Должен был знать

Смена тянется, как эластичный бинт на молекулярке. Леонард успевает вкатать два устных выговора, отправить запросы на пополнение всего, до чего дотянулась фантазия, и запланировать доставку. Понятно, что крайний срок окончания общей увольнительной — не самый удобный период. Но необходимо резюме капитана, а у Джима ещё сутки отгула, и он не Спок, чтобы отдыхать с пользой где-нибудь в научном отделе, подбирая хвосты за подчинёнными. Джим — не Спок. Да уж, этим всё сказано. Леонард не считает себя уникальным — не он первый наступает на одни и те же грабли. Психолог или, скорее, психиатр, наверняка объяснил бы закономерную тягу к самому лучшему, а значит и самому невозможному. Получив в браке ожог до самых костей, от Джима он отказывался долго — с мясом выдирал неподатливые сердечные волокна. Часть так и оставил в цепких кадетских, а затем и капитанских руках. Всё во имя дружбы. И ничего, заросло почти. А затем Спок, и с ним всё то же. Сначала сразу вызвал безотчётную симпатию, потом в один день заслужил сразу два витка лютой ненависти — оба на сто восемьдесят градусов. Не зря Леонард недолюбливает точные науки: кто знал, что в сумме это даст триста шестьдесят, вернув в исходную точку? Нет — ничего конкретного, призрачная возможность избежать тоски или взбодриться. Может, немного отдохнуть фантазией в пустоте, которую вечно дырявит Энтерпрайз. Подлую мыслишку о том, что Джим с его сверхъестественной интуицией каким-то образом умудрился ни хрена не рассмотреть и не заметить в страстных перебранках собственных начмеда и старпома, Леонард давит в зародыше. Но она всё равно периодически маячит на заднем плане. В основном в виде вопросов и допущений: ну, рассмотрел бы — и что дальше? Засунул бы свои прекрасные синие глаза обратно в задницу? По-дружески уступил бы Спока? Херня бы вышла; как ни крути — херня. Леонард хорошо помнит период, когда всякий раз, становясь невольным свидетелем обсуждения членов командного состава — в основном, капитана и коммандера, разумеется: о ком же ещё сплетничать в медотсеке — ловил себя на желании вернуться на Претор-2, чтобы заставить аборигенов поделиться патентом на их знаменитый безразмерный сосуд для коктейлей. Он доливал бы туда глоток кардассианского пойла на каждое «загадочный», касательно Спока, и каждое «харизматичный» по отношению к Джиму Кирку. Упоминание о синих глазах он отмечал бы андорианскими настойками, а вулканское совершенство — баджорским вином. К концу пятилетней миссии, когда Энтерпрайз с трудом опустилась бы на родную планету, треща и покачиваясь под тяжестью ритуальной цистерны, он мог бы забрать это всё с собой в отпуск и больше никогда не озадачиваться поисками спиртного. Ведь привезённого хватило бы не только ему, но и поколениям-поколениям-поколениям потомков. Он точно знал, к чему идёт, потому что эти двое друг друга стоили даже в головах у самых незаинтересованных энсинов. А теперь уже неважно. Неактуально, как сказал бы Спок. Ещё добавил бы, что не имеет смысла гадать, были ли у Леонарда шансы с самого начала. Учитывая, как буквально несколько часов назад между ними искрило и сияло — вполне. Может, действительно не казалось и не мерещилось, и он зря обрубил себе все возможности, стоило только Джиму проявить интерес. Ладно, пустое. Неважно, неактуально, и гадать поздно. Лучше дождаться окончания чёртовой смены и пойти, наконец, дегустировать чёртов эль с чёртовым лимоном или апельсином, или бергамотом, как почти начал вчера, пока всё не полетело к чертям. Точнее, в нирвану с горячим шёлком и атласом. Хватит. Здесь все совершеннолетние и дееспособные. Никто никому ни в чём отчитываться не обязан. Решительности Леонарду не занимать. Когда смена, наконец, заканчивается, он решительно принимает регламентированный душ, ещё более решительно герметизирует смотровую и яростно маскирует тупым справочником контрабандный эль. На удивлённый взгляд М`Бенги — неизменное «пост сдал, пост принял» — улыбается. Видимо, неудачно, потому что удивление сменяется настороженностью, а затем чем-то неясным, вроде понимания. Леонарду всё равно. Он — доктор. Хирург. А не психолог, не психотерапевт и уж точно не мастер по сносу крыш. Куда ему до Джима. Всё ещё исполненный решительности, он оказывается у себя в каюте, и лишь бухнув бутылку о подставку, замирает, поймав флешбэк из прошлой ночи. Переборка декорирована горизонтальными полосами. Широкие светло-серые перемежаются с узкими вставками под шлифованный металл. Случайный взгляд в серебристую ленту отражается мятежным сполохом. Вообще-то, он собирался разнообразить алкогольное меню цитрусом. А до репликаторов не дошёл, промахнулся. Значит, надо дойти и… Леонард даже не удивляется, услышав от входа сигнал. Наверняка Джим, больше некому. Безбашенный придурок точно сведёт его с ума. — Входи, — бросает он, не оглянувшись. — За добавкой явился? — имея в виду медицинскую или дружескую, или любую другую — да хоть ту же алкогольную — поддержку. Зеркальные полоски внезапно дробятся синим, а не подспудно ожидаемым золотым. — Да, — говорит Спок. Леонард медленно поворачивается, не понимая и не веря. — Если позволите, доктор. — Леонард, — поправляет он. — Компьютер, свет… — Семьдесят процентов, — ровно подсказывает Спок. — Если вы… — Позволю. Семьдесят процентов, — подхватывает Леонард, пристально вглядываясь в тёмные глаза. Зрачки расширены, взгляд ищущий. Похоже, сегодня Спок настроен не слушать и слушаться, а спрашивать и действовать. Догадка бьёт сразу в грудь и в пах, адреналин смешивается с дофамином, и у Леонарда от желания сводит скулы. Но он всё равно улыбается. О, он позволит. Возможно, даже больше, чем когда-либо предполагал. Спок снова умудряется тактично и почти незаметно убраться до сигнала к подъёму. Леонард ценит деликатность. В подавляющем большинстве случаев совместное пробуждение — спорное удовольствие. Особенно, когда у обоих время до выхода на смену рассчитано по секундам. И всё же ловит себя на нелепой мысли, что если уж опаздывать, так из-за чего-нибудь конкретного, а не потому что в идиотической эйфории таращился на собственное отражение, подробно вспоминая обстоятельства получения наиболее красноречивых отметин. Задержка выходит небольшой. Прежде чем заступить на службу, Леонард успевает мельком зафиксировать общее чуть повышенное возбуждение медперсонала. Бубнёж, более частое шипение створок, охи-ахи и топотки — для пересменка в пределах нормы, но ближе к верхней границе. Задраившись у себя, Леонард привычно переоблачается. И он совершенно не готов ни к появлению Джима, ни к ощущению дежавю при оценке общего вида. День Сурка, чтоб его. На миг в смотровой снова темно, душно и тесно. Ровно секунду — пока Леонард не хватает трикодер и не начинает считывать показания, рывком войдя в модус медика-начальника СМО. На этот раз молча. Травмы лёгкие, все совместимы с жизнью, ни одна серьёзной угрозы здоровью не представляет. Мрак и теснота начинают расходиться, но в лицо другу Леонард всё равно смотреть не в состоянии. Концентрируется на синяках и кровавых ссадинах, одновременно привычно морщась от тяжёлого алкогольного запаха. Джим тоже молчит, «ласковых рук» больше не требует. Сидит, непривычно сгорбившись, распространяет волны тоски и перегара, неотвратимо складывающихся в аромат отчаяния. Дыхание неровное. В повисшей тишине отчётливо слышно, как клокочет несказанное — то ли гнев, то ли ярость. Леонард преувеличенно жёстко перебирает инструменты, заполняя медотсек шипеньем и звяканьем, заглушая вакуум. Сначала вылечить, потом разберёмся. Или нет — не разберёмся, но всё равно — потом. После. Обеззараживание, местный анестетик, дермальный регенератор, на лоб и бровь придётся наложить швы. Наверное, он должен что-то чувствовать. Может, злиться, как всегда, когда капитан — и по совместительству дурной лучший друг — попусту испытывает на прочность своё везение и чужие нервы. Но он слишком раздраен, чтобы делать ещё что-то, кроме того, в чём он действительно разбирается. Чехов любит говорить, что «doma i steny pomogaut». Обычно Леонард с ним согласен: кризисные ситуации проще переживать в знакомой обстановке. Сейчас не работает. Медотсек кажется чужим. Джим кажется чужим. Да что там, Леонард сам себе кажется чужим — зависшим на подходе к незаслуженному счастью и убийственному «ты что творишь, мать твою». Отголоски знакомого раздражения воспринимаются, как глоток свежего воздуха. Настолько неуверенным Леонард себя не чувствовал лет… много. Он хороший хирург, действительно хороший. Возможно, даже именно настолько гениальный, насколько часто это слышит. Вот только гениальность во многом проистекает из умения принимать решения, не раздумывая. Полагаясь на якобы интуицию, по сути представляющую собой сплав знаний, умений и огромного опыта. А открывшаяся территория — новая. Инкогнито, неисследованная и ещё чёрт знает, какая, поэтому зарождающееся недовольство играет роль более-менее твёрдой почвы под ногами. — Что-нибудь ещё? — резко спрашивает он, не особо бережно развернув капитанский локоть, чтобы оценить внутреннюю часть. — Я ведь, знал, Боунс. Должен был знать, — Джим поднимает глаза — синие-синие на фоне чуть розоватых, отрихтованных алкоголем и отсутствием сна, белков. — Свалка просто безобразная. Отвратительная. Леонард кидает взгляд на показания анализатора. Так и есть, нормальной крови в адовом составе, струящемся по капитанским венам, всё ещё недостаточно. Хотя он рассчитывал, что Джим успеет добраться до каюты, чтобы вырубиться в более спокойном месте, чем смотровая начмеда. — Отвратительная гадина, — почти внятно сообщает Джим. — Он ей руку сломал. — В рапорте укажешь, — обрывает Леонард. — А пока ляг и жди, когда подействует. Джим моргает и мучительно морщится: — Я не собственность, — выдаёт он сквозь зубы. — Ничья. В другое время Леонард закатил бы глаза. Может, попробовал бы найти другой подход или силой уложил, чтобы не дёргался. Сейчас просто тупо ждёт, то ли восхищаясь, то ли проклиная капитанскую неукротимость, всё ещё способную противостоять полученному ядерному коктейлю. В основном, успокоительные, хотя абсорбенты тоже присутствуют. Ждать приходится недолго. Джим горбится всё больше, а затем опускается на бок и вытягивается на столе, подобрав ноги. Теперь ещё одеяльцем накрыть — и готово, прямо как в старые добрые. — Боунс, ты лучший, — бормочет Джим, отправляя дежавю совсем уж в неприлично далёкий период. — Я так тебя люблю, — с неожиданным чувством говорит он, — так… Ты бы только знал. Леонард знает, как. Как Спока. Мысль внезапная и не вполне справедливая. Молнией проносится по всей ЦНС. Леонард только надеется, что не высказался вслух. Она всё равно ничего не меняет, потому что Джим — это Джим. Точно так же, как Спок — это Спок. Одна радость — работа остаётся работой, какая бы хрень где бы ни творилась. Кстати, что там про сломанную руку? Возможно, стоит заранее подготовить полный отчёт по «двадцатке».