***
Дома бабушка коротко взглянула на мой значок и отказалась от принесённой с праздника конфеты. Зато Омлет крайне заинтересовался ею, но, понюхав, посмотрел на меня, как на обманщика, и ушёл. Сеть так и не заработала, а, когда я постучал к соседу-стихийнику, никто не ответил. Пришлось весь вечер посвятить урокам, хотя я слабо верил, что при встрече с наставником это поможет мне не опозориться. Даже считать историю предмета, как требовалось в задании, я смог только с подсказками в конце учебника. Что уж говорить о попытке создать иллюзию птицы и увидеть её хотя бы самому? Перед сном я долго смотрел на значок огневца с цифрой девять посередине, и в итоге убрал его в ящик. А утром чуть не забыл нацепить, как обычно выбегая из квартиры в последнюю минуту. В классе на меня смотрели косо, но Травкин с дружками ухмылялись, девчонки хихикали и перешёптывались. Но главное внимание сегодня доставалось Томилину. Я вошёл, когда кто-то из материалистов направлял мелок вырисовывать на доске кривую карикатуру на Андрея во время вчерашней церемонии. Ребята смеялись, а он сам сидел весь красный, ссутулившись за своей партой и глядя в столешницу. Крысин же, который сидел с ним ещё вчера, посмеялся над картинкой и прошёл мимо, устраиваясь за свободной партой. — Эй, Костик! Ко мне садись! — воскликнул он, когда я двинулся между рядами. Я остановил на нём взгляд, одновременно замечая, как Травкин ведёт пальцами в направлении стула Томилина. — Спасибо, но я поищу другое место. — А чего? — Крысин приподнял брови, даже не моргнув при этом. И тут ножка стула Томилина с треском разломалась, он под общий хохот полетел на пол, а его учебник и тетрадь свалились на него сверху, звучно стукнув по голове. — Потому что ты поступаешь мерзко, — ответил я рассмеявшемуся громче всех Никите, и пошёл дальше. На секунду я остановился рядом с развалившимся на своём месте Травкиным. Он уже открыл рот, чтобы сказать мне что-нибудь наверняка, остроумное, но я, поймав его взгляд, прошептал первым: — Они смеются так, что голове больно, правда? Травкин дёрнулся и схватился за лоб, а я поспешил пройти в конец кабинета. Неужели у меня это снова получилось? — Что за шум? А ну прекратите! Пол класса уже в огневцах, а поведение как у детского сада! — призвала всех к порядку вошедшая Эльвира Ивановна. — А у нас разве Теория Колдовства сейчас? — спросила Равнина, тут же садясь ровно и поправляя косы. — Нет. Учитель по Реликвиям сейчас подойдёт. Я зашла предупредить вас, что сегодня в лицее проходит проверка… — Тёмных искать будут? — хохотнул Быков, ткнув Травкина локтем в бок, который всё ещё держался за голову. — Тишина в классе! Нет, это просто проверка. Среди учителей нашего лицея, конечно же, нет тёмных. Но вас всех я попрошу вести себя достойно, не устраивать дебош, Травкин, не привлекать ненужное внимание, Велецкий, и не попадать в глупые ситуации, Томилин. Вас, Темников, это тоже касается. Проверяющих мы увидели уже на следующей перемене. Крепкие мужчины в строгой тёмно-серой форме с красными жар-птицами на спинах. Они расхаживали по этажам, заходили в каждый кабинет и вроде бы не смотрели на учеников, но в лицее стало непривычно тихо. — Почему отсутствует преподаватель биологии? Фёдор Калинин, кажется? — донеслись обрывки разговора проверяющих с Ириной Михайловной, когда мы подходили классу Защиты от Сглаза. — Он… заболел, на больничном. — Как давно? — Уже третий день… — То есть, с момента открытия Монстрятника? — Да, но… это же никак не может быть связано! Фёдору Петровичу семьдесят один год, он… — Ведёт не магический предмет. Он когда-нибудь колдовал в вашем присутствии? — один из проверяющих преградил Ирине Михайловне вход в тренировочный зал, а глаза второго затянуло мутной белой пеленой. Менталист: так он запоминал каждую деталь разговора, чтобы создать из них видение, на которое можно будет сослаться. — Я… я не помню. Мы не общаемся с ним близко… — Ирина Михайловна сильнее сжала в пальцах стопку тетрадей. — А с кем он близок? — Да ни с кем особо. Он просто ведет биологию… — Ясно. Мы запросим его папку, — проверяющий коротко кивнул и пропустил учительницу в зал. Мы все столпились в коридоре и наблюдали, не подходя ближе. В лицее никогда не проводилось никаких проверок, и мы не видели, чтобы допрашивали учителей, поэтому всё выглядели растерянными и встревоженными. — Думаете, Фёдор Петрович правда… тёмный? — первой зашептала Наташа, когда шаги проверяющих стихли вдали. — Да не, ты чего, он просто препод! — воскликнул Гусев. — Но он действительно никогда не колдовал при нас, мы не видели, как выглядит его магия… вдруг он не зря её не показывает? — нахмурив светлые брови, предположила Равнинина. — Чего вы там встали? Проходите! — прервал их возглас Ирины Михайловны. — Итак… на чём мы остановились на прошлом уроке? Она перебирала тетради, быстро листала учебник и мерила тренировочный зал отрывистыми шагами. — На проклятых реликвиях, — тут же напомнила Равнинина. — Ах да, реликвии… что вам о них известно? — Ирина Михайловна, — подала голос Настя Осипова, — а что будет, если кто-то из учителей окажется тёмным? — Ничего не будет. Это просто формальность. Никто же не вздумает обвинять старика, вроде Фёдора Петровича, в… открытии Перевернутого мира! — она нервно кашлянула. — Так, хватит! Вам вообще не нужно забивать этим голову! Прекратили разговоры, если они не касаются урока! — Если найдут тёмных среди учителей, они тут же вылетят из лицея, — послышался справа от меня голос Велецкого. Обращался он, конечно, не ко мне, а к своим приятелям, Ратникову и Майорову. Те оба заухмылялись, и я отодвинулся в сторону, но их голоса всё равно доносились до меня. — Это тебе отец рассказал? — Да это и так очевидно, — Велецкий говорил в свойственной ему манере: как будто от всего и всех на свете он невыносимо устал. Я коротко взглянул на Левинского: он стоял с видом, будто в любую минуту готов каждому доказывать, как он крут. А я по-прежнему не готов ни к чему. Особенно к встрече с Воскресенским уже через один урок. — Ну и поделом им, если Монстрятник открыли, — продолжал обсуждение «тёмных учителей» Майоров. — А если и не открывали: нормально колдовать надо, а не всем вокруг жизнь портить! — поддакнул ему Ратников. — Да заткнитесь вы уже! — возмутилась Равнинина, мотнув длинными косами и бросая на них через плечо полный негодования взгляд. Я отодвинулся ещё дальше, но она глянула и на меня. — Хоть бы причесался, Темников!***
Организация огневцев занимала самый верхний этаж лицея, куда я прежде никогда не заходил. Наибольшей популярностью у ребят, судя по слухам, пользовались не тренировочные классы или местный архив, а собственный небольшой буфет. Говорили, там продавалось что-то повкуснее, чем в общей столовой. Сегодня в коридоре столпились новички: всем предстояла встреча с наставником и первые занятия. Наставник, пусть и с одобрения учителей, проводил их по своему усмотрению: кто-то водил отряд по Громску, устраивал выезды по историческим местам, походы и пикники, кто-то помогал с учебой, кто-то делал упор на колдовскую практику. А раз в сезон устраивались показательные соревнования между отрядами и наставниками: чьи подопечные покажут лучшие колдовские навыки и знания. Равнинина рассказывала своему отряду всё, что знает об огневцах, особенно часто выделяя словосочетание «исключат, если…», двое высоких парней из девятого класса синхронно кивали. Крысин хвастался очкарику из седьмого и полной девчонке на класс старше, что он и наставник их отряда — хорошие знакомые. Я нашёл взглядом Велецкого, который, скучающе болтал с попавшими в одиннадцатый отряд Ратниковым и Майоровым и попутно смотрел в свой Светофон. Левинский же мерил шагами коридор, не обращая внимания на Катю Лосеву, которая изо всех сил ему улыбалась и даже что-то говорила. В мою сторону никто не смотрел, и я тоже не стал, заняв себя рассматриванием стенда с портретами прославившихся огневцев. Но расположенное прямо в центре лицо Романа Воскресенского года на два младше, чем сейчас, быстро сменилось им же настоящим. — Особого приглашения ждёшь, Темников? — он щелчком пальцев распахнул дверь. Первыми прошли Велецкий и Левинский, а я следом, зажмурившись от слепящих лучей холодного сентябрьского солнца. — Располагайтесь, я пока схожу за вашими папками, — распорядился наставник, оставляя нас втроём. Я сделал вид, что рассматриваю грамоты Воскресенского, висящие над письменным столом. Сталкиваться взглядом с моими соотрядниками не возникало желания. Велецкий раскачивался на стуле со скучающим выражением лица, а Левинский, расхаживая вокруг дивана, бросал на меня такие взгляды, что будь он менталистом, у меня бы, наверняка, начались жёсткие глюки. — Кирилл, прям… пшшш! — наблюдая, хохотнул Велецкий, и вокруг головы Левинского рваными языками вспыхнуло пламя. — Прекрати, а?! — воскликнул тот, и взмахнул рукой, отшвыривая огонь о стену. — То, что тебе плевать на наш отряд, я уже понял! Отец всё решит, ага? — Уже решил. Я задержал взгляд на Максиме: наверное, когда родитель заседает в Белоземской Палате, можно ни о чём не переживать? Они живут в огромных квартирах, ездят на новых машинах, а их решения влияют на судьбу всей страны. Наверняка, таких людей не волнует ни дырка на форменных брюках, ни полупустые полки в магазинах. Да они вообще в магазины не ходят. И говорят вроде теми же словами, но на другом языке. Помню, в первом классе я подошёл к Велецкому, протянул руку и, светя улыбкой без переднего зуба, на весь коридор предложил ему: «давай дружить». Ребята вокруг дружно рассмеялись, а я вечером спрашивал бабушку: — Что значит: «не на свой уровень замахнулся», мы ведь почти одного роста?.. Это позже мне объяснили на словах и примерах, где чье место и в классе и в жизни. Бабушка всегда говорила не обращать внимания и не высовываться — так безопаснее. А вот Левинского, видимо, учили по-другому. Он пришёл к нам в третьем классе, приехал из маленького городка на востоке Белоземии, и жутко злился на любую колкость и шутку в свой адрес. Однажды он пообещал Травкину и его компании хулиганов, что станет крутым спортсменом и наваляет им всем. Тогда это закончилось его разбитым носом и их громким смехом. Но он — стал. Даже Велецкий обратил на него своё королевское внимание, и теперь они почти приятели. — Чего уставился, Темников? Может, расскажешь нам, как тебе удалось уговорить Мирона Павловича протащить тебя в огневцы? — Кирилл остановился напротив меня с максимально неприятным выражением лица. — Я… не уговаривал, просто так получилось… — я коротко взглянул на Велецкого: это ведь после его слов я сделал эту глупость — согласился окончательно. А сейчас он при моём взгляде то ли брезгливо, то ли со своей этой бесячей скукой закатил глаза. — Не верю ни одному твоему слову! Что, бабка, как в первом классе, плакалась, чтобы «её Костеньке дали шанс»? — Кирилл передразнил её плаксиво-писклявым голосом, и я шагнул ему навстречу. — Моя бабушка никому не плачется, Левинский. Не говори о том, чего не знаешь! И я тоже совсем не хочу быть с вами обоими в одном отряде! — О как. А я думал, мы поладили, — протянул Велецкий и коротко рассмеялся. — С чего это? — Ты классно ведёшься на «слабо», а Кир забавно вспыхивает, только брось вызов. Ага? — он улыбнулся, демонстрируя идеально ровные зубы, и закинул длинные ноги на журнальный столик, потеснив стопку проспектов «Заветы юного огневца». — Ни на что я не ведусь! — Ничего я не вспыхиваю! — Левинский бросил на меня взгляд, красноречивее любого «заткнись». — Просто быть с таким, как он, в одном отряде и вообще наличие его в огневцах — это дно! Чего смотришь? Хочешь доказать, что это не так?! Велецкий подпер щёку ладонью, устроившись в кресле поудобнее, а я стоял в этом залитом солнцем кабинете и едва сдерживал мелкую дрожь. Она колола кожу с каждой секундой, что я просто смотрел на них и молчал. Так бывало и раньше, но сейчас мне стало физически необходимо поймать взгляд Левинского, а не отвести глаза в сторону и выдохнуть. — А вот и докажу. В ответ он не стал медлить: его рука резко взметнулась в мою сторону. — Сейчас по полной получишь, чепухач! — Твой голос такой громкий, что горло давит… Кирилл кашлянул, мотнул головой и тут же махнул рукой так, что проспекты «юного огневца» взмыли в воздух. Ещё секунда — и все устремились бы в меня. Но они вдруг зависли в воздухе. — Очень интересно. Стоило оставить вас на пять минут, и тут уже полный бардак, — за моей спиной стоял Воскресенский, выставив вперед ладонь и удерживая наметившийся хаос зависшим в воздухе. Он коротко щёлкнул пальцами в сторону столика, и ноги Велецкого оказались скинуты на пол, а проспекты плавно приземлились обратно. — Что же вы перестали? Роман прошёл к столу, присев на его край и скрестив руки на груди. — Продолжайте. Посмотрим, способны ли вы хоть на что-то, или учителя ошиблись в своих рекомендациях. Губы Левинского дёрнулись, и его атака тут же швырнула меня об стену. А как только я попытался подняться, он занёс ладонь ещё раз. Для шепота оставалось слишком мало времени, но я поймал его взгляд, направляя энергию. Он поморщился от боли, продолжая атаковать. Ещё и ещё, и никакого знака прекратить, хоть я уже раз семь прочесал собой пол: разбитое вчера колено теперь плохо чувствовалось, а подбородок горел. Левинский же шатался, весь бледный, он, то и дело, перехватывал атакующую правую руку левой, как от судороги. Видя это, я отпустил его взгляд, кое-как увернувшись от плохо сфокусированного броска магии. — Я разве сказал остановиться? — подал голос Воскресенский. — Продолжаем, Темников! — Что, испугался, отстойник? Так и знал, что ты ещё и трус! — прохрипел Левинский и тут же возобновил атаки. — От знания лоб трескается… Договорить я не успел. Перед глазами сверкнуло, а в следующий момент моя собственная голова вспыхнула такой резкой болью, что я не сдержал вскрика и стиснул её. В противоположном конце кабинета послышался грохот. — Кто разрешал тебе вмешиваться?! — голос Воскресенского прозвучал холодно, отдаваясь у меня в висках, и, подняв голову, я увидел, что посреди кабинета выросла идеально гладкая пластина льда. Как зеркало, отражающее слепящее солнце и, заодно, магию. — Мне просто стало скучно, — Велецкий небрежно пожал плечами. — Решил показать им, как они смотрятся со стороны. Воскресенский подошёл к нему, коротко поведя пальцами вверх, и Максим, ударившись локтем о край стола, оказался поднятым на ноги. — Здесь я решаю, кому и что показывать. Хочешь, покажу тебе, что ты не такой уж особенный? Велецкий поджал губы, отрицательно мотнув головой. Секунда тишины, а затем он прямо посмотрел в глаза наставника: — Они же покалечат друг друга!.. — А мы не на утреннике мамочек, чтобы подтирать сопли. То, что вы получили эти значки — ерунда. Звание огневца нужно заслужить своими умениями и старанием, даже через «не могу». — Но… — Или ты хочешь со мной поспорить и нарваться на первое наказание? Поверь, твой отец будет мне только благодарен за твоё воспитание. Велецкий не ответил, не отводя взгляда и упрямо сжимая губы. — Тогда, будь добр, выполняй то, что я говорю. Вы двое — можете сесть. А ты, Максим, выходи. Велецкий медленно вышел на середину кабинета. Его подпевал и поклонниц здесь не было, но он всё равно встал напротив Воскресенского так, будто его сейчас станут фотографировать, как минимум, для Социального Колдуна. Наставник же закатал рукава рубашки и вскинул подбородок. — Ты первый. Даю тебе полную свободу, — объявил он. Магия стихийников — самая красивая из трёх ветвей. Это они создают огонь на ладони, вспышки молний или даже могут вырастить невиданный цветок, просто того пожелав. Вызванной стихии они способны придать самую разнообразную форму: от огромного водяного медведя до крошечного песчаного паука. Пожары, наводнения или бури — сильные могут и это. Но буйство стихий, конечно, вне закона, и в лицее учат контролировать свои силы, а не выплёскивать их. А наилучший способ контроля — это магия материалистов. И Воскресенский сейчас демонстрировал это в полной мере. От взмаха руки Велецкого из всплеска и брызг между ним и наставником собрался огромный кот: он раскрыл пасть, и шипение послышалось будто из-под воды. Но, стоило зверю попытаться прыгнуть, Роман одной лишь выставленной вперед и сжавшейся ладонью заставил его сжаться, жалобно мяукнуть и расплыться лужицей по полу. Появившуюся следом сверкающую птицу он увеличил в размере, и оборотом руки развернул, направляя на своего создателя. В результате кабинет заполнили вспышки, молнии, треск и абсолютный стихийный хаос. И, если бы лицей и вся мебель в практических классах не защищалась особыми заговорами, здесь всё превратилось бы в руины. Это длилось долго, и каждый звук отдавался в моей болящей голове эхом. А Велецкий падал. Всё чаще, всё сильнее. Мокрый, растрёпанный и всё менее собранный. А Роман раз за разом командовал: — Вставай! Продолжаем! Я коротко посмотрел на Левинского. Он поджимал губы, морщился, смотря, как его приятель снова и снова ударяется о залитый водой пол. Но, даже, когда Максим при очередном падении разбил губу, слова «стоп» не прозвучало. Сидя напротив Воскресенского, я на секунду поймал его взгляд. — Выкрученные руки, — прошептал одними губами я, а в следующий момент ладонь наставника дрогнула, и он взглянул мне прямо в глаза. Водная змея, созданная Велецким, криво, но ударила наставника в плечо, окатывая форму и значки брызгами. — Достаточно, — Воскресенский сделал останавливающий жест. — Я ожидал большего. — Бросаю все возможные силы, чтобы победить самого лучшего огневца, — дрожа от холода после стихийного бедствия в классе, огрызнулся Максим. Он приземлился на кресло, и теперь направлял тёплый ветер из своих ладоней на одежду и волосы. Я же сунул свои холодные руки в карманы форменного пиджака, согревая собственными силами. — Значит, ты недостаточно стараешься. — Недостаточно для твоего отряда? Так может отправишь меня в другой? — Кажется, одного урока послушания тебе недостаточно. Повторим на дополнительных. Уделю тебе время сегодня же, через час. А пока… — Роман короткими движениями пальцев стряхнул со своей формы и волос остатки стихий, и уже открыл рот, чтобы продолжить. Но Велецкий и сейчас не счел нужным промолчать: — Но у меня сегодня планы, я… — Неважно. Отложишь, — отрезал наставник, и брови Максима уплыли вверх, ко все ещё не высохшим чёрным волосам. Он открыл рот, глянул на Воскресенского, затем на Левинского, и промолчал. — Хочу сказать всем вам, что вы показали слабый результат. Выносливость — никакая. Но будем работать. До завтрашнего дня вы должны ознакомиться с «Заветами юного огневца», — три пострадавших от воды проспекта взметнулись воздух, зависнув перед каждым из нас, — А сейчас… наведите здесь порядок. — Мы огневцы, вообще-то, а не уборщики! Вон, Темников пусть убирает! — воскликнул Левинский. — Мне все равно, как вы это сделаете. Кстати, Темников, — я перевёл взгляд от горы колотого льда в углу на наставника. — Не лезь, когда не просят. Воскресенский сжал пальцы и резко повернул ладонь, и мою тут же выкрутило так, что пришлось укусить губу, чтобы не издать позорный жалобный звук. — Ну? Чего встали? За дело! — прикрикнул он и, поправив воротник формы и свой белобрысый зачёс на бок, скрылся за дверью. — Раскомандовался, — фыркнул Велецкий и пнул ногой опрокинутый во время боя стул. — Он наставник, старший, кто ему запретит? — пожал плечами Левинский, закидывая рюкзак на плечо. — То есть, тебе зашибись, что он тут устроил? — Если бы с нами на колдовских состязаниях носились, как с детсадовцами, никто не стал бы лучшим. — Ну класс! — Велецкий раздражённо откинул с лица растрёпанные влажные волосы. — А ты куда? — Ухожу. — Но… Кир… Я уловил взгляды их обоих в свою сторону, и отвернулся, принимаясь складывать раскиданные проспекты в одну стопку. — Чего? Я ж говорю, идем, а этот пусть… — Тебе это рукой махнуть, а он всю жизнь драить будет. — Так и пусть драит. Как раз занятие по силам. Я ещё ровнее стал складывать «Заветы юного огневца», на половине которых уже расплылся призывный лозунг: «Родину не подведи — огневца в себе найди!». — Если Рома узнает, что мы свалили… — Не узнает, если этот не сдаст. Не сдашь же, чепухач? — повысил голос Левинский, и я поднял голову. Шанс поймать его взгляд и задать направление: «Вали!». Но он хмыкнул и пожал плечами. — Я пошёл, Максим. Ты со мной… или как? Я без менталистских способностей ощутил сомневающийся взгляд Велецкого в свою сторону. И, хоть бабушка мне с детства говорила, что для менталиста — молчание — золото, я поднялся и шагнул к ним. — Вас слушать мерзко. Хотите валить — валите. А то ещё руки запачкаете. Это ж не так круто, как понтами кидаться. — О, голос подал. А мы думали, ты там в своём менталистском тупняке… — усмехнулся Велецкий. — Да пойдём уже! — воскликнул Левинский и, посмотрев на меня со всем возможным презрением, потянул его прочь. Когда они скрылись за поворотом, я обернулся, окидывая взглядом абсолютно разгромленный кабинет. Кажется, домой мне предстояло вернуться только под вечер.