациента сначала из смотровой, а затем и из приёмной. Через открывшийся проём он салютует доктору М'Бенге, получает ответный кивок: «пост сдал, пост принял». Возвращается, неспешно принимает регламентированный душ, герметизирует смотровую, выводит отчёт на консоль в приёмной и, наконец, разрешает себе продегустировать эль. Пойло, на удивление, оказывается почти так же хорошо, как о нём болтали. Может, и не совсем уж виски-виски, зато без отвратительного привкуса инопланетной хрени, присущей большинству продуктов брожения внеземного происхождения. Шоколадный оттенок, кстати, действительно присутствует. Пара глотков, и Леонард уверен, что употреблять неожиданную радость без цитрусовых — безбожный перевод неплохого продукта. Лимон или апельсин? Может, бергамот? Но к репликаторам в любом случае придётся подняться в столовую. Направляясь на площадку к турбо, Леонард так старается не думать ни о ком постороннем, что знакомая фигура в конце недлинного коридора на миг кажется алкогольной галлюцинацией. Хотя, какая, к чертям, галлюцинация?! Оба глотка спиртного — порция ни о чём — резко испаряются в адреналиновом выплеске. Леонард — медик. Доли секунды ему хватает, чтобы понять, что Спок действительно один. Но никуда не торопится. Вывод: Джим не ранен настолько, чтобы его нельзя было транспортировать. Скорее всего, вообще не ранен. Ещё доля секунды уходит на оценку движений самого Спока. Вроде бы, в порядке. Но по чёртову гоблину хрен что разберёшь без трикодера, если тот сам не захочет. А Спок сейчас явно не хочет. Движется небыстро и целеустремлённо, словно стараясь не привлекать внимания. Адреналиновая волна понемногу расходится, и Леонард внезапно не в состоянии отделаться от мысли, что именно так должен вести себя вулканец, не вполне понимающий, что острая необходимость маскируется не скоростью, а языком тела. Вот почему неуставные симпатии на корабле — плохая идея. Приходится себя одёргивать, чтобы не фантазировать и не выдавать желаемое за действительное. Может быть, Джим что-нибудь забыл? Потому что гоблин забывать или быть не готовым к чему-то просто не умеет. Как не умеет испытывать шок — Леонард лично наблюдал, как тот реагирует на самые страшные потери. Сейчас, правда, всё выглядит убийственно похоже на классическую человеческую версию. Особенно, когда Спок почти плавно и очень неспешно добирается до площадки, глядя чётко перед собой. Леонарда вообще не замечает; похоже, намерен пройти сквозь. Серёзно? — Где Джим? — требует Леонард, давя бессмысленный всплеск паники. Спок чуть склоняет голову, словно ему требуется некоторое время на перевод и осознание вопроса. Отвечает, к счастью, до того, как мысль хорошенько встряхнуть за грудки оформляется полностью: — Капитан в увольнительной. Отдыхает, — уточняет он после едва заметной паузы, во время которой Леонард успевает поймать неуверенный откат и не на шутку обозлиться: — Почему ты не с ним? — рявкает он полушёпотом, тыча пальцем в обтянутую синей форменкой грудь. — Капитан. Завершил. Наши. Отношения, — размеренно отвечает Спок, тоже чуть понизив голос. Видимо, машинально. Бессмысленная мера. Их всё равно никто не слышит. В коридоре никого нет; экипаж «Энтерпрайз» наслаждается увольнительной — часть на борту, большинство — на станции. Если кто и окажется рядом, ничего особенного не заметит. Подумаешь, старпом и глава СМО общаются в своём неповторимом стиле. Некому понимать, что Леонард в бешенстве. И злится не на идиота-капитана и уж тем более не на отмороженного гоблина. На себя. Потому что со Спока уже давно хватит. Какое он вообще имеет право мучиться от того, что Леонард не может вылечить? Чёртов гоблин — не рука и не нога, и даже не вывернутые кишки. А Леонард не психиатр, он хирург. Ещё хреновее, что слишком хорошо понимает, что такое обломаться об Джима. Спок аккуратно выдыхает через рот, явно считая себя мастером маскировки. Леонарду жаль. Так невыносимо жаль, что хоть шкуру с себя сдирай и заворачивай в неё гоблинское сердце, чтобы не болело. Они одновременно тянутся к сенсору вызова и сталкиваются руками. Леонард думает, что невозможно быть настолько идиотом, как Джим, думает, что наверняка мог бы догадаться, что всё вот так закончится. Ещё одновременно понимает, что не даст Споку уползти в каюту — или куда он там шёл — чтобы тихо сдохнуть за оставшиеся пару смен, а потом возродиться в виде бесчувственной зеленокровной или инфернальной нежити. Турбо прибывает мгновенно. Ещё бы. «Энтерпрайз», можно сказать, законсервирован. Внутрь они почти вваливаются и снова сталкиваются руками у панели. Пальцы Спока ощутимо проскальзывают по запястью — холодные, как лёд. Спок замирает, цепенеет, а затем отчётливо тянется к Леонарду. Остаётся неподвижным, и всё-таки льнёт — всем собой. Леонард не верит, но чувствует его, как нужный сенсор, который способен нажать в любом состоянии — ослепшим, пьяным или полупарализованным. Леонард — хирург. Не имеет права ни на сомнения, ни на ошибку. Не философия, действие. Как только платформа останавливается, выдергивает оттуда Спока и волочёт, как раненого краснорубашечника с миссии. В голове — одновременные варианты решений. Напоить: чай, спиртное, вода. Трахнуть: жёстко, нежно, с прелюдией. Поговорить: наорать, помолчать, выпытать. Накачать: снотворное, успокоительное, витамины. Заталкивает в каюту, на ходу командуя: — Свет — двадцать процентов, температура — тридцать два градуса по Цельсию. — Доктор… — тихо говорит Спок. — Леонард! — рявкает Леонард. Спок не отвечает, а снова тянется и льнёт, умудряясь оставаться неподвижным. Минус разговоры, препараты и вода. На психиатрические выкрутасы у Леонарда нет ни времени, ни желания. Ладонь сама собой ложится на чужой затылок; волосы под пальцами тёплые, короткие, неожиданно мягкие. Ровно миг Спок твёрдый, всеми своими жёсткими мускулами, как Леонард и ожидал, а затем сразу гибкий и податливый. Всё. Леонард больше не хирург. А Спок чуткий и отзывчивый, как камертон тончайшей настройки. Послушный. Леонард не хирург. Но медик, пусть сейчас себе и не доверяет — кладёт другую ладонь на шею Споку, большим пальцем ведёт по скуле, поглаживает. Пытается прислушаться к тому, чего нет, уловить не дрожь — неощутимую вибрацию, идущую от горла вниз, к закрытой тканью груди. Легчайшее движение сквозь волосы на затылке — и Спок чуть склоняет голову. Опускает глаза, размыкает губы. Леонард почти выпускает его из рук — не касание, тень прикосновения — мягко прижимается к его губам своими. Готов к тому, что Спок вздрогнет или закаменеет, но тот лишь поднимает руку и накрывает его ладонь у себя на шее. У Спока странно гладкие и сухие губы, податливые и нежные. Чем глубже поцелуй, тем слаще становится, и тем больше хочется ещё. Опасения вместе со здравым смыслом вытягивает, как вакуумом. Не только поцелуи — он желает всего. Хотя пока ещё способен понимать, что идея спорная. — Ты можешь остановить меня в любой момент, — шепчет он, чуть отстранившись. — Принято, — Спок отвечает не сразу. Так тихо, что тоже похоже на шёпот. — Я могу не останавливать? Леонард не знает, как правильно сказать «всё, что захочешь» или «всё для тебя», так, чтобы не фальшивить и не насмешничать. — Да, — выбирает он. Между послушанием и покорностью огромная пропасть. И всё же меньше, чем между огнём и апатией. Леонард пылает постоянно, а когда больше не может, то не гаснет, а впадает в подобие душевного анабиоза. А ведь он хорош в сексе, и к тому же медик, хотя за последнее время почти забыл, что способен доставлять не только боль во благо, но и удовольствие. Может дать столько, что тело ещё долго будет отзываться сладкой дрожью — даже после того, как всё закончится. Спок — тот, кто напомнил и уравновесил. Осознание почти заставляет улыбнуться, когда умело поддетое крепление у горловины распадается, позволяя стянуть ткань с твёрдых гоблинских плеч. Не быстро. И не для того, чтобы дать возможность передумать — скорее, лучше прочувствовать. Прямые ключицы, удивительно гладкая грудь. Лаская и пробуя, заново знакомясь с телом Спока, Леонард постоянно возвращается к лицу. Глаза в глаза — они одного роста, и это потрясающе невероятно — задерживать пальцы на висках — там, где сосредоточено главное: мысли, чувства; всё, чем Спок думает и принимает решения. Хотя упаковка тоже соответствует. Как врач, Леонард способен по достоинству оценить сочетание генов, определивших формат и расположение плоти и костей, доведённых всевозможными тренировками до состояния, определяемого «совершенство». Спока не нужно опрокидывать на кровать — он послушный, опускается сам. Прикрыться не пытается. Леонарду остаётся лишь окончательно высвободить из лишних тряпок и разложить — так, чтобы было на что смотреть, пока раздевается. У чёртова гоблина тело эльфа. Не то, чтобы Леонард не знал после хреновой тучи плановых и внеплановых медосмотров. Длиннющие ноги, изящные бёдра, узкий таз и тонкая талия, по сравнению с которой плечи выглядят почти широкими. Леонард не считает, что Спок хорош или красив — слова совсем затасканные — Леонард видит перед собой утончённую гармонию. А ещё у Спока потрясающе нежная кожа на запястьях. И взгляд — слишком откровенный, чтобы скрыть удивление, когда Леонард прослеживает нежность губами. Пропасть между послушанием и покорностью обрастает новыми смыслами. Большая часть партнёров Леонарда рано или поздно хотели от него «пожёстче»; наверное, что-то в поведении или облике привлекает определённый тип людей. А Спок словно чувствует, что жести ему на сменах предостаточно — так отзывчив к малейшим касаниям, что Леонард пропускает момент, когда перестаёт фиксировать интенсивность отклика и продолжает плести эту сеть уже для себя, потому что ощущения фантастические. Не прекратить, не оторваться. Вот только… — Ты горячий, — беспокойно отмечает Леонард, чувствуя повышенный жар на бедре и по рёбрам — там, где больше всего кожи к коже. Ладонь, прослеживающая грудину, тоже ощущается слишком тёплой. Даже с учётом убойной температуры в каюте и общей разгорячённости. — Это нормально, — выдыхает Спок. Тон низкий, почти неузнаваемый. Спок не стонет, но голос низкий и тягучий, как патока: — При сильном возбуждении… — Ш-ш-ш, тихо, — Леонард невесомо пробегает пальцами по его губам. — Я понял. — …вулканцы… — разогнавшись, не сразу останавливается Спок. Но тут же послушно замолкает. Дыхание перехватывает всплеском восторга. Леонард крепко зажмуривается, чтобы сдержать идиотскую улыбку и прислоняется лбом ко лбу, надеясь скрыть лицо: — Я тебя согрел, — беззвучно шепчет он в приоткрытые губы. — Подтверждаю, — почти удаётся выговорить Споку, до того как Леонард сцеловывает косое признание. Чересчур милое, чтобы достойно его выдержать. Срочно. Срочно сбивать момент. Пока окончательно не расплылся в тряпку. Например, отвлечься на поиски защиты — иногда вообще срабатывает, как холодный душ. Хотя с ледяным потопом от вселенской иронии ничто не сравнится: искать не надо, всё под рукой. Потому что было заранее приготовлено для периодического вручения безмозглому лучшему другу. Джиму. Кирку. — Спок, нам нужно… — он понятия не имеет, что именно. Перестать? Использовать больше смазки? Лучше подумать? Провести предварительную беседу? На миг Леонард ненавидит всё и вся, особенно себя и ублюдочную тубу с дозатором. — Я в курсе процедуры, доктор. Должно звучать, как отборнейшая пошлость, но только не от Спока. Леонард машинально вскидывает взгляд, и рассудок отказывает напрочь. Рефлексы, видимо, тоже, потому что он забывает обо всём, в том числе и как дышать. Спок открыт настолько, насколько возможно. Кажется, вулканцы считают стыд нелогичным. По крайней мере, этот конкретный –точно. Образ впечатывается прямиком в душу; наверняка, чтобы преследовать до самой смерти в эротических кошмарах. Напряжённый изгиб спины, голова опущена так низко, что лоб почти касается подушки, вздёрнутый зад и широко расставленные колени. Леонард слышит высокий глухой стон — свой собственный. Невозможно. Немыслимо. — Перевернись, — просит он. — Мне нужно видеть твоё лицо. И член, не добавляет он. Морок почти рассеивается; Леонард должен убедиться, что Спок действительно хочет, и именно его. Пусть даже только здесь и сейчас. Спок тяжело опускается, почти рушится на простыни. Застывает на мгновение, а затем изворачивается и устраивается на спине. Раскрывается так же бесстыже — закидывает руки за голову, разводит ноги. К концу действия в мозгу у Леонарда ни одной связной мысли, только плотный багровый туман слоями, сквозь который хорошо видно лишь Спока. Его желание, его возбуждение. Леонард — профессионал. Хотя и использует слишком много смазки. Но наниты сейчас точно умнее его, поэтому неважно. Спок не стонет, нет; звуки или не звуки, которые Леонард воспринимает, больше похожи на дрожь или вибрацию, и чувствует он их скорее кожей — руками и ладонями. Вокруг ничего и никого. Только Спок — его изумлённый взгляд, горячие бёдра, отчаянная теснота — и вбитая в подкорку цель. Леонарду нужно простимулировать то, что заменяет вулканцам простату. Он прекрасно помнит карту-проекцию, и уверенности на своей территории ему не занимать. Ровно до тех пор, пока Спок не начинает пытаться несмело зажаться, уходя от прикосновений. — Некомфортно? — Леонард знает, что ощущение специфическое; сразу испытать удовольствие дано далеко не всем. — Противо…положно, — Спок замирает и, видимо, настраивается контролировать отклик тела. Вот уж нет. Не в его смену. Леонард — всё ещё доктор, способный из всего выжать максимум. Спок напрягается сильнее, стискивает так, что Леонард не может двигать пальцами, только слегка надавливать. — Я… — внезапно шепчет Спок. — Мне нужно… Леонард превращается в слух, не в состоянии прекратить движений. Гоблинский организм оказался чересчур отзывчивым. — Что? — Нужно снизить чувствительность. — Не нужно, — приказывает Леонард. — Не смей! — наклонившись, шепчет он. Спок содрогается, по телу прокатывается волна дрожи. От возбуждения Леонард на миг видит его чёрно-белым, как на старинных дагерротипах. Глаза зажмурены, рот приоткрыт, каждый мускул напряжён. Можно смотреть вечно. Но чтобы не сорваться следом, приходится болезненно пережать собственный член, а чёртова умная смазка напрочь не способствует. Порыв переключиться, зацепиться за что-нибудь ещё, выдвигает на первый план биение быстрого вулканского пульса. Леонард внезапно остро понимает, что это действительно Спок. Реальность ощутима. Спок только что кончил на его пальцах и, кажется, готов принять целиком. Да — не кажется, а так и есть. Леонарду не нужно стараться быть аккуратным или заботливым; Спок ни разу не хрупкий, и вообще — вулканец. Чёртов гоблин, на которого почти невозможно смотреть, потому что горло перехватывает от неожиданной и непрошеной полубезумной жажды нежности. Леонард пытается напомнить себе, что это просто секс. Ничего сверхъестественного: биологическая потребность и снятие стресса. А затем чувствует, как горячечно тёплые руки сначала вцепляются в запястья, и падают, словно без сил. Ловит изумлённый тёмный взгляд, и определения теряют смысл. Леонард почти задыхается, позволяя себе чувствовать. Пока не в полную мощь — пока способен себя сдерживать. Он пропускает момент, когда перестает оценивать и начинает брать. А Споку есть что дать, и он щедрый. Шёлк и атлас. Горячий. Нестерпимо тесный. В какой-то момент планка падает, и Леонард делает то, что запрещал себе с самого начала. Жадно глядя в лицо, не прекращая движений, крепко стискивает ненормально тёплую ладонь и начинает выцеловывать чувствительные вулканские пальцы. Эффект убийственный; Спок дрожит, почти бьётся. Планку Леонарду срывает окончательно, и кажется, он начинает бредить. Шепчет, как ему хорошо, какой Спок великолепный, как он красив. Спок запрокидывает голову, закусывает губу, но руку не забирает. Леонард всем телом осязает, чего ему это стоит — не сжать пальцы, довериться, не уклоняться, пока наслаждение разрастается до невыносимого для обоих. Разрядка ослепительна, но отходняка нет. На удивление быстро придя в себя, Леонард не чувствует ни бессилия, ни даже усталости. Он вообще мало что ощущает, кроме адской потребности довести Спока до полного изнеможения. Поэтому продолжает с того места, где остановился. А потом ещё раз. И ещё. . Леонарду жарко, он опустошён, но приятно — бестревожно. Сон некрепкий, наполнен бессмысленными видениями. Леонарду видится Спок, странно уместный в крохотной каюте на одного. Перед тем, как выйти, Спок наклоняется, что-то подбирает, а затем негромко, но отчётливо командует снизить температуру в каюте. С мыслью о том, что коммандер, как всегда, исключительно заботлив к нуждам экипажа, но не к своим, Леонард проваливается в сумеречную тьму. Сигнал к побудке мгновенно расставляет всё по местам. Сбитое в причудливые комья каменной плотности постельное бельё, сыграв роль вещественного доказательства, отправляется в утилизатор. На миг Леонард жалеет, что не пил, потому что какое угодно похмелье можно с лёгкостью убрать правильно подобранными препаратами. А вот что делать с безумной смесью безнадёги, счастья и вины, он понятия не имеет. Второй сигнал — к близящемуся выходу на смену — застаёт его полуодетым, с привкусом свежести во рту и запахом озона из душевой. Жаль, что ко всему прочему нельзя качественно выполоскать себе мозги; старая добрая хлорка великолепно подошла бы не первой свежести доктору, запутавшемуся в собственных побуждениях. Даже досадно, что смена вновь предстоит тихая и плавная — хоть снова переучёт затевай, чтобы не думать. На подходе к медотсеку он взвешивает возможности и вспоминает про Ди-запасы. Леонард в курсе, что ими, образно выражаясь, все трюмы забиты. Однако местная разновидность может оказаться более устойчивой к фоновой радиации. Хорошо бы проверить, уж очень не хочется снова перебиваться производными собственной научной лаборатории. Кстати, Спок тогда четырежды… Четыре раза. Леонард обнаруживает себя пялящимся в давно подёрнувшийся заставкой экран над консолью. В заставке отражается абсолютно идиотская ухмылка. Вызванная, разумеется, мыслями о количестве. Четыре раза за ночь — очень неплохо для старого сельского доктора. И всё на этом. Точка. Отражённая улыбка трансформируется в гримасу, которую Леонард не хочет видеть. Заставляет сильнее, чем нужно, обрушиться на сенсоры, смахнуть заставку, и всё сопутствующее, типа непрошенных сомнений. Есть вещи, которые Джиму знать не стоит. Незнание тоже способно приносить пользу. Кого, например, можно сделать счастливее, сообщив, что сосед по комнате в академии вовсе не игнорировал авансы, а держался из последних сил, чтобы не стать безликой зарубкой в бесконечной череде симпатий? Ну, или тот факт, что Джиму не нужно блевать деликатностью, пытаясь развести по углам самых популярных спорщиков Энтерпрайз. Все серьёзные дискуссии давным-давно заканчиваются до его выступления, а то, что достаётся зрителям — не более, чем увлекательный способ разнообразить суровые космические будни. С другой стороны, вмешательство капитана тоже уже стало частью представления. Джим… Чёрт. Леонард понятия не имеет, в какие дебри способно завести нынешнее состояние, и каких дров там способно наломать. К сожалению, или к счастью — сейчас и выяснится — вспомни солнышко ясное, и оно тут как здесь. Хотя увольнительную капитан брал аж на двое стандартных суток. Шесть смен, из которых — навскидку — больше трёх ещё не отгуляно. У Спока, кстати, тоже. Подкинув последний взрывпакет, подсознание услужливо переключает модус в статус медицинского работника. Джим движется решительно. Выглядит хреново, но это внешнее; серьёзных внутренних повреждений нет. Зато очевидных — хоть отбавляй. Прямо энсин Дадишш на стероидах, только ещё и с похмельной мордой лица. В мозгу бьётся первый тревожный звоночек: медотсек — последнее место, куда капитан приходит с травмами, если способен передвигаться самостоятельно. — Посмотришь? — сквозь зубы цедит Джим, обваливаясь на смотровую койку. Сразу принимается стаскивать несвежий и потрёпанный верх — плотную рубашку с горлом, в которой явно пил, спал и ещё чёрт-те чем занимался. Судя по болезненным гримасам и сбитым рукам — не только трахался. Леонард привычно подходит помочь, но толком даже притронуться не успевает. Джим шипит и матерится, уворачивается, словно курсант-первогодка, занозивший пальчик. — Полегче, Боунс, — хотя отпихивает с неожиданной силой. — Позови… кто там у вас из девчонок сегодня дежурит? — А ты не охренел? — Леонард отступает на шаг, всматривается в серое лицо с уставшими, словно потухшими глазами. — Мне нужны ласковые руки, — скалясь, поясняет Джим. Явно через силу — капитан способен обмануть кого угодно, но не Леонарда. В большинстве случаев. — Сестра Аучерри! — он активирует голосовую связь, не сводя с Джима взгляда, поэтому видит, как тот оседает и одновременно подбирается. — Зайдите в смотровую. Ну? — снова требует он, убрав руки от сенсоров. Пожатие плечами тоже не вписывается в общий спектакль. Второй звоночек: если так больно, то нужен новый взрыв ругательств. Или хотя бы пантомима, задействующая лицевые мускулы. Теперь беспокойство Леонарда больше вызвано топорностью игры, чем воображаемыми ранами. Джим никогда не палится. Хотя, если поймать на горячем, будет отпираться до последнего. — Доктор МакКой? О, капитан, доброе утро, — негромко здоровается сестра Аучерри, заставив Джима поднять, наконец, глаза. О, да. Леонард сам с трудом привык к контрасту между мелодичным высоким голосом и крупным, свойственным выходцам с Медии, телосложением. — Помогите капитану разоблачиться, — командует он. Капитанская морда идёт нехорошими пятнами — третий звонок. И сразу — набат: — Тут несколько укусов, — сообщает капитан, демонстрируя расписной торс. Насколько Леонард видит, роспись состоит из царапин, гематом и нескольких подозрительных отметин, навскидку похожих на следы зубов. — Но я не… — придурок болезненно вздыхает, — не определился с видовой принадлежностью, — и снова скалится. — Рапорт о нападении? — деловито уточняет Леонард, впечатлённый скоростью, с которой сестра Аучерри выбирает нужные гипо. — Обезболивающие не нужно, — предупреждает он, жестом отметая лишний. — Э… Нет, — капитанская рожа прячется за широкой сестринской спиной, — нет, это добровольное сотр… партнёрство. Идиот, — думает Леонард, на миг выпав из медицинского модуса. А потом не думает. — Доктор МакКой, — окликает сестра Аучерри, — вы уверены? — она указывает на отложенное обезболивающее. — Свободны, — рявкает Леонард. — Ты что творишь? — орёт он, едва переборка за медсестрой герметизируется. — Боунс, пожалуйста, — Джим трёт лицо и тянется за одеждой. — Сидеть, придурок! Я ещё твои… ранения не обработал, — ярится Леонард. Он не приветствует рукоприкладство, но сейчас ему отчаянно хочется влепить другу хороший подзатыльник. — Ты вообще понимаешь, что делаешь?! Через пару смен все будут гадать, возглавил ли капитан орионско-дельтанскую оргию с элементами зоо-, педо-, некро- и прочих филий. Весь экипаж. За исключением, конечно, Спока, который… с которым… — Да, — тяжело роняет Джим. Спрыгивает со стола и напяливает отвоёванную тряпку с удивительным для болезного проворством. — Я зайду потом. Попозже. Да уж, будь добр. Попозже. Сейчас Леонард слишком зол для неизбежного разговора по душам. ТВС