Как в плохом кино

      Своё условное наказание Лина, в конце концов, отменяет. Ризли показательно игнорирует её присутствие, а Гуго то и дело сверлит неприязненным взглядом, и это окончательно Лине надоедает.       — Я надеялась, за время совместного плавания мы хоть немного сблизимся, — разочарованно вздыхает она и начинает ритмично стучать в дверь. Сначала костяшками пальцев, потом кулаком, после, упершись на дверь спиной, каблуком.       Спустя пару минут Ризли кажется, что его методично бьют по голове, и он чувствует что-то вроде лёгкой зависти, наблюдя за тем, как Гуго слегка качает головой в такт каждому удару, будто для него это какая-то узнаваемая мелодия, ничуть не раздражающая, а даже настраивающая на расслабляющий лад.       Дежуривший снаружи человек сдаётся парой мгновений раньше, чем Ризли решает, что он готов снизойти до бесполезного разговора, лишь бы откровенная скука Лины не била ему по ушам.       Наталь открывает дверь рывком, наполовину оказываясь внутри, видимо, полагал, что есть шанс приложить этой самой дверь прямо по тому, кто торчит под ней; и Лина выкручивает ему руку, с приторной улыбкой интересуясь, сколько пальцев у него лишние. Это движение даже кажется Ризли призрачно знакомым, будто кто-то при нём подобный приём уже применял раньше, только быстрее, более выверено, а не частично теряя равновесие из-за разницы роста и веса.       Наталь зло цедит сквозь зубы ругательства — Лина как-то особо довольно усмехается на болезненное «дрянь мондштадтская» — после чего всё-таки в обмен на целые пальцы позволяет ей выйти из трюма, оставляя Ризли и Гуго в одиночестве. Оно и к лучшему.       — Когда выберешься, сможешь подать Шеврёз сигнал? — Посверлив дверь взглядом какое-то время, но не дождавшись возможного возвращения Лины, Ризли поворачивает голову в сторону Гуго.       Он говорит «когда», а не «если», потому что уверен, что сумеет устроить Гуго побег довольно просто, им бы только до земли добраться и прикинуть, насколько удачной будет местность.       — Если смогу вернуть вещи, да, — кивает тот сразу же, не единой лишней секунды раздумий.       Его отнятую жандармовскую форму кинули в костёр на побережье, но прочие личные вещи разделили между собой, не зная точной ценности или слабо представляя их предназначение.       Ризли смутно догадывается, о чём может идти речь. У Шеврёз и членов её отряда есть небольшая плоская шкатулка, внешне похожая на посеребрённые карманные часы, экспериментальная разработка Исследовательского Института. Если раскрыть её и раскрутить пружину внутреннего механизма, порождаемые движением волны, недоступные человеку, смогут быть засечены датчиками жандарматонов, причём на довольно большом расстоянии, или мелюзинами на меньшем.       С учётом прибрежных патрулей, часть из которых была организована по запросу Шеврёз для расследования, должны быть все шансы на успех.       — Если не смогу… или если мы уплывём слишком далеко на юг, вглубь Морта, тогда единственный способ — добраться до ближайшего поселения и отправить сообщение оттуда. Или же, в худшем случае, поспешить в Кур-де-Фонтейн самому.       Но в идеале бы, по словам Гуго, скрыться где-нибудь неподалёку и продолжить наблюдение. На случай, если преступники получат приказ переместиться в другое место или просто резко рванут, кто куда, прознав о приближающейся облаве.       Ризли смотрит на Гуго, оценивая его серьёзность и готовность к риску сверх уже пережитого, и понимает, что его вмешательство всё-таки было исключительно лишним. Шеврёз, скорее всего, знала, где именно Гуго находился и по какой причине мог не вернуться с докладом, и сейчас просто ждала сигнала или сообщения, потому что не сомневалась в способности Гуго в случае поимки выкрутиться. Всё-таки Шеврёз лично тренировала и тестировала каждого члена своего отряда, не только в стрельбе, потому отлично знала, кому и какую работу поручить, независимо от известной или предполагаемой опасности.       На все непредвиденные ситуации планами и подстраховками, конечно, не запасёшься, но всё-таки.       — Я могу ослабить твою верёвку, — предлагает Ризли. Так сказать, заранее, на всякий случай, вдруг потом времени будет в обрез.       — Заметят, — покачав головой, отказывается Гуго. — До Вашего появления несколько раз проверяли. Уверен, когда приплывём, проверят снова.       Ризли оценивающе фыркает. Здоровая это опаска и перестраховка или небеспричинная паранойя, неважно, это может неприятно усложнить жизнь.       Гуго заверяет, что руки он сам высвободит довольно быстро и просто, в этом плане у него всё схвачено. А ещё многозначительно смотрит на наручники, сковывающие руки Ризли, но всё не решается их прокомментировать.       — Я смогу снять их без ключа, — сообщает Ризли, приподнимая руки и слегка выворачивая запястье. — Пока просто рано.       Ризли совсем не хочет, подобно Гуго, оказаться именно связанным, с хорошей верёвкой может быть намного сложнее справиться.       Звено цепи, что крепится к правому обручу, при правильном угле и должной приложенной силе, можно разогнуть или с помощью воздействия элемента разбить — это слабое место, о котором сам Ризли узнал, когда увидел чудесное высвобождение в исполнении изворотливого преступника. Однако, даже узнав, где именно находится изъян, устранять его не стал. Пошутил, мол, вдруг ему самому однажды пригодится… Кто бы знал тогда, чем обернётся эта шутка.              Они плывут почти всю ночь, и Ризли не без причин подозревает, что они проделали больше половины пути до порта Люмидус, с учётом малой скорости волноходов и сделанных остановок, причины которых можно было только гадать.       В какой-то миг в трюм возвращается Лина, кинув Ризли бурдюк с водой и с усмешкой протянув второй в сторону Гуго:       — Гордость позволит пить из моих рук? Потому что развязывать тебя я не буду.       Гуго не кривится и не пытается изображать оскорблённый отказ, хотя всё равно сверлит Лину убийственным взглядом. Ризли ожидает, что она в отместку за это — и какое-то крепкое ругательство под нос — просто плеснёт водой Гуго в лицо и посмеётся… Но что-то вроде совести или зачатков сострадания у Лины всё-таки присутствует.       Однако её внезапное радушие уничтожается на корню через несколько минут, как будто нарочно. Появившийся Наталь награждает бурдюк с водой в руках Ризли удивлённым взглядом, после чего недовольно косится в сторону Лины, похоже, инициатива дать пленникам воды была её личной; а после Наталь рывком за шиворот поднимает Гуго на ноги и тащит за собой наружу. Лина подрывается следом, одновременно с Ризли, потому что добра от такого резкого визита ждать не приходится, однако если её слепо игнорируют, то в сторону Ризли направляют оружие с предупредительным «Сядьте обратно, Герцог».       Ризли встречается с Гуго взглядом, и тот принимается мотать головой, словно бы отговаривая что-либо делать. Если Ризли сейчас вмешается, им придётся прорываться силой и пытаться бежать вплавь, а Гуго вроде как всё ещё надеется, что у него получится выполнить своё первоначальное поручение.       Ризли уверен, что совершает огромную ошибку, о которой точно пожалеет, но всё же садится обратно.       — Ты тоже не лезь поперёк приказов Жерома, — цедит Наталь в сторону Лины, — если хочешь убраться из Фонтейна вместе с нами, а не… пытать удачу в одиночку.       «А не умереть раньше, чем это случится», отлично слышит Ризли сокрытую за краткой заминкой истину. Лина, как ему кажется, тоже чётко её услышала.       Лина всё-таки уходит из трюма следом за Наталем. Выглядит она при этом заметно напряжённой и сверлит спину Наталя неотрывным взглядом, тогда как Гуго то и дело пытается оглянуться — на неё или на Ризли, непонятно.       Какое-то время царит напряжённая тишина, Ризли вслушивается в каждый резкий звук снаружи, топот или глухое падение чего-то на палубу… И невольно вздрагивает, когда звучит выстрел; в каком-то смысле ожидаемый, но как же не хотелось, чтобы это опасение оправдалось.       Гуго в трюм не возвращается. Спустя несколько минут Лина занимает его место напротив Ризли и отмахивается от заглянувшего следом раздражённого Наталя, обвиняющего её в краже карманных часов.       — Можешь меня обыскать, если хочешь, нет у меня ничего. Я не краду у своих.       «Хотя ты — не свой, да и вещица эта твоей никогда не была», — фыркает она себе под нос, когда Наталь всё-таки удаляется. Дверь он на этот раз не закрывает снаружи, судя по всему, считая, что доступно дал понять, что судьбу лучше не испытывать. Ну или Наталь просто не хочет повторения капания себе на нервы от Лины, которая снова начнёт требовать выход наружу, пусть лучше ходит туда-сюда, если захочет, главное, чтобы второй пленник лишний раз не дёргался.       Ризли награждает Лину оценивающим взглядом. По Лине невозможно понять её отношение к тому, что произошло на палубе ранее: она не выглядит нервной, ошарашенной или, что было бы ещё хуже, довольной. Впрочем, полное равнодушие — показатель ничем не лучше.       — Гуго мёртв? — задаёт Ризли прямой вопрос.       Ответ очевиден, но Ризли хочет услышать это от Лины лично. Если не лицо, то хотя бы голос должен читаться… И в зависимости от прочитанного Ризли окончательно закрепит своё к Лине отношение. Давно пора, но он всё откладывал, тратя время на анализ ситуации и поиск путей её разрешения с минимальным ущербом для операции Шеврёз; теперь последнее уже роли не играло.       — Лина, — с нажимом требует Ризли, когда та заставляет ждать слишком долго.       Может, она просто понимает, что её хотят подловить на эмоциональной оценке, не преуспев в оценке поверхностной, и потому молчит, не желая одаривать результатом?       — Он отличный пловец, по крайней мере, по его собственным словам, — неожиданно произносит Лина, встречаясь с Ризли взглядом, хотя он вполне ожидал избегания подобного, так проще врать. — А значит, у него есть все шансы добраться до земли. И это необязательно даже будет дно.       Голос Лины — ровный и чёткий, таким диктуют общеизвестные факты, а не сомнительными формулировками избегают прямого ответа на довольно простой вопрос… И Ризли невольно ловит себя на абсолютно неподходящей времени и ситуации мысли: Лине совсем не место среди второсортных бандитов.       Ризли не большой любитель театра или кино, но умеет по достоинству оценивать умение актёров меняться до неузнаваемости, играя свои роли. Настоящих мастеров, которым веришь, даже зная, что это лишь игра, можно по пальцам пересчитать, потому они всегда ярко выделяются. А также — раз и навсегда запоминаются.       Раньше, подсаживаясь к нему за столик в кафе, Лина была обычной путешественницей из Мондштадта, простой и по-своему приятной в общении, в ней невозможно было заподозрить злой умысел — каждое её движение говорило о неловкости или лёгком смущении в начале и чуть большем расположении и расслабленности в конце. Однако эту самую благодарящую за незначительную помощь туристку было невозможно увидеть на берегу, ни единой чертой: там, в свете костров, перетекали друг в друга самоуверенность и настороженность многое повидавшего человека, а усмешка и довольство собой сменялись сомнительными поступками, которым Ризли до сих пор не придумал достойного объяснения.       Сейчас же, Лина ровным голосом, с нечитаемым выражением… врала Ризли в лицо, словно действительно допускала, что он мог не услышать выстрел и не сделал один-единственный верный вывод. Или же словно хотела, чтобы уже он допустил, что в её словах скрыто нечто по всем признакам невозможное.       — Ты ведь понимаешь, что, когда мы доберёмся до места, ты окажешься со связанными руками рядом со мной. — Ризли резко срезает недавнее формальное обращение, больше не видя смысла в подыгрывании её почему-то всё ещё поддерживаемой манере разговора.       Он не спрашивает, он утверждает. Не потому что уверен на все сто, что так и будет, а потому что хочет пучить в ответ хоть какую-то внятную реакцию, поддающуюся однозначной оценке и не выглядящую, как игра на сцене ради одного зрителя, неуместная, но такая идеальная.       И получает совсем не то, что ждал.       — Это самое вероятное окончание моего плавания, — скрестив руки на груди, кивает Лина. — Исключительно по Вашей вине, Ризли. — Ризли фыркает. Он может сказать, что первопричиной всего всё равно была и остаётся сама Лина, выбравшая целью кражи одного из самых неудачным людей в Фонтейне. — Что Вам стоило просто поверить в жандармов и не лезть лично?       На этот раз в голосе Лины сквозит смесь недовольства и чего-то, похожего на осуждение. Если бы она ещё глаза закатила, Ризли бы, наверное, рассмеялся из-за неуместности высказанной претензии.       — Ты могла просто отказаться плыть. Я почти уверен, что в одиночку у тебя было бы даже больше шансов скрыться, чем у всей их обречённой шайки.       Лина могла просто сказать, что пойдёт проверит, не засел ли где-то неподалёку кто-нибудь ещё — после появлении на берегу Ризли было бы немудрено заподозрить подобное — а потом просто не вернуться. Дожидаться её не стали бы.       — Не могла я отказаться, — невозмутимо констатирует Лина. — Не знаю, какой была Ваша жизнь до тюрьмы, Ризли, но уверена, уже там Вам доступно объяснили, по каким правилам и превосходящим личное принципам живут люди вроде меня.       Ризли не может понять, что он слышит явственнее: скрытую за выверенными словами улыбку или за этой самой улыбкой — словно бы горькую усмешку над собственной судьбой.       И если это второе, то он будет сильно разочарован.       — Я не в настроении слушать грустные истории о воровской жизни, — довольно холодно отрезает Ризли.       Лина награждает его каким-то странным взглядом… и начинает смеяться. Насколько не подходит этот смех общей атмосфере, настолько он громкий и искренний.       — И не собиралась, — наконец произносит Лина. — По опыту Иназумы знаю, что с идейными законниками стратегия «давить на жалость» не работает, только зря время и голос тратишь.              Звуки снаружи меняются: шум воды приглушается, а звук мотора волнохода становится более гулким и словно бы двоится. Они заплывают в какую-то пещеру. Это окончательно подтверждает подозрения Ризли, что перевалочный лагерь преступники строили где-то на территории Морта.       С одной стороны — опрометчивое решение. Местность там опасная, потому что брошенные башни умудрились облюбовать хиличурлы, а после того, как столетиями стоявшая в центре Морта башня ушла под воду — ещё и нестабильная, потому что потревоженные инороды стали вдвое агрессивнее.       С другой — Морт всегда был местом, где никто не удивлялся всплывающим трупам. Особенно бесстрашные и отчаянные исследователи не раз ныряли здесь, надеясь изучить подводные руины, и не возвращались. Да и какие-то старые, заброшенные лаборатории, принадлежавшие уже давно несуществующему ордену, всегда привлекали внимание, несмотря на потрёпанных временем, но всё ещё работающих меков, охранявших содержимое.       Лина решает, что ей надоело сидеть в трюме в компании снова убеждённо отмалчивающегося Ризли, и направляется на выход. И оставляет дверь призывно открытой. Ризли, прикинув варианты, приходит к мысли, что это не похоже на глупую подставу, потому направляется наружу следом. Ноги неприятно ноют из-за продолжительного сидения в не самой удобной позе, но зато свежий воздух отрезвляет и сбивает начавшую накатывать сонливость; Ризли не мог позволить себе уснуть, пусть даже Лина предлагала и обещала посторожить и растолкать прежде, чем тот же Наталь решит зачем-то наведаться в трюм.       — Эй, какого чёрта? — хмуро интересуется Наталь, когда Ризли показывается снаружи и невольно принимается осматриваться по сторонам.       К сожалению, не видит ничего полезного: лишь серые стены пещеры и слабый солнечный свет позади. Занимается утро. Вторая лодка плывёт перед ними, и впереди виднеется однозначный ориентир конца пути — тусклый костёр и несколько факелов на стенах.       — Да ладно тебе, Наталь! — фыркает Лина. — Какую подсказку о своём местонахождении он сейчас увидит? Особый вид мха на стенах?       Наталь скрипит зубами в ответ на её наглость, но решает бессмысленный спор не продолжать.       Ризли же невольно думает, что в словах Лины есть смысл. Возможно, не проведи он большую часть жизни в Меропиде и знай он Фонтейн намного лучше — например, разбираясь неожиданно в каких-то специфических мелочах — и какой-то условный особенный мох вполне мог бы оказаться реально полезным ориентиром, который сузит область поиска конкретного места чуть больше, чем аморфное «Морт».       Лина, подобравшись ближе, складывает руки за спиной и принимаемся перекатываться с носков на пятки и обратно, будто скучающий ребёнок.       — Как насчёт пари, Герцог? — Она неожиданно сменяет его имя на титул, который с презрением выплёвывают остальные. Хотя от Лины это самое «Герцог» всё-таки звучит иначе, Ризли даже кажется, что это похоже на более-менее привычное обращение какого-нибудь фонтейновца, а не мондштадтского чужака. — Вы поставите на то, что меня по прибытию низложат по Вашему подобию, — откуда-то берёт она слишком высокопарные слова, да и голос обзаводится какими-то странными нотами, намеренное переигрывание от человека, который уже несколько раз продемонстрировал идеальную смену образа. — А я поставлю на то, что моя польза выкупит мне милость.       Ризли не отвечает. Хотя мысленно ставит на свою победу в неуместном и абсолютно ненужном споре.       — Приплыли!       Лина спрыгивает с остановившегося волнохода первой, Ризли спускается одним из последних, под пристальными взглядами. Наталь исчезает почти сразу, первым двинувшись дальше вглубь пещеры, и его место надзирателя занимает Жером. Ризли почему-то думал, что тот плыл на другом волноходе, в противном случае от него не убыло бы лишний раз сунуть нос в трюм и посмеяться над попавшим ему в руки ненавистным Герцогом.       Но, похоже, несмотря на гонор и показное поведение на берегу, у Жерома всё-таки были либо мозги, либо принципы. Второе даже хуже, если подумать. Озлобленный и глупый человек — плохое сочетание, но вот просто злобный и принципиальный — в каком-то смысле опасное.       Опаснее сейчас может быть только непонятная, построенная как будто исключительно на порывах непредсказуемость со стороны Лины.       …Она между делом вкладывает в ладонь Ризли вынутый из-за уха ключ, прежде чем двинуться следом за остальными дальше, и Ризли с первой же секунды понимает, что это — не ключ от его наручников. Другой размер, другая форма, другой вес. И пока Ризли прикидывает, что это значит — не просьба ли это сохранить неизвестно к чему подходящий ключ, потому что тот понадобится позже, а её точно обыщут? — Жером резко отбирает замеченную со своей стороны подачку и швыряет её в воду.       Ризли не начинает смеяться, только потому что неприятной сипловатой болью на грубый рывок отзываются натёртые наручниками запястья.       — Не знаю, что Вы там наобещали ей, Герцог, пока коротали время вместе, — фыркает Жером, — но Вам это не поможет.       Удивлённым Жером не выглядит, рассерженным или раздражённым — тоже. Он, судя по всему, с самого начала не поверил, что у Ризли не было ключей от собственных наручников, и догадывался, что Лина присвоила их себе, кто знает, с какой целью. Возможно, вот как раз с этой — договориться и мелкой помощью выкупить себе свободу или просто фору, пока Ризли, освободившись, попытается сбежать или напасть.       — И если уж на то пошло, я бы не советовал Вам верить этой мондштадтской дряни, — добавляет Жером следом. — Тем человеком, кто по пути сюда выстрелил в жандарма и отправил его на корм рыбам, была именно она. И, предвосхищая её сладкую ложь: бедолага не сумел освободить руки и начать ей как-то угрожать, так что это не было самозащитой.