Разводы на твоём сердце

Сигма и сам уже не понимает, как докатился до жизни такой. Он шагает по ступеням в автобус, а за ним тут же влетает Николай под недовольное ворчание Фёдора и смех Осаму. Длинноволосому парню хочется убежать из этого шумного, маленького пространства, где повсюду его сверстники, их классный руководитель и незнакомые люди. Сигма боялся толкучки, ему постоянно казалось, что он задыхается. Словно из лёгких выбивали весь воздух, а горло казалось стискивали невидимые руки. Достоевский, как заботливая мать со своими непослушными детишками, приобнял Сыромятникова за плечи и подтолкнул к нужным сидениям, где они собирались сесть всей компанией, а после схватил за шкирку Гоголя и Дазая, да пнул их туда же, уже не церемонясь. Коля возмущённо открыл рот, а темноволосый суицидник лишь пожал плечами и сел рядом к Сигме, который сжался у окна, обнимая себя обеими руками. Ему было страшно от толпы, а теперь ещё и холодила мысль, что Осаму злится на него. За то, что он на прошлой неделе, перед выходными повысил на него голос. Серые глаза уставились на сидящего рядом парня, и тот, словно почувствовав пристальный взгляд, обернулся и невинно моргнул, склонив голову набок, как бы спрашивая "А? Ты что-то хотел?". Рядом спорили Фёдор и Коля, и в конце концов, не сумев поделить три сидячих в ряд места в конце автобуса на четверых, Николай довольно устроился на коленях у лучшего друга, который лишь тяжело вздохнул. — Извини, что кричал на тебя вчера, Осаму. — внезапно тихо прошептал Сигма, отводя взгляд в сторону и чуть ли не вжимаясь в сидение, будто бы его могли ударить за извинения. Дазай растерянно похлопал ресницами, отвлекаясь лишь на то, чтобы отпихнуть толкающего его под ребро Гоголя. Тот что-то втирал Достоевскому про тактики боя, пока классный руководитель орал на всех старшеклассников, что они либо заткнутся, либо все пойдут не на экскурсию, а писать пробники по экзаменам. Конечно же, этого никто не хотел, и в салоне автобуса наконец наступила тишина и они медленно поползли по дороге. — Почему ты извиняешься? Злиться ведь нормально, да и я совсем не в обиде. Всё правда в порядке, Сигм. — шатен постарался ободрительно улыбнуться другу, и тот, кажется, просветлел лицом, и слабо ответил приподнятым кончиком рта. Иногда Осаму ловил себя на мысли, что готов выставлять себя каким угодно дураком, лишь бы парень с необычными волосами и привлекательными серьгами почаще смеялся, так тихо, словно голос осип, но искренне, как пожалуй, темноволосый не умел. В отличии от Сигмы он лживый, постоянно врёт, преувеличивает, выдаёт себя за того, кем не является, лишь бы заглушить боль от гниения старых ран. А этот человек почти никогда не улыбался, смотрел словно забитый котёнок на окружающих, тревожно озирался, стоило тени промелькнуть у него перед глазами, и был до ужаса искренним в этом. Его ложь была незначительна и легко читалась, и не была столь эгоистичной и мерзкой. Просто так он защищается от жестокости этого мира. Внезапно Сыромятникову протянули один наушник, а на коленях Дазая лежал телефон с включённой музыкой, а карие глаза сияли озорством, как обычно бывало, когда он собирался втянуть товарища в очередную глупую авантюру. — Я не заставляю, но мы можем по дороге врубить какую-то музычку и отключиться от всех этих шумных людей. — Эй! Сам ты шумный, блин, мы вообще-то тихо себя ведём. — возмутился Николай, поёрзав на коленях у Фёдора, который чуть не придушил его руками. Судя по всему, блондин жутко тяжёлый. А нечего было столько чипсов жрать по ночам. Пока суицидник посмеивался над их перепалкой, Сигма потянул друга за рукав кофты. — Я был бы рад послушать музыку, а не шум... Только давай без твоих песен с суицидальными мотивами. — Осаму тут же погрустнел, и его похожие на растопленный шоколад глаза блеснули показной обидой. Двухцветный по-дружески толкнул его в плечо и рассмеялся, а шатен лишь потёр место удара, да завороженно посмотрел на полученный наконец желанный смех и лёгкий румянец на вечно печальном лице. Раньше он не старался прикоснуться даже к своим лучшим друзьям, возможно, это серьёзный прогресс. От этого в душе Дазая растекается тепло, и хочется на пару минут стать котом, чтобы просто издать довольное мурчание.

***

Музей совершенно ничем не примечательный, и наверное уже половина класса бывали тут ни раз. И Сигма не исключение. Конечно, в школе он проводил своё основное время, но музей был вторым местом по посещаемости в его досуге. И всё также хранило воспоминания о его одиночестве. Маленький мальчик со светлыми волосами завороженно рассматривает новую картину на стене, пока его не зовёт Николай, махая руками и хохоча словно маленькая гиена. Фёдор, вечно серьёзный, словно познавший великую тайну, стоит неподалёку, с важным видом оглядывая экспонат со всех доступных его взору сторон, после чего заключает деловым тоном: — Совершенно не понял задумку автора в данной работе. Какой-то бред. Гоголь сложился пополам от хохота, держась руками за живот и оглушая своим визгливым смехом выставочный зал, отчего посетители недовольно заворчали. Сигма подбежал к друзьям, и тоже принялся осматривать диковинку, которая привлекла внимание Феди. И правда, ерунда какая-то. Не нужно быть гением, как Фёдор, чтобы понять это. А потом за его товарищами пришли родители. Коля, счастливый, бросился в объятия матери, и принялся лихорадочно что-то рассказывать ей, а та внимательно слушала, очевидно вполне искренне. Достоевский же лишь слегка улыбнулся своим родителям, приехавшим встречать его в полном составе, и тоже перекинулся парой слов, рассказывая о своих впечатлениях. Только Сигмушка, один-одинёшенек, стоял поодаль и смотрел своими большими серыми глазами на счастливые семьи своих друзей. Его родители никогда не приезжали за ним вовремя. Не спрашивали с интересом, как прошёл день. Говорили мало, сухо и по делу, даже толком и не слушая ответ сына, словно спрашивали лишь для галочки, чтобы не причислять себя к бездушным родителям. Отец всё время говорил лишь о своём казино, обсуждал с женой проблемы с доходами, а та устало кивала, лишь изредка вставляя свои пять копеек про нефтяную компанию, в которой тогда была лишь заместителем какого-то там директора непонятного Сигме отдела, и постоянно говорила лишь что-то совершенно неутешительное. Казалось, что ребёнок им нужен то ли для такой же галочки в списке, то ли для отцовского успокоения, что после его смерти казино перейдёт младшему Сыромятникову. Сколько Сигмуля маленький старался, только чтобы заслужить родительское внимание в перерыве от работы и командировок. Он старательно учился терминологии азартных игр, тренировался тасовать игрушечные карты, купленные в ларьке с подписью "Дурак. Карточная игра" на упаковке, но папа так и не стал к нему ни на сантиметр ближе. И тут уже ничего не поможет. Одиночество сковывало его стальными цепями, оставляя одного в пустой квартире. Парень помотал головой, отгоняя навязчивые воспоминания и стараясь сосредоточиться на том что здесь и сейчас. Серёжки игриво звякнули в воздухе, когда худой мальчишеский силуэт мелькнул где-то у входа, слившись с толпой своих сверстников. И Дазай, конечно же, совершенно не слушавший ни слова от преподавателя об невероятных экспонатах, подумал, что до жути хочет слышать, как серьги в виде пуль звенят подобно колоколам на Красной площади в канун Нового года, хотелось вновь заставить Сигму улыбаться. Это ведь совершенно безобидное желание, правда, Одасаку? Двухцветный засовывает руки в карманы и вполуха слушает что-то про выдающихся художников и болтовню одноклассников. Он уже пожалел, что не написал какую-то объяснительную от лица матери, чтобы не идти на экскурсию, хотя чем перспектива сидеть в мрачной квартире в звенящей тишине лучше, чем находиться здесь? Сейчас утро, никого кроме них, старшеклашек, тут нет. Пока их экскурсовод отворачивается, чтобы показать что-то ребятам, Осаму хватает Сыромятникова за руку и несётся вместе с ним через весь зал. Длинноволосый даже не успел испугаться, и уже было начал возмущаться, но ему задорно подмигнули, и парень решил просто не спорить. А что терять то? Теперь, заразившись весельем суицидника, Сигма бежит наравне с ним, уже более не удерживаемый силой, и не удерживается от улыбки при осознании того, как им достанется за побег. Пока внезапно, при залёте в зал с картинами, Дазай не спотыкается и они оба, поскольку держались за руки, не падают к чертям на пол. Двухцветный больно ударяется коленом и локтем, которым заехал суициднику прямо в рёбра, и тот хрипит. Здорово, они как два идиота лежат на полу, отдавливая друг другу кости, потому что кто-то не удержал равновесие. — Осаму, блять, а можно быть ещё грациознее? — прошипел Сигма, перекатываясь на пол и потирая больное колено, остаётся сидеть. — Ого, так ты умеешь ругаться. Я думал ты то самое мамино солнышко, и не говоришь ничего дурного. Шатен ловит на себе сердитый взгляд серых глаз, после чего они оба разражаются хохотом, словно рассказали друг другу смешной анекдот, а не перекинулись парой фраз. Но их вынесло, и обратно не занесло. Так, они наконец нашли какую-то лавочку посреди зала и устроились там, потягивая болящие конечности и всё ещё периодически хихикая. — Куда приятнее видеть твою улыбку спустя столько времени с нашего знакомства. — Что? — Ну, ты всегда ходишь такой потерянный, кажется, словно вообще не испытываешь положительных эмоций. И как-то даже я горд за себя, что смог хоть чуточку порадовать тебя своим глупым поведением. Осаму очаровательно улыбается и поправляет растрёпанные волосы грациозным движением перебинтованной руки, привлекая этим чужое чуть более пристальное, пожалуй, чем надо внимание. — Мне, наверное, не стоит жаловаться, у меня же есть друзья и... ты, но честно, меня так всё это достало. — внезапно откровенно произнёс Сигма, потирая виски пальцами. — Я месяцами нормально не вижу родителей, вечно заняты своей нефтекомпанией да грёбаным казино, а вспомнить про меня не желают. Скоро, наверное, эта квартира станет только моей, потому что их никогда, блять, не бывает дома, никогда. Всё детство так было, и сейчас, достало. Дазай смотрит в сторону собеседника с вполне искренним пониманием и в ответ решает выдать свою собственную правду, словно в благодарность за то, что ему доверили переживания души чьей-то. — И правда хреново. Тут я конечно, извини, не помощник, у меня то самого есть только опекун, он почти не следил за мной толком, дал небольшую квартирку, ключи, устроил меня на подработку и отправил в свободное плавание. Зато не в приюте, да и навык то полезный. Я тоже порой чувствую одиночество в своём доме, правда потому, что раньше у меня был друг. Почти как брат мне был. Сыромятников поднимает на суицидника взгляд, и ему кажется, словно в голове складывается какой-то паззл. "Несчастный случай", о котором говорил Чуя, то, что Осаму говорит о друге в прошедшем времени, внезапный переход в другую школу, нежелание говорить о своём состоянии, суицидальное поведение... — Этот человек, которого ты зовёшь другом... Погиб в прошлом году, да? Длинноволосый тут же пожалел о выказанной догадке, когда увидел, как Дазая передёрнуло, а карие глаза потемнели от каких-то тяжких воспоминаний. Он сжал своей рукой запястье другой руки и попытался расслабиться и даже растянуть губы в полуулыбке. — Да. Его звали Ода. Наш опекун взял нас обоих, мы буквально выросли вместе. Все говорили, что мы и правда как братья. Мы вели довольно разгульный образ жизни, устраивая перепалки с разными группировками нашего района, и кажется, нарвались на неприятности. Его пырнули ножом в переулке, и пока я вызывал скорую и пытался остановить кровь, он уже потерял сознание и очень, очень много крови. Как заключили в больнице — смерть в результате разрыва брюшной аорты. У него не было шансов выжить, слишком быстро кровь покидает тело. Из его горла донёсся хриплый смешок, больше похожий на истерический. Сигма чувствовал, как по его спине ползёт ледяной ужас и жуткое сострадание к человеку, который всегда так старательно улыбался им всем. Он жил каждый день со своей потерей. Каждый. День. — После этого инцидента подкосило нас всех. Каждого, кто хоть как-то общался с Одой. Я просто больше не мог выдержать бесконечных соболезнований, слухов о его смерти, сочувствующих лиц, буквально губы болели от этой истерической улыбки. Хотелось избить почти каждого до полусмерти, спрашивая, каково ему чувствовать даже меньшее, что чувствовал Одасаку? И я ушёл в вашу школу. Чуя тоже. Они с моим другом общались не так много, но кажется, это и его сломало. Неужели это и есть смысл жизни? Испытывать боль? Я ненавижу боль, к твоему сведению, и- Тот хотел было добавить что-то ещё, но его внезапно стиснули чужие руки в объятиях. Цветные волосы забавно щекотили кожу, а серьги издали характерный тихий звон. Сигма не говорил ничего. Не мог. Иначе бы из горла донёсся бы отчаянный крик, смешанный со слезами. И всё что оставалось — сжимать шатена костлявыми пальцами, в надежде, что прикосновениями он заберёт его боль. Собственные страдания теперь смешались с чужими, и уже было не отличить, где чьи.