died insane

             

Для врага, который уходит, построй золотой мост.

военачальник Сунь-Цзы.                                   Кратос видит сны о том, что Атрей погиб.       Не так давно, может несколько ночей. Во многих он терялся и попадал в западню, в остальных делал это сам: распарывал вены или прыгал в воду. Чаще его предавали. И тело предали огню. Он не видит лиц, только ночь, и сам конец. Атрей горел, но и у него не было лица, только Кратос знал наверняка, это он.       Его губы двигались, даже малое шевеление мужчина видел издалека, но слов было не разобрать. Маска без лица трепетала на безветрии, а пламя поднималось по шее, скрывая остальное тело.       Он был старше, многим, но не было заметно насколько много. Волосы медные ласково обрамляли лицо извиваясь в агонии и не было ничего, что могло ему помочь – тени обступили его плотным кольцом. Крик его заставлял рвать на себе кожу, чтобы добраться до ткани под ней, до сухожилий и артерий, чтобы вскрыться и вынуть суматошный орган, отдать, кровью орошая землю, не давая и тому, что осталось от сына, упасть наземь.       Но он стоял бездвижно, окутанный мглой, черничным смогом и заревом пепелища. Смотрел и золото глаз растекалось из границ глазниц и больше ничего не осталось.       В яви же дом его был окутан теплой тишиной.       Кратос сжал переносицу, тяжело проведя ладонями по серьезному лицу. Сны растворялись не оставляя ничего, и, к сожалению, не давая никаких советов, что делать ему после всего аттракциона непрекращающейся агонии. Поднявшись с постели, мужчина размял плечи, внимательно осматривая знакомые стены и вслушиваясь в безмолвие его леса, что спал, убаюканный звездной пыльцой и теплой весной.       Осторожно ступая за порог, он прошел дальше, к чаще, успокаивая сердце и разум. Мягкий аромат цитрусов и бергамота принес с собой дух ветра, проскользнув мимо крепких ног, приветствуя бога. Внутри было неспокойно, но постепенно земля давала ему время на то, чтобы вдохнуть.       Ночная россыпь безграничного чернильного неба представлялась черной дырой уходящей далеко за кромку Девяти Миров.       Остановившись посредине чащи, Кратос опустился на колени, прикрывая сухие глаза. Тело его было сильным и крепким, после Вальгаллы его молодость словно вновь заходила, возрождаясь в его словно вновь надежные тридцать.       История одной длинной темной ночи, подумалось ему. Осмотревшись Кратос отметил, что в природной оранжерее неподалеку царит тишина, но стоило остановить даже свое собственное дыхание, как буйные заросли вокруг наполнялись тихими ночными звуками.       Он не мог довериться Атрею, как не обещал. Вздохнув, он опустился ниже по траве, запрокинув голову. Земля была прохладная, растения высокими стеблями укрыли его от чужеземцев и ему осталось только дышать ночью, восхищаясь красотой ночного неба. Атрей был где-то очень далеко, его не было несколько пар зим и это оказалось сложнее. Ждать. Его сын ушел, когда посчитал нужным, самостоятельный, но он не смог предугадать, что Кратос не сломается, а просто разозлится. Вальгалла дала ему больше сил, омолодила его душу, превзошла его старания потеряться в Вечности и с этим пришлось считаться. Теперь он силен. И разъярен.       Они расстались, когда юноша посчитал, что оставляет отца на верных людей, когда ему думалось, что тревога не затмит его дух, но будто он так и не узнал Кратоса за столько лет совместного одинокого выживания.       Хмыкнув Кратос провел рукой по голой груди, потирая зазубрены шрамов. Лунные отблески гладили натренированную мощь мышц и упорства, освещали аристократичную бледность, выявляя все отметены прошлой боли и предательств.       Он любил ему доверять, вот что не предугадал сын. И не знал, как ему убить в себе чувство любой любви, когда придет время для возвращения Атрея.       Если он вообще это планировал. Возвращение.       И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем отцу, сын дал также Синдри слово быть с ними до конца; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно опираясь на то, что может быть. Вдруг завтра же он умрет или случится с ним что-нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного обещания.       Утомлённый волнением и противоречиями он вновь провалился в сон.       Он видел его смерть. Опять. Или его собственную... И вновь Ночь. О, этой ночью всё было иначе.       Этой ночью они убивали друг друга, не понимая и даже не спрашивая – почему.       Мгла испарилась, оставляя только клочки тягучей материи, она была полупрозрачная, колющая, Кратос обходил ее, не касаясь, зная, что нельзя. Атрей кричал, но это был искаженный голос, более тонкий, жалобный. Таким он был давно, таким его знал Кратос в самом начале. Он зажмурился, вгрызаясь зубами в собственное запястье, оставляя отметины и кровь, которая шла и шла, не прекращая, которая была... настоящая.       Он терял кровь по-настоящему, и это заставило его остановиться. Глаза налились печалью и тоской, но это были не его эмоции, чужие, второстепенные. Кратос дал чужому разуму проникнуть в его ночную нереальную реальность, потому что знал, что Атрей где-то там, дальше, глубже.       — Ты слишком слаб, — прохрипел он, отточенным движением хватая хвост твари, что опоясывала его, невидимая и жадная. Кратос не был напуган, и разум был чист, и он с ясностью осознавал, что это уже точно не сон. Нахмурившись, он внимательно осмотрелся, позволяя чужой силе пройти по его позвонкам и забрать силу из рук. — Ночным ящерицам не стоит приходить к тем, кто может дать достойный отпор.       Он слышал ее смех, не то животный, не то потусторонний, нечеловеческий. Он слышал о них, знал, что она боится его, и также отчётливо осознавал, что напала она не на него.       — Твой мальчик сильный, — он не знал языка, но услышал каждое слово на греческом. Она хорошо знала с кем связалась. Но они никогда не нападают, если не уверены, что не поживятся. Или что им предстоит защищаться. — Боишься?       — Мой мальчик дружит с Мировым змеем, — фыркает он строго, уверенно расправляя плечи, разогреваясь. Ночная тварь, старая, древнего рода, скрипит костями, и клацает зубами в близи от его лица, но вдруг спадает духом, исчезая.       Кратос медленно призывает топор, но ничего не происходит.       — Уже уходишь, — скептично хмыкает он, осторожно осматриваясь, но жестко хватаясь за ближайшее теневое древо, почти сразу освобождаясь окончательно. Вся тьма окрашивается теплым светом, оставляя луга и рощи, цепляя босые ноги пухом и лепестками цветов, извергаясь птичьими колокольными пениями. — Довольно эгоистично.       — Отец?       Он оборачивается, со скоростью неравной и рыси, цепляя родные черты, с исплаканным, худым лицом.       Атрей тяжело дышал и видно был неуверен, сон или явь, тварь измотала и вероятно истратила его силы на защиту тех, от кого он пытался уберечь самого духа.       — Мальчик, — произнес беззвучно, одними губами и сразу обхватывает руками сына, что впечатался в него, рвано вздыхая и хрипя, заставляя его волноваться. — Сын, — уже вслух, бережливо и ценно роняет он, сжимая плечи и спину, незаметно проверяя дыхание и сердце, подтвердив догадки о проколе легких: мальчик захлебывался своей кровью, потерпев поражение, приняв жало в грудь.       — Я не знал... не был уверен, что это правда ты, — на выдохе, хрипя, бормотал Атрей, потираясь лбом о его грудь, сжимая рукава рубашки и оставляя темные пятна. Сердце самого Кратоса стучало у горла, но он был внимателен, бесстрашен, не давая страху поглотить его навыки. Сын поднял голову и они наконец встретились глазами.       Кратос смягчился лицом, не дыша, не давая себе дышать запахом своего дитя, которого так оберегал, так любил. Он мог... мог не отпустить его после. Ему нужна-       Им нужна поддержка, а не оковы.       Кратос жмурится с силой и прижимается к его лбу своим, давая им мгновение, которое было просто необходимо.       — Скажи мне что-нибудь. Мой отец любит хранить молчание, но пожалуйста... Папа, скажи мне что-нибудь, — Кратос прижал его ближе, прерывая контакт глаз, нежно касаясь открытой ключицы. Кожей он почувствовал, где именно была рана.       — Атрей, — шепнул он, тронутый чужой покладистостью и голосом. Он так давно его не слышал. Сын потерся холодным кончиком носа о его скулы, облизывая сухие губы. Глаза его были болезненными. — Кажется, ты скучал, néos ánemos, — продолжил Кратос снижая тон, подарив ему свою самую маленькую полуулыбку, притаившуюся, призрачную.       Атрей сжался и тихо-тихо засмеялся, с любовью прижавшись теснее, прячась в руках Кратоса, не замечая, что крови стало больше.       И Кратос тоже больше времени не терял: подхватил парня под спину и положил на поляну, поддерживая затылок, весь в чужой боли. Сын закрыл глаза, не в силах оставаться в сознании, только губы шевелились, но Кратос не стал слушать, уверенно перекрывая прокол частью свежей ткани, одергивая подол своего верха, разрывая его и прикладывая к отверстию. И его маленький воин с шумом выдохнул воздух, как будто он не дышал уже целые часы. Внутри него бушевал огонь и горячий металл, но он давно знает, как его держать в оковах, Кратос, задирая ткань на самом сыне, проникнул ближе к источнику разрыва, убирая лишнюю одежду, открывая грудь и ребра. Хрипы и хлюпанье крови разрывали его собственное сердце, но он знал, что все что происходит, это не сон. Больше нет. И если не помочь, он больше никогда его не увидит.       Проникнув пальцами внутрь отверстия от жала, расширяя тем самым доступ к легкому, Кратос отключился от всех эмоций, не позволяя себе рассуждать о сыне, как о ком-то, кого не спасти. Он просто помогает.       Еще с юношества он знает, что первая помощь при травмах грудной клетки, проколе легкого, очень болезненные, Атрею нужен отвар для того, чтобы он провалился в небытие, но у них нет времени. У его мальчика нет времени.       — Атрей, — шепнув имя словно молитву ему почти в посеревшую кожу, Кратос тяжело задышал, но сразу стиснул зубы, огладив живот и бока сына, проверяя функционируют ли внутренние органы, попал ли яд дальше.       Но вдруг голова Атрея упала на бок и на губах запузырился кровяной сгусток и мужчина сразу открыл его рот шире, наклоняя, позволяя вытечь всему тому, что не поместилось в легких.       — Это... так не должно было-       — Знаю, — прервал его отец, очищая нос и подбородок, дыша с ним в унисон. Крепкое тело нависло над юношей и Атрей больше не видел неба, только сосредоточенное лицо Кратоса, его недовольные глаза, золотые обереги, его путеводитель. И сразу стало спокойнее. Даже слишком-       — Сын? Атрей! Нельзя спать, — прошипел он сыну, но мальчик не откликнулся, глаза его были полузакрыты и Кратос знал, что слегка закатаны, его зрачки не реагировали, а грудная клетка почти не двигалась.       Сжав кулак, мужчина с болью опустил его рядом с телом сына, но после повернул его на спину ровнее, оглаживая края раны, игнорируя другую явную проблему: множественные переломы ребер. Ему в первую очередь необходимо наложить круговую бинтовую повязку. Рядом была крапива и ему пришлось выжать сок прямо на открытые края, он сам стиснул зубы, зная, как это больно, но после обработки тело натянулось тетивой, давая сигналы в мозг, поддерживая Атрея, давая необходимые импульсы и не позволяя уйти.       Кратос не позволит ему уйти.       И сразу забылось, что он Бог и сын его полубог, что рано или поздно все внутренние ресурсы возьмут свое, потому что они не возьмут. Они на чужой территории, в безграничном мире сна и яви, здесь кто бы ты ни был бы, ты равен с другим. И враг их, не враг вовсе. Многие хотят попасть в мир Духа снов, чтобы построить свою лживую жизнь на фундаменте фантазий и сновидений. Тот кого они встретили только хранитель. Атрей хотел ему помочь, выпутав из силков человеческих душ, но был не верно опознан, и отблагодарен не так, как им обоим бы хотелось.       — Не моя, — прошелестел голос совсем рядом. — Вина. Не моя.       — Это ты мне скажешь, если я спасу его, — хмуро кинул мужчина, умолчав, что если он не спасет сына, то спастись самому духу не удастся априори. Тяжело осмотрев взглядом нависшую над ним тучу темно-фиолетового окраса, у которой не было ни головы, ни туловища, только глаза-прогалы, он оскалился. Змий смотрел и казался огорченным, и не озабоченным чужой трагедией одновременно, он молчал, не хотел говорить, только следил, но Кратос не собирался ему облегчить жизнь. Он тоже может так, и дух даже не представляет насколько его собственное молчание тяжелее и опаснее.       — Очисти пути. Воздух.       Чужое шипение не помогло ему, Кратос и сам знал. Легче не становилось тоже – Атрей не дышал.       Он задохнулся сам, беспомощно оглядываясь. Отыскал тонкий игловидный прут, он был полый, идеальный, именно им он заткнул грудину в месте шипа, не задумываясь начиная делать ингаляцию кислорода для удаления накапливающихся в плевральной полости воздуха и крови.       Он коснулся губами бледной шеи, в извинении, и сразу приник к обескровленным сизым губам. Едва он коснулся твердыми настойчивыми губами его губ, магия внутри взорвалась диким пожаром.       Обняв парня за пояс, подложив руку под поясницу, удерживая его на границе, сразу отстраняясь, испугавшись себя. Легче, осторожнее, он тронул губами его волосы на виске, и дальше на макушке, пахнущих до боли породному – эту смесь мирра и смолы бензоина, благовоний бергамота и розмарина, аромат, присущий только Атрею, он узнал бы везде.       На слегка дрожащих руках, мужчина приподнялся над телом, с заботой оглядывая дрожащие губы сына, его алый, кровавый рот, опущенные уголки губ. Он твердо удержал его плечи, придавливая к земле, осматривая его сверху вниз, отвергнутый осознанием случившегося, внутренним голосом, что ругал его самого, но не замутнил его беспокойство и тревогу. Он даже не заметил, что их поляна больше не в затемнении и до слуха долетали таинственные звуки, только лучи закатных отблесков падали на землю, отвлекая своей настойчивостью. Накрапывал дождь. Дух свернулся выше над их головами, укрывая их от настойчивых капель.       Кратос сжал чужую ладонь в своей и прижался к его боку. Атрей был слишком уязвим, но он был таким, каким Кратос его помнил. Такие же тёмные, затенённые длинными ресницами синие-синие глаза, такие же продолговатые, аккуратные; россыпь звёздной пыли родинок и изломы шрамов, ожесточенный мальчишеский изгиб губ и гордый изящный нос. Заломленные в боли брови.       Продолжая смотреть в его прикрытые глаза, Кратос рвано потянулся к чужой холодной руке, и мягко коснулся губами тыльной стороны ладони, не отрывая внимательного взгляда от бездвижного сына, другой рукой затыкая прокол на груди. Его собственные губы были в чужой крови и остатках слюны. Он коснулся их языком, собирая с самой сердцевины, задохнувшись чувствами. Мягкое прикосновение словно удар током пронзил всё тело, удовольствие заклубилось в его груди и ногах, удовольствие разлилось патокой огладив изнутри в нечуткой, грубой ласке, вывернув его наизнанку. Душа заскрежетала, словно хотела вскрыть его собственную грудину и вырваться. Он никогда такого не испытывал.       И его никто не остановил: он, поддавшись, отстранившись от голосов внутри, прижался пульсацией, вспышкой, губами к нежной кожи бедра сына рядом с самым сокровенным местом.       Ласковое и внимательное выражение с лица совершенно исчезло: он был серьезен и сух. — Живи, Атрей. — И только в глубине глаз дрожали чувства. Их не должно было быть.       Не так много. Не таких.       Все померкло.       Вслед туману Кратос отшатнулся, оказавшись один на один с воспоминаниями. Долго было тихо, но вдруг он наконец разглядел тонкие, дрожащие очертания прошлого – как Атрей совсем крохой плакал над убитым оленем, теряя веру, раненный реалиями. Так и не сумевший потерять надежду навсегда, сын своего отца. Он помнит. Помнит, что сам хоронил животное с почестями, так и не сумев применить в пищу, пораженный чужой незамутненной искренней детской радостью. Одной из первой, что он испытал на себе и одной из первой, большой и глубокой, что испытал сам Атрей, впервые за много лет проживания с не любившей его матерью.       Сразу следом он увидел искру пронесшуюся сквозь первый образ заменяя его тем, как Атрей не потянул прыжок, хоть и стал немного старше, упав с моста. Теперь он видел уже и самого себя, перед ним Кратос из прошлого сиганул вниз за ребенком, прижав его к своей груди, расшибившись о камни удивившись треснувшим в громком хрусте костям спины. Кратос недовольно зарычал, попытавшись ворваться в старую реальность, но столкнулся с прозрачной преградой, позволяющей только смотреть. Он чувствовал много всего, растревоженный, желавший видеть своего сына здесь и сейчас, но не прошлое, только не его. Но Кратос из прошлого не замечал его метаний, хаотично сжимал ребенка, и трогал, оберегая до конца, в ужасе лишь от мысли, что мог не успеть.       В затемнении, совсем далеко, он узнал еще одно воспоминание, но оно было не его, он... не помнил, чтобы это было в его голове. Он сделал шаг вперед и преграда позволила, сдвигаясь вместе с ним. Тихолесье. Мидгард. Его мальчик в его, Кратоса, комнате. Он гладил его влажные кудряшки, мягкий-мягкие, где-то в холодной ночи дома, несогретые даже камином, когда Мимир теряясь в забытие, убаюканный морозом, засыпал. Когда его дитя был нежным и трогательным, когда Кратос не мог принять в себе, что сердце его билось. Что оно билось только в такт чужому дыханию.       Несколько секунд ничего не происходило.       Кратос с яростью разбил стену на тысячи мерцающих осколков, что бились и раскалывались прямо в воздухе, еле замирая и отскакивая, укрывая его от старого и помогая вобрать новое, то что было сейчас. Настоящее. Он ничего не видел, перед ним была темнота, но вдруг он ощутил свое тело и тело сына под руками, уже знакомую поляну и рану. Он продолжал ее держать. Ну конечно же он держал ее.       Невидяще он снова переместил ладони на плечи Атрея, провел вниз до самых дрожащих пальцев и почувствовал, как те судорожно сжали его в ответ.       Он уже было слышал, как приоткрываются чужие губы, как зубы сталкиваются с трудностью, и свистящий выдох прерывает неозвученный искаженный шепот, к которому он прислушивался на издыхании собственных сил. Прижавшись щекой к чужому маленькому рту, умоляя сына ответить, пока вокруг них был ураган из стекла и льда, закрывающий солнце темно-фиолетовой тьмой, рассыпающейся прямо вокруг них, словно дождь обезумел, как вдруг Атрей растворился в его руках.       Распыляясь пыльцой, исчезая последним золотым бликом на солнце. Все вокруг стало чернильно-бордовым ничем.       Кратос знал, что смог вытянуть сына в последнюю секунду. Он знал, что вспомнив то, как он любим им, это дало плоды. Дух помог. Надо бы рассказать об этом Атрею. Позже. Когда-нибудь при встрече. Если он выжил.       Отпуская мысли о чужом пути, Кратос открывает глаза.       Поляна вся заполнена пушистыми кроликами, что облюбовали его бок и спину, пригревшись. Неподалёку шла молодая косуля скептичным фырком выражая нелучшее мнение о Кратосе в близи нее самой. Чуть дальше копошились еноты. Фенрир, Спеки и Сванна удивленно смотрели на его место ночлега, наблюдая со стороны. Внутри было легко.       Кратос краем глаза зацепил маленького хорька, и медленно поднес к нему руку, давая обнюхать. Животные замерли на мгновения и вновь пришли в движение, не испугавшись. Он осторожно погладил чужую мохнатую макушку и опустился на спину, раскинув руки в сторону, сбив небольшую стайку полевых мышей, разбежавшихся с недовольно громким писком в стороны.       Он засыпал уставший, вымотанный. Но сейчас все было совсем по-другому. Он так и не узнал наверняка смог ли спасти своего ребенка. И был ли это не сон.       Атрей расскажет ему много лет спустя, когда вернётся. Если не сгорит от смущения, трогательно смотря ему в глаза после случившегося. А может стоит поспешить, и не затягивать путешествие..       Солнце ему улыбалась и Кратос вдруг тепло зажмурился, расслабляясь. Он побудет здесь еще немного. А после ему предстоит много работы. Все миры ждут его жесткой хватки и мудрости, но их ведь еще стоит откуда-то почерпнуть, верно? Он побудет здесь еще немного. Отдохнет.       А после сразу к Валькириям за Мимиром. Да, это хороший план.       Хорошая жизнь.              — Κalí týchi, gios.              «Береги себя, отец» подумал Атрей поднимая глубокие глаза к небу, находясь за тысячи верст от дома, с зашитой, перевязанной раной на груди и тонкой бороздой отметки от хватки отца, которую он бережливо гладил подушечками пальцев, стесненный своим смущением и жаждой...       Губы припухли совсем не призрачно.