Искра

             

♪Dance For Me Wallis — Abel Korzeniowski.

                                  Кратос неутешен в своей тишине – но обо всем по порядку.       Один из домов бывшего Бога Войны был заложен неподалеку от места обитания норн, ниже по течению; туда можно было попасть без помощи чернильного мустанга, только бы знать ключ к дверям, только бы быть приглашенным гостем.       Но все же Храм Тюра был глубже, чем Кратосу предполагалось.       — Мы уже сталкивались с такими странностями, но эта, пожалуй, страннее прочих, — Мимир задумчиво хмыкнул, но ничего не ответил Атрею. — Мимир? Мы дышим под водой. И не мокнем.       — Это ты ещё, сынок, Вальгаллу пропустил. А я и вовсе голова без тела, и ничего, живу.       Атрей возмущенно повел плечом, игнорируя приподнятую бровь Мимира. Он хитро улыбался, Мимир даже не скрывал, как ему нравится его положение. До сих пор недоволен, что поход был немного задержан. А вообще похоже пребывал он все же в замечательнейшем настроении. Атрей нахмурился, но лицо осталось маской спокойствия и легкого недовольства: не будет он давать Мимиру повода для насмешки, он то знает, как старику хочется обо всем поведать, но и держать его в сладком предвкушении нравится Мимиру еще больше.       — Прекрати, я вас за это не прощу. Отправиться к священным вратам по ту сторону жизни. И не единожды. И без меня!       — Больше нескольких дюжин, если точнее, — подтвердил Кратос, специально не смотря на сына, но чувствуя его тяжелый взгляд на себе. — Но ничего. Тебе тоже было чем заняться.       Недоволен был не только Мимир, однако. Атрей прикрыл глаза, скрывая манящую синеву, и Кратос только тогда окинул его взглядом, под смешок все замечающего Мимира.       — Я не слонялся по миру мертвых, спасибо.       — Можем устроить, если хочешь. А-а, точно, ты же не полноценный бог, — понизил голос Мимир, и Атрей ускорил шаг, недовольно вздыхая, не сдержавшись. — То-то же.       — Вы отличная семья, — пробормотал Атрей, но прозвучало совсем не как правда, потому он мельком коснулся лучевой кости отца, не желая растревожить его волнение. Кратос мягко хмыкнул и почти незаметно склонил голову, обозначая, что понял правильно.       — Я надеюсь, что ты это серьезно сказал, — Тюр встретил их у самой кромки витиеватого ограждения, открывая низкие врата. — Рад встречи, друзья. Генерал.       Кратос подавил недовольное ворчание и с достоинством принял чужой поклон и крепкое рукопожатие. Все чаще он задумывался, правильно ли сделал, что не оставил Тюра на поле боя вместе со всем его оружием, чтобы он подумал о своем поведении. Тюр лукаво оскалился и Мимир подавил смех, подстроив его под кашель.       — Да, рады здесь и правда все, — Тюр пропустил насмешку Мимира и повел их вглубь зала. Прямо над ними открывался чудесный вид на залив, прозрачный потолок украшали сапфиры и морские желуди, а сквозь толщу воды просачивался солнечный свет. — Чудесное место. Вот бы Королева Валькирий увидела.       — Успеется, — утешил Тюр, с пониманием не продолжая. — А как же генерал и его настроение?       — Хм.       — О, только не снова, — улыбнулся Атрей, подтолкнув отца в плечо. — Мы говорили об этом, — настоял парень, и его взгляд блеснул уверенностью. Он был сегодня очень бледен, и его большие синие глаза смотрели очень серьёзно. Кратос смиренно закатил глаза, не желая признавать, что сын уже давно не боится притеснять его.       — Хм- Да, верно... Настроение было бы выше, если бы ты не называл меня так, Тюр. И не устраивал мероприятия в мою честь. И не звал всех кого только можно, чтобы-       — Ладно, беру все свои слова назад, — оттаял Атрей, прижимаясь щекой к предплечью отца, не сумев сдержаться, мягко посмеиваясь. — Нас устраивает твой прошлый ответ, пожалуйста, не продолжай.       — Как скажешь. Сын, — фыркнул мужчина низко, растрепав курчавую макушку длинных прядей Атрея, что постарался шуточно вывернуться, но прижался только ближе. — Тюр?       — Всем нужно больше праздников. Даже по не самым выдающимся, только по твоему мнению, случаям, — мягко ответил бог, открывая им меньший зал, его личное старинное пристанище, где их уже ждали друзья. Ваны и асы преобладали, но шума не было, Лунда приструнила большинство, прекрасно зная, что тот в честь кого это все сделано, не будет сильно рад. — Располагайтесь. Мы ждем наступления перехода Сколь и Хати, чтобы зажечь свечи и немного помолиться. И ге- Кратос. Я рад тебе. Ты заслуживаешь немного передышки.       Мужчина встретил внимательный взгляд Тюра и они поняли друг друга. Никто не заметил, как Атрей вздрогнул на последних словах.       Вокруг них сгустились гости, желанно выхватывая себе каждого, и выделяя Кратоса в частности, по его скромному мнению, совершенно без необходимости. Мимира сразу отобрали Гюннр и Эйр, и пока вторая заботливо поддерживала старого друга, первая делилась новостями, которыми успела поживиться. О кое-ком.       Атрей же... немного сам порадовался передышке.       До смены дня на ночь, до возвращения волков, они успели немного отдохнуть. Под подстрекательством Труд и Дурлина многим Валькириям и асам пришлось смириться с обилием эля, ведь недаром уже не первое столетие этот волшебный напиток создаёт атмосферу праздника. Чтение стихов Квасира скрасило вечер остальных. Атрей выдохнул незаметно от облегчения. Сиф и Лунда же пытались выяснить, кто из них останется к концу вечеру на ногах, а кому придется почивать лавры на скамейке запасных. Остальные сгустились в центре зала, прижавшись плечами, запевая песни при поддержки Рэба и его домбры. В свою игру он вкладывал всю душу, заставляя струны трудиться.       Фрукты, овощи, пёстрая листва были переданы каждому желающему, Фрейя с Биргиром разносили их в милых корзинках, о чем-то с удовольствием сплетничая и заливисто смеясь, когда чуть позже к ним присоединился Хильдисвини.       Кратос кивнул Фрейе, с которой встретился взглядом, и, уловив подаренную ему преданную улыбку, развернулся, спрятавшись в тени.       Атрей шел за ним хвостом, слегка давая фору, не предоставив и шанса приметить его шаги. Они оба и так знали, где каждый из них находится, не было надобности обозначать это вслух. Пока Кратос покровительственно позволял быть рядом, Атрей пользовался каждой возможностью.       Где-то в толпе проскочила фигура, за которой тянулись шелковые ленты вплетенные в прическу. Высокая, с бело-русыми волосами, уже не девочка, а юная дева, она вела за собой старого волка и овцу. Атрей вспомнил, что именно с ними им с Ангрбодой пришлось встретиться много лет назад в Долине Великанов. Девушка искренне махнула ему запястьем, и он улыбнулся, наблюдая, как она скрывается среди ванов. Он рад, что у нее все хорошо, после стольких испытаний.       Между тем туман таял, а коридоры медленно, словно нехотя, наполнялись атмосферой уюта и причастности. Зажжённые свечи и лиловые цветы создавали в зимнем, как обозначил его Тюр, зале чувство свободы.       — Никогда не замечал за собой особой любви к танцам, но сейчас...       Кратос не повелся на многозначительное молчание.       Атрей спал с лица, и осторожно оглянулся, и, удостоверившись в отсутствие внимания, он с силой толкнул чужую широкую спину в пространство под колонной, подальше от чужих глаз. Отец встрепенулся, заполошно пророкотав, и Атрей прижался к нему со спины, со сладостной истомой прижимаясь судорожно к чужим лопаткам, не скрытым под тканью.       — Поговори со мной, пожалуйста.       Мужчина слегка сгорбился, и не повернулся. Мышцы под ладонями Атрея были напряжены, и парень взволновался сильнее, почти испуганный он зашептал, чувствуя, как закружилась голова, как кислород не поступает. — Кратос... Что с тобой такое? Я знаю, это не из-за праздника. Ты- Наказываешь меня?       — Нет! — голос его был сильным, громким. Атрей проскользнул под чужой рукой, оказавшись прямо напротив груди, внимательно вглядываясь в любимое лицо. У отца были закрыты глаза. — Не думай так. Ты не виноват.       — Это не так, — ласково сказал Атрей, с нежностью погладив чужую кожу щек, щетину и бороду, почти ткнулся по кошачье ему в шею, но повременил, зная, что сейчас не время, несмотря на то, как мечтается все сделать здесь и сейчас, не скрываясь. Про его невиновность... Не так давно отец отказался от дрязг, не желал говорить обратного. Возможно только самые страшные ссоры делали нарыв в его вере и тогда он позволял себе обвинять. Но после возвращения, все стало сложнее. — Ты бережешь меня. Когда я пришел ты казался отстранённым.       — Все не так.       — Скажи как.       — Сын, — оборвал его отец, отстранившись, хватаясь крепкими пальцами за его ворот. Казалось, что дыхание этого сильного мужчины заражало и воспламеняло воздух, чёрный яд шел под кожей, глаза метали искры.       Атрей оскалился.       — Давай еще вернемся к «мальчик», — огрызнулся он, оставляя жаркий укус на чужой шее, игнорируя предупреждение, рык и угрозу в нем. Кратос с силой дернул его вниз, и отодвинул. — Скажи мне. Прости, что сомневался. Знаю, что ты ждал меня и я... Я так спешил, ты знаешь.       — Знаю.       — Прошло много времени, я уже давно рядом. Но ты все чаще сам отстраняешься, исчезаешь даже, когда стоишь рядом со мной, — Кратос не открыл глаз и рычание Атрея прошло мимо них, обозленное, и почти сразу растворилось, ненужное.       Атрей сбил спесь и расслабился. Сжал губы и не высказал больше ничего и так многое проронив, опечаленный и не пришедший в себя после всего. Он мгновенно вскинул острый подбородок, почувствовав, как мужчина переплел с ним пальцы. Тепло разлилось внутри, стало проще, и вдруг он увидел больше.       Отец не сердился. Ужаленный, не сломленный. Сжимал некрепко его пальцы, перебирал хрящики и суставы, легко, еле касаясь. Смотрел сквозь него, дальше, наверняка туда, куда раньше ему вход был всегда строго закрыт. Атрей погладил тыльную сторону чужой ладони, приласкал встретившиеся шрамы и нежно тихо-тихо вздохнул, вновь закрыв глаза.       Кратос был и рыцарем, и драконом, и принцем, которого когда-то давно предали и выбросили. Генерал. Звание из прошлого, горького и невыплаканного, до сих пор горчащего на языке.       Атрей знал все свои ошибки, все до единой. Но ушел он, потому что был уверен, что ему не на кого положиться в этом вопросе. От камней великанов было необходимо избавиться. Он ушел, потому что знал, что Ангрбода не должна видеть того темного и страшного, что было оставлено им в наследство. А он. Он справился. Кошмары и призраки его проклятие и вечное стенание, но.       Разве все стоило того?       Кто же присматривал за отцом? Кто ему помогал, кто мог бы приласкать и успокоить? В нём было всё то, что Атрей любил, все что видел с самого отрочества, – характер, он был сокровенно ласков и, совсем не скрываясь, упрям; внешность, узколицый, с сильными руками, мускулистой спиной, что укрывала надежнее стен всевозможных замков и башен; достаток, ведь быть таким бесстыже своевольным, амбициозным и безнравственно честным... Большое преступление. И все равно. И все равно он закрытая книга. Всегда ею был.       — Сколько же в тебе секретов?       — Ты не догадываешься, — шепнул Кратос совсем близко от его лица, и Атрей медленно открыл глаза, встретившись с расплавленным золотом человека, который его очень любил. Их объятие было крепким и молчаливым.       Вдали были слышны звуки танца и голоса их близких. Они держали друг друга, скрепленные. Кратос чувствовал себя намного лучше, но трудно отдалиться от часто посещаемом страхе, что все это рассыпется, исчезнет прахом. Было трудно поверить, что его дорогой мальчик вновь рядом. Спустя столько лет. Столько лет...       — Они празднуют победу, — начал он тихо, — а между тем. Очень давно. Делали всё, чтобы преградить к ней путь.       — Ты меня обижаешь, — шепчет юноша и Кратос сдается, целуя его висок, огладив ребра, оставив ладонь на коже, согревая, не желая ссорится, — Дело не в них.       — Нет, не в них. Сегодня просто... тяжелый день.       Атрей больше не говорил, он только взял отца за руку и приложил ее к своему лицу, прикрыв глаза. И Кратос сдался.       — Сегодня ее день.       Кратос неутешен в своей тишине – день рождение Калиоппы.       Кратос бывало задумывался, каким бы Атрей был богом. Изменила бы полная сила внутри эту солнечную улыбку, щемящую душу теплоту в его глазах, заботу и желание везде и всюду помогать. Стал бы он больше походить на отца? Было бы Кратос спокойнее засыпать рядом с ним, не представляя в красках, как утром он обнаружит истерзанное в беспамятстве тело.       Когда-то он не мог насмотреться на чёрное безразмерное полотно с мириадами искр на своей родине, когда-то очень давно. Дочь всегда вела его подальше от дома, молчала и заразительно улыбалась, ласковая, еще совсем малышка. Пока его женщина теплилась ожиданием встречи, работая в полях, и помогая швеям поселения. Но сперва после длительного путешествия он возвращался к своей дочери, не в сих поверить, что вновь увидит ее. Быть вместе суждено было не долго, но он помнил все. Ее первое слово, новые успехи в образовании. Они были не богаты, его должность приносила только славу, но не деньги, времена были... тяжелые. Девочкой занималась мама, задачей которой было вырастить хорошую хозяйку. В богатых домах при дворце девочек учили чтению и письму, и Каллиопа очень хотела к ним присоединиться, но война нарушила эти планы. Она иногда училась игре на лире у старейшины, что жил совсем рядом с ними. Она присматривала за детьми, когда старшие женщины были вынуждены уходить на фермы.       Каллиопа.       Его мама очень давно сказала. Кое что важное для него: «Она будет чудесна, даю вам слово». Она сказала это еще когда была жива. Когда не знала выживет ли ее сын, сможет ли Кратос достичь возраста война. Когда сама не предполагала, что умрет. Когда Кассандра не была беременна.       Его повитуха так и передала: «она будет чудесна, даю вам слово».       Не ошиблась, его мама была мудрой женщиной. Чудесной... Он до сих пор помнит ее глаза. Океаны. Несомненно, она была чудесна, лучше любой другой женщины в его жизни.       И дочь, она была чудесна во всех своих проявлениях.       Позже же, Кратос плохо запомнил их жизнь. Его быт – смерть, война, в которую он был влюблен, которой восхищался и в которой остался потерян. Она несла не часть и мирное небо, а лишь боль для мирных людей. Еще позже он осознал, что она же несла и духовное испытание и духовный суд.       Потому то жизнь с Атреем казалась мороком и чем-то, что привиделось в золотой час. Фэй его любила, он благодарен, терпим к ней, но когда они решили, что род должен быть продолжен, Кратос знал сразу: он уйдет. Ребенка не увидит, ему нужно будет жить и справляться с матерью, чтобы выживать и расти, чтобы быть счастливым и ярким, чтобы не ждать с ним встреч, не любить на расстоянии вопреки, чтобы не рвать свое сердце. Каллиопа навсегда оставила пустое пространство, которое не заполнить. Он любил его. Он умел, как бы не обвиняла его Фэй. Но решение было принято.       Атрей никогда не принимал его решений.       И когда он держал его на руках, в младенчестве, он не верил, что этот ребенок его. Когда ушел на долгие годы, чтобы исполнить задуманное, он не желал возвращаться, попрощавшись. Его сердце тянулось к своей крови, что была далеко-далеко. Он вспоминал шелк коротких волос, цвет глаз и маленький неулыбчивый рот. Малыш не взял от Фэй почти ничего, может только упорство и упрямство, его счастье, его любовь.       И когда эта женщина, сильная и мудрая, ушла... он был не готов. Не готов к тому, кто встретил его, кто протягивал руки, несмотря на холод и отстранённость, кто все равно называл отцом, кто плакал в тихую, ранимый, кто держался храбрее, чем чувствовал себя на самом деле.       Он был таким другим, ничего от дочери, его лепестка нежной вишни. Хитрый лис, озорной и внимательный, такой умный. Он рос не по времени, тянулся к нему вопреки и подставлял другую щеку для ударов, несмотря на то, что часто злился и не понимал его.       Хороший ребенок, хороший грустный ребенок.       Атрей маленький и трогательно добрый. Кратос не мог не коснуться его запястий. Чтобы знать, что он жив. Мимира не было и он не знал... Не знал. Ничего не знал.       Все праздники они проводили вместе, по-настоящему праздновали, почти все вечера тоже вместе. Они не могли насмотреться друг на друга, налюбоваться, наговориться. И когда он пришел, вернулся, все стало только сильнее, крепче.       И сердце стало только больше, одухотворенное, чувствующее, оно было таким для его сына. Но та пустая, давно запылившаяся часть в груди. Она помнит.       Девочка ощущение. Когда она впервые оказалась в их доме, его не было. Конечно нет, но после, когда ему было суждено вернуться, он был счастливым человеком. Тогда он был подле прошлого генерала, он помнит, что его отпустили к ребенку и жене, отпустили познать ее маленькой, такой какой она уже никогда не будет. И мчался он сквозь степи и пески, к плодородным полям и крепким домам, где не было и отзвука боли и симфонии войны, стонов и молебен. И когда он увидел ее, это было просто очаровательное и красивое дитя природы. Каллиопа имела те достоинства, которые бесконечно ценнее тех, что свойственны его собственной натуре. Всегда в ожидании прикосновений. Его маленькое зеркало без отражения. Юный, хрупкий замок без привидений. Девочка эфемерная. Девочка воспоминание. И все чаще, когда его не было рядом – девочка на грани отчаяния. Разбившая панцирь, сломавшая пальцы взламывая замки к его давно равнодушному сердцу. Растворилась подобно мелу в молоке, темной родинкой в потемках. Тающая в воздухе горьким запахом миндаля. Девочка мертвая петля. Девочка, увязшая в ожидании чуда, как в зыбуне, при переходе в никуда из ниоткуда.       Он знает, только теперь знает, что маленький человек не виноват в том, что он пришел в мир на стыке тысячелетий, когда глобальные противоречия, сталкиваясь, начинают крушить все на своем пути. Когда война это не язык и не путь, когда война это размолвка и расстояния, когда нет в обиходе слова «папа», когда «мама» только по утрам и по ночам, с невыплаканными слезами и неправдивыми словами. Когда все, что хотелось, это смотреть на солнце не жмурясь, это пить из луж и плясать под пение птиц, вылавливая секунды, которых уже не постичь, уходящих, ускользающих, испаряющихся. И обязанность взрослых – спасти от разрушения мир детской души, передав в руки доброму будущему. Мирному, долгому, судьбоносному, счастливому. Не заканчивающемуся.       Снова вспыхнули огни, но уже сильнее, ярче; метнулись тени по сводам зала, и снова отхлынули к источнику огня, уходящему солнцу, и приходящей луне, и задрожали вокруг стены, в безмолвной, враждебной пляске. И пронеслись над ними Сколь и Хати заставив задохнуться от красоты подводного царства освещенного бегством высочайших духов. В полосе огня трещали и ныли чужие души, давно забытые, умершие. По залу прошелся удивленный единый вздох восхищения, шепталась, шелестели морские обитатели, встревоженные волной нагретого воздуха. Веселые, живые языки пламени играли, обнимаясь, желтые и красные, вздымались кверху, сея искры. Летели по небу горящие волки, а звезды в небе улыбались искрам, а выше, еще выше, прямо за ними Кратос видел улыбку. Зарю, теплую ласку, деревянную игрушку, танец показанный ему сразу при встречи, и щебетание, звонкое, легкое, только ей присущее.       Атрей обнял его крепче, смаргивая слезы соленые, грустные, и Кратос оставил поцелуй на его скуле, вновь обращая взгляд в вышину. Но там было темно и тихо, а вокруг все спустились ниже, молясь за всех ушедших. И вдруг он выдохнул, окинув взглядом зал. Вышина на то и вышина, далекая, ничейная. И в душе его, словно искры и снопы блеска, загорелась страсть в груди, запылали глаза, а сердце — пожаром.       Искры, точно фейерверк, вздымались кверху, рассыпались дождем и медленно гасли в воздухе.       Возгорелась и угасла.       Атрей тяжело вздохнул, прикрыв глаза. Там, по ту сторону, в лучшей жизни, он бы был хорошим братом. И все же в этой жизни она была чудесной. Маленькой, чудесной искрой.              Кратос неутешен в своей тишине.              Кратос сжал руку Атрея в своей.              Кратос был когда-то давно неутешен в своей тишине.