Рассудок никогда не плачет, это не его дело;
а сердце никогда не рассуждает — оно не для этого нам дано.
Жорж Санд
***
Знойным вечером трудяги, покончив с работой, в большинстве своем возвращались по домам, где их наверняка ждал пусть и простой, но заботливо приготовленный и сытный ужин, заливистый детский смех и преданные жены. Некоторые всё же останавливались у домов любви, редкие исключения сворачивали на улицы с трактирами. Амен, отправив охотников прочесывать переулки, стоял в тени, наблюдал за прохожими. О том, что если бы не служба — ноги бы его в этом городе не было, думать прекратил едва въехав. Главное — отыскать, схватить старшего черномага с поличным, прижать к стене, да так, чтобы всех сообщников выдал. Всегда был тверд в намерениях, с намеченного пути не сворачивал. Поэтому очень он удивился, обнаружив себя пристально наблюдающим за стройной смуглой девушкой, быстро шагающей за мужским силуэтом. Длинные волосы точно смоль — черные и блестящие, кожа в отсветах уличных факелов сияет словно чистый шелк, совершенные изгибы женского тела эффектно подчеркивает невесомое платье. Раздраженный, он отвел взгляд, подумал — такая юная, грациозная, даже в спешке двигается словно кошка, и не нашла ничего лучше, чем податься в жрицы любви; взгляд, непослушный разума воле, быстро вернулся к точеной фигуре, торопящейся скрыться в переулке, что ведет в бедняцкий район. Точно ли работает? Что забыла в таком случае среди бедняков? Им не оплатить такую головокружительную красоту. Заинтересовался, решил проследить, выяснить, чем на самом деле занимается. Каким же было его удивление, когда обнаружил ее выговаривающей простаку за то, что обидел собаку; не сдержал беззлобной усмешки. Стоило только Амену предположить о торговле телом, так оскорбленный огонек блеснул в золотых глазах, убедил его — непростая Неферут повстречалась. Всю ночь не мог выкинуть взгляд оскорбленный и дерзкий из головы, видел его даже во сне, и повстречав ее следующим вечером сдержался едва, чтобы не отобрать вино с условием, что испить его сможет только в его, Амена, обществе. Когда же приняла помощь в колеснице, упершись ладонями, небольшими и аккуратными, в широкую грудь, так вовсе выбила из головы все мысли, единолично заняла весь разум. Наваждение какое-то, не иначе. Время шло, за ней издалека наблюдал, знал — не просто так оказалась в компании щенков Реммао, а значит и он должен воспринимать как цель. Однако тело предавало, втянуло в сговор глаза: все чаще ловил себя на том, что подолгу смотрит, как она пишет, как позволяет Исману приобнять за плечи ее, как ласково гладит взятую под опеку собаку и даже как ест; слушал журчащий серебристым ручьем смех, когда находился поблизости. Понимал, не может симпатизировать одной из учениц черномага, но поделать ничего не мог, как ни старался. Вот и предложил однажды прогуляться вдоль Нила; мысленно обругал себя за радость, испытанную от быстрого согласия. На шипение наставника Эва даже не оглянулась, сразу после недолгих сборов решительно отправилась с Аменом. Она шла рядом молча, не поднимая на него взгляда, сверлила глазами песчаный берег. Он, напротив, на нее поглядывать не стеснялся, отмечая появившийся, видимо, по этому поводу легкий макияж, совершенно необязательный при такой ослепительной красоте, и очередное ничего не прикрывающее платье, восхитительно ей подходящее. Ему вовсе не хотелось переодеть ее в закрытые одежды, просто стиль значительно отличался от привычной взгляду моды столицы, где редкие женщины носили наряды с вырезами едва не от таза. — Бывала в Мемфисе? — Нет, господин, до этой поездки ни разу не покидала Гермополя, — честно ответила Эва, внимательно рассматривая тамарикс, будто впервые увидела. — Там есть прекрасные сады, значительно интереснее этих кустов, — усмехнулся Амен. — В храме тоже был небольшой сад, я любила там погулять, — протараторила спешно, обрадованная возможностью поддержать разговор. Он не сдержал очередной усмешки, заметив румянец на смуглых щеках – извечная дерзость испарилась, стоило лишь остаться наедине. Заявил: — Он ни в какое сравнение со столичными не идет, по некоторым гулять часами можно. — Вот как, — Эва улыбнулась, заправила за ухо гладкую прядь. Амену захотелось повторить это движение, самолично ощутить ее мягкость. — Надеюсь, увижу когда-нибудь. — Коль соберешься, сообщи, покажу лучший, — сказал раньше, чем обдумать успел. — Я, — она выдохнула, изящно перешагивая через бревно в песке. — Не уверена, что приеду. Плохо переношу езду в колесницах. — А мне показалось, ты хорошо держишься, — в третий раз усмехнулся охотник; припомнил, как льнула к нему в начале пути к Фивам. Эвтида покраснела так густо, словно под кожей разразился пожар, и шумно вдохнула, остановилась как вкопанная. Амен не сразу заметил заминку, и повернулся спустя пару шагов, сдержал порыв рассмеяться, приметив совсем уж явное смущение — принялась заламывать пальцы, взглядом бегала по земле, будто искала спасения. Всякий раз, когда видел ее в компании других мужчин, Амен думал: такая красавица, еще и не дурного ума, уже точно с кем-то да сблизилась, однако в то же время, подмечая как неловко избегает чужих прикосновений и нежеланного уединения, понимал — неопытная совсем. Сейчас окончательно убедился: стоило только напомнить о близости, вынужденной и обоим приятной, как тут же залилась краской. — Эва, не то имел в виду, — попытался подбодрить, шагнул к ней. Приятно стало – не отшатнулась, как от Реймса, частенько тянущего к ней руки, осталась на месте. — Пожелаешь – с нами поедешь, как закончим здесь. Помогу, писарем устрою. На этот раз усмехнулась она, но совсем безотрадно. Хотела сделать шаг назад, уже отставила ногу, да так и замерла — он легко коснулся ее плеча, скользнул пальцами по нежной коже. Незримый бог, как давно хотел это сделать! Хотел приблизиться еще, сократить расстояние к допустимому минимуму, да не успел — она выпалила вопрос, не поднимая головы: — Чего взамен хочешь? Амен растерялся, не сразу понял даже: — За что? — За помощь. Какой оплаты ждешь? Ни денег, ни подобающих навыков у меня нет. Сам видел, господин, как пишу. На работу никто и не подумает взять без веских причин. У всего есть цена, знаю это отлично, — она робко взялась за руку, до сих пор лежащую на тонком плече, и потянула, смещая вниз, к бедру. Он видел, больших усилий ей стоило не отвести взгляда; выдохнула почти шепотом, голос ее дрогнул: — Подобной признательности ожидаешь? — Что? — Амен моргнул не в силах поверить в происходящее. Порой робкая, чаще – непокорная, дерзкая, свободная, изысканная – Эвтида была в его глазах какой угодно, только не развратной. Следом за вмиг угасшей искрой вожделения в груди его вспыхнул гнев. Перехватил ее за запястье, строго чеканил каждое слово: — Больше никогда и ни с кем не смей делать подобного. Уяснила? — Я просто предпол… — Если бы я согласился? — выпалил Амен и встал к ней впритык, вынудил задрать голову. Тонкое запястье держал крепко, но боли не причинял; лишь хотел показать, сколь слаба может быть перед обстоятельствами, в какое положение могла с опрометью поставить себя. — Что бы делала, если бы захотел взять предложенное? Куда бы улизнула? И смогла бы, сейчас уйти можешь? Эва хлопала ресницами растерянно, судорожно дышала, освободить руку и не пыталась — заранее предугадала тщетность. Уже вечером Амен подумал, каких трудов стоило ей такое сказать, задумался, что же должно было происходить с девушкой в прошлом, если думает, что за простую помощь от нее потребуют подобной оплаты. Сейчас же не пытался гнев усмирить, пораженный ее о нем мнением. — Бестолковая, — не сказал, выплюнул; побуравил хмурым взглядом и отпустил. Ничем ему не обязана. — Прости, господин, — почти прошептала, вконец смятенная. — Привыкла всякого на ложь проверять. Ответить он не успел — Эва развернулась, от того шелк взметнувшихся волос сверкнул бликами солнца, и стремительно прочь зашагала, плечи ее мелко дрожали. Вздохнул и позволил уйти, проводил ее взглядом. До чего же наивная. После неудачной прогулки долго не решалась и взгляда поднять на него, сторонилась при каждой возможности, убегала сразу, едва заканчивал раздавать указания. Уважал ее выбор, решил — раз избегает, значит напугал, ни к чему теперь бередить душу. Однако вскоре заметил: приехавший македонский лекарь зачастил ошиваться с ней рядом, вот уже и ароматными маслами снабдил. Амен вдыхал их деликатный персиковый шлейф, когда во время наказания за ночные прогулки она отважилась помочь нанести на спину лекарственные масла. Незримый, как приятно было ощущать нежные прикосновения мягких теплых ладоней, чувственно скользящих по коже! Как остро хотелось позволить продолжить, когда, забывшись, скользнула пальцами к бедрам, однако годами взращиваемая выдержка не подвела — мигом остановил, привычно уже схватив за запястья. Тогда и понял, что несмотря на страх она все же к нему тянется. Мысленно признал собственный интерес — если окажется не шезму, он вовек не простит себе упущения. Решил — никакому лекарю, даже будь он трижды лучшим, она не достанется; во всяком случае за ее внимание македонцу придется конкурировать с ним. Спустя пару недель он сидел в кабинете храма Амона-Ра, откинулся утомленно на спинку стула. Очередной день ушел на бумажную волокиту, за окном уже вовсю алеет закат. Запрокинул голову и на потолок засмотрелся, в размышления погруженный. Почти месяц безрезультатной работы, об успехе в поимке виновного в эпидемии еще и речи не идет; Реммао осторожничает, до сих пор ничем не выдал себя, но это вопрос времени — однажды оступится и выведет на цель; за ним пристально наблюдают. Амен потер пульсирующие виски и поднялся. Хватит на сегодня работы; направился к выходу. У библиотеки остановился, поразмыслив, заглянул через щель небольшую и сразу обнаружил Эвтиду. Сидит, старательно пишет с немыслимо прямой спиной. Изящный стан в лучах вечернего солнца выглядит невероятно, словно принадлежит объятой ореолом богине, не человеку. Подумал, что можно и похвалить — в последние недели неустанно письмом занимается, летопись ведет всё лучше и лучше. Решился. Открыл двери бесшумно, приблизился, мерно ступая, остановился на расстоянии в полшага. Стоял сзади, осязал дурманящий сладковатый аромат от бронзовой кожи, здесь уже держать себя в руках приходилось — во всем теле разбушевалось желание коснуться этой кожи губами, оставить отметины на тонкой шее и слышать не скрип пера по папирусу, а ее томные вздохи. Эвтида почувствовала его приближение, точно почувствовала — вытянулась точно струна, хоть и казалось, что прямее сидеть уже некуда, сжала колени; однако ничего не сказала. Он не сдержал короткой усмешки, теплой и радостной: не дрожит — уже хорошо. — Много написала? — склонился, заглянул в свиток через плечо. — Вижу, стараешься, лучше уже получается. — Три свитка, господин, — упоительный звук ее голоса обнажал в нем желания самые затаённые, какие старался убрать на самые задворки сознания, и силы сдерживать их таяли на глазах. — Молодец, Эва, — выдохнул едва не в самое ухо, бережным движением перекинув волосы на одну сторону. Про себя отметил – остро реагирует, моментально сбилось дыхание. — Хватит на сегодня, поезжай в поселение с остальными. — А ты? — должно быть против воли вырвалось. — У меня еще есть дела. Поезжай, с Тизианом в колесницу садись, подсобит. Проводить? — Н-нет, дойду, — резко выдохнула, едва только отстранился, подскочила, судорожно собирала папирусы, наспех сворачивая. Наблюдал за этим с легкой полуулыбкой, руки скрестил на груди. Кивнул, когда почтительно поклонилась, тщетно пыталась скрыть вспыхнувший на смуглых щеках румянец; едва сдержал смешок, когда вылетела из помещения стремительно, словно стрела. На рынке царила пыльная духота — мощеная каменными плитами площадь, прогретая за день на солнце, жаром обдавала подошвы сандалей и ноги. Эпистат постучал в дверь Агнии и вошел, согнувшись на пороге. Маленькая ростом, под себя жилье выбирала. Провел там не меньше пары часов — трудный был выбор, наиболее подходящее искал; еще и гетера подначивала, дразнила, он в отместку потребовал добавить деталей, она долго корпела. В охотничье поселение вернулся затемно, ужин закончился давно. Не беда, в прежние годы целыми днями без еды обходился. Чем ближе подходил к ее дому, тем сильнее росло в груди незнакомое чувство, нервы щекочущее и свербящее в горле. Остановился перед дверью, долго решался — еще не делал такого, вдруг не понравится? В глаза, конечно, не скажет, сделает вид, что приняла с радостью, но он-то знать хочет наверняка. Раздраженно челюсти стиснул и плечами повел. Мальчишка мальчишкой. Постучал, дверь очень скоро открылась. — Господин? Что-то случилось? — Эва стояла в проеме, одетая в тонкое голубое платье, легко скользящее по точеным изгибам от малейшего дуновения ветерка, на него удивленно глядела. Волосы распущены, вопреки обыкновению не собраны в прическу – неужели спать собиралась? Амен горло прочистил, сказал: — Проведать пришел, Неферут. Впустишь? Эвтида кивнула, отошла назад, открывая дорогу; взгляд ее удивленным был и улыбающимся. Он зашел, вскользь осмотрелся: расставленные по разным местам свечи и масляные лампы озаряли комнату мягким светом, на кровати разложены свитки. Он шумно носом вдохнул. Куда только смотрит? Отвел взгляд от постели, уселся на софу прикроватную и принял расслабленную позу, подозвал жестом Эвтиду; она грациозным движением опустилась на пуфик напротив софы, совсем близко, села боком и колени направила в сторону, полусогнув стройные ноги. Нерешительно взгляд подняла, перед этим скользнув по коленям его. — Рассказывай, как дела? Нравится учиться? — Всё едино, господин, — руки сложила на колени. — Знаешь ведь, как к письму отношусь. — Зачем тогда в храм учиться отправилась? Или не нравится потому, что заставляю? — Хотела деньги зарабатывать, семье Исмана за доброту отплатить, — Эва опустила взгляд, плечи понурила. — Наверное, прав ты. Принуждения не выношу. — Вот как. Надеюсь, вскоре полюбишь, — усмехнулся – она от слов его мгновенно брови возмущенно нахмурила. — Я о письме, Эва. Без хороших навыков учебу не продолжить, а без нее не достигнуть остального. — Я понимаю, — выдохнула, потирая плечо, бросила на него робкий взгляд и быстро к окну перевела. Он откровенно любовался ею – оттенок платья прекрасно сочетался с загорелой кожей, тонкие ткани пусть и подчеркивали многое, все же оставляли немного простора фантазии. Эва спросила: — А как твой день? Как с делами после храма? — Устал, — признался Амен, сунув руку в карман легких штанов. — Дело успешно прошло. — Ужин пропустил. Я просила Хиону отложить для тебя порцию. Стынет, наверное. — Заботливая, благодарю. Поднялся, приблизился к ней на отчего-то отяжелевших ногах, взглянул в полные удивления золотые глаза, значительно возвышась над ней. Сидит перед ним без видимого страха, изящная точно газель длинноногая, манит прикоснуться словно свет мотылька. Большим пальцем очертил острую скулу, за этим наклониться пришлось, восхитился бархатом кожи. Ничего не сказал, обошел и за спиной замер; она сейчас почти не дышала. Ладонь сама потянулась к волосам, проникла пальцами в шелковистые черные пряди. Уголок губ дернулся в тени улыбки, когда она вытянула шею, повела головой вслед за рукой, желая продлить ласку. Второй вытащил из кармана шелковый сверток, протянул вперед, держа на уровне ее глаз. — Взгляни, Неферут, — присел, слегка упершись подбородком в макушку. Ее пальцы подрагивали, пока разворачивала подарок, и едва не выронили ткань, когда увидела сокрытый в ней предмет. Эва поднесла его ближе к глазам, вглядывалась в каждую деталь. — Это?.. — Тебе. Понравилось? — опустил голову, коснулся дыханием уха, не упустил из виду разбежавшихся по коже мурашек. — Очень понравилось, Амен, — живот скрутило, защекотало приятным холодком от того, каким восхитительным голосом она произнесла его имя, кажется, впервые; словно пробовала его на вкус, что оказался терпким и волнующим. — Оно невероятно красивое. Это сокол? — Да. Не сдержал облегченной улыбки. В тонких пальцах и длинных серебряное ожерелье-обруч, наиболее массивное в центре, где благородная птица раскинула крылья, плавно сужающиеся к застежке, смотрелось куда красивее. В выборе он не ошибся. — Позволишь, надену? — коснулся носом волос над самым ухом, глубоко вдохнул их аромат, чарующий и деликатный; ладонь разместил на тыльной стороне ее кисти, второй забрал лишнюю теперь ткань и в сторону отбросил. — Радостью для меня станет. — Конечно, как пожелаешь, — тихо выдохнула, отклоняясь назад, прижалась плечами к нему. Плавно приподняла руки, бережно придерживая украшение, передала ему. Справился с застежкой неожиданно быстро, не упустил возможности погладить пальцами заднюю сторону шеи, скользнуть лаской между лопаток. Она вздрогнула дважды: первый раз от холода металла, второй — от его прикосновений. С трудом и неохотой убрал руки, вновь обошел, оглядывая теперь спереди. — К лицу тебе, носи не стесняясь, — принудил взгляд остановиться на смущенном лице, взялся кончиками пальцев за аккуратный подбородок и приподнял голову, на него чтобы смотрела. В этом доверительном положении, глядя на него снизу вверх, выглядела еще изумительнее. — Очень красива ты, Неферут. — Спасибо, — опустила взгляд на его губы, на выдохе полураскрыла свои, влекущие его до невозможности. Опустился на колени и сел – так почти на одном уровне стали, – ладонями мягко притянул за тонкую талию ближе. В глаза смотрел внимательно, ища тень протеста, она глядела пронизывающе, в золотых омутах плескалось нетерпение. — Любое украшение меркнет, — в шепот его проник хрип, Амен не выдержал: наконец подарил обоим поцелуй. Не торопился, не требовал, не настаивал – мягко касался нежных губ, целовал невесомо; она отвечала робко, дышала часто, глаза прикрыла, он быстро понял – впервые целуется. — Одно только знать хочу, Эва, — негромко проговорил, с неохотой прервавшись. Встретившись глазами с ее, чуть тронутыми туманной поволокой, спросил серьезным голосом: — Есть у тебя что-то с лекарем? — Нет, — мгновенно прошептала ответ, нерешительно обвивая нежными руками массивную шею. — Ни с кем нет. — Радует это, — признался, выдал интерес окончательно и не жалел. В грудной клетке растекалось тепло, согревало до кончиков пальцев. Его выбрала, ему решила первый поцелуй отдать. Она не решалась продолжить, так и замерла губами в волнующей близости от его собственных; ласково поглаживала подушечками пальцев теплую кожу на шее, завороженно глядела в глаза. Он не двигался, не позволял страсти им овладеть — избегал снова напугать ненароком. — Амен, — прошептала в самые губы, сорвала замки с кованных решеток запретов. Не выдержал – резким движением притянул, усадил на бедра, сам ноги вытянул, крепко держа за спину, целовал жарко, едва не кусал. Эвтида мелко задрожала, когда одна ладонь повторила изгибы, подбираясь к груди, а вторая – скользнула под ткань на спине, задвигалась по коже, горячей и мягкой, вверх и вниз, когда слишком явственно ощутила неуемное желание его; он чувствовал гулкое биение сердца ее, ощущал жар кожи и с ним едва не сливался. Эва отстранилась немного, насколько позволила лежащая на спине рука, глядела на него с нерешимостью. — Амен, я… Ее прервал настойчивый стук в дверь и разразившиеся вскоре гневные окрики с улицы: — Эвтида, открой! Сейчас же открывай! Она вздрогнула и напряглась, под его пальцами мышцы ее едва не застыли. Амен внимательно посмотрел на нее, дыхание мигом восстановил: — Ждешь кого? — Нет, — прошептала и глядела растерянно, ошарашенная внезапностью. Амен кивнул. — Сам открою, здесь будь. Он действовал бережно, ссаживая ее с собственных коленей обратно на пуфик, погладил фалангами пальцев по румяной щеке. Она вздрогнула снова, когда стук стал совсем уж отрывистым; Амен отнял руку, взгляд его потемнел. Поднялся, наспех оправив одежду, к двери подошел не в лучшем расположении духа — кому только потребовалось прерывать их прямо сейчас? Увидев вторженца, Амен рассвирепел. — Что нужно? — прогремел, руки скрестил на груди. Вид на раскрасневшуюся по его же вине Эвтиду прикрыл широкой спиной. Реммао так и замер с занесенной для очередного стука рукой, безмолвно глядел на эпистата, разинув рот. Амен повторил: — Зачем явился? — Хотел свитки проверить, — шезму быстро собрался с мыслями, вернул виду привычную отстраненность, но бегающие глаза с головой выдавали – испугался. — Не поздно ли спохватился? — Амен недобро усмехнулся, шагнув навстречу, скалой возвышался над ним. — К чему такая срочность? — Долго ждал, когда вер… — До утра потерпеть не могло? — перебил эпистат, шагнув еще раз, вынудил её наставника отступить. — Еще раз услышу, что юных девушек по ночам беспокоишь, – иначе пойдет разговор. Возвращайся к себе. Ответа не дожидался — шагнул назад и дверь захлопнул за собой. Так и замер, на доски двери пристально глядел. К Эвтиде повернулся не сразу, взгляд еще полнился пылающей яростью. Каков наглец. В поселении фараонской охоты воду мутит? Чего от нее на самом деле хотел? А она кто на деле — писарь-ученик или все-таки будущая шезму? — Не лучшего наставника для себя выбрала, Неферут.***
Остановив ладонь на изящном изгибе талии, неподвижный Амен дышит осторожно, опасаясь потревожить её чуткий сон. Чрезвычайно сильно хочется ему коснуться щеки, провести пальцами по линии челюсти, задержаться у аккуратного подбородка — и, может, скользнуть к пухлым, чуть приоткрытым губам; забрать тревогу, поглотившую всю ее без остатка. Эву определенно что-то гложет — это подтверждают нахмуренные брови, вместо расслабленного во время отдыха лица, а раздавшийся пару минут назад сдавленный мученический стон лишний раз доказал верность слов Тизиана: ей действительно снятся сны. Амен хотел — безумно хотел — верить, что она непричастна. Искренне желал, чтобы все догадки его оказались не более, чем глупой ошибкой, а она и правда всего лишь училась быть писарем у поганого черномага, но колоссальный опыт охотника из песни не выкинешь: верховный эпистат знал, что не бывает таких совпадений. Не догадывался, а знал, что в ибу, скрывая лицо проклятой маской служителей Сета, стояла именно она; ни с чем он не спутает приятный аромат персика с цветочным шлейфом вперемешку с ее собственным свежим и чуть сладковатым запахом. Наутро после погони только убедился в этом — невзирая на пьянящую страсть помнил о произошедшем и, едва коснувшись губами разгоряченной кожи шеи, ощутил то же благоухание, что стояло в воздухе комнаты для бальзамирования. Все равно, что больше никто из отряда этого не заметил; главное, Амен знал наверняка. Тизиан, конечно, посмеялся бы над ним, если бы хоть раз забыл об уважении к другу и эпистату. Еще бы — хладнокровный, расчетливый, всегда спокойный руководитель, старый и до мелочей знакомый друг, в конце концов — убийца, гроза всех шезму, и вдруг забылся словно мальчишка, поддался чувствам, мечется между желаемым и верным. Лежит теперь, как последний дурак, и боится потревожить сон той, кого, по всей видимости, вскоре ему предстоит собственноручно убить. Убить. Если подозрения подтвердятся, если найдутся неопровержимые доказательства, а она — бесповоротно оступится, он действительно сделает это? Как это будет? Сможет ли боль причинить? А если да, то зачем, для чего? Наставник ее набросился и сразу сбежал, а она, не сумев дождаться, изведшись от беспокойства о нем, Амене, пришла сама, чтобы убедиться, что все у него в порядке, что жив и здоров. Отпиралась, конечно, говорила о ненависти, да только не выдержала — подчистую выдала истину чувств. Сомкнутся ли с ожесточенностью его руки на хрупкой шее сильнее, чем тем вечером, когда подозревал в воровстве? Амен поднял взгляд к потолку, где плясали тени от неспокойных огней, вздохнул глубоко и бесшумно. Он помнил, будто это происходило вчера, мягкое прикосновение женской руки к запястью той, что сжимала ей горло. Смелый взгляд блестящих глаз и, кто бы мог подумать, не страх — дерзкая ухмылка, все без слов выражающая. «Давай, убей, я готова». Наверное, это и стало началом обрушения всех запретов и концом трезвости разума. Никто еще не смотрел в глаза собственному палачу с такой дерзостью, отвагой, решимостью, с такой… надеждой. Будь он чуточку наивнее, не сомневался бы — она лишь плохой ученик, просто писарь и все. Насколько бы тогда все было проще: она уехала бы с ним в Мемфис, он поселил бы ее в своем доме, и больше не знала бы бед. Да и какие беды? Все плохое обходило бы ее стороной, ей бы кланялись все встречаемые на пути и смотрели бы исключительно с трепетом; носила бы лучшие одежды, какие только понравятся, и ела бы лучшие блюда. Он дал бы ей все, а она могла бы заняться чем угодно. Захотела бы — рисовала, писала, завела подруг, путешествовала бы с ним по Египту, оставаясь при этом вдали от охоты и казней, да хоть просто лежала бы на самых роскошных простынях в окружении книг, вина и яств, ожидая его возвращения. Изъявила бы желание — он оплатил бы учебу в любом храме, где могла бы изучать искусства, науку, да пусть и мироустройство. Все, что нужно ему, — ее честность и искренность. Взамен он готов дать много больше, преподнести если не целый мир, то как минимум все, что в его силах достать, добиться, завоевать. Амен огладил тонкую талию и на изящное бедро руку сместил, вздохнул снова. В этой девушке есть все, чего он хотел, и все, что в ней есть, ему желанно. Чарующие золотые глаза, необходимая самоуверенность и смелость, пытливый ум, пусть иногда она и пытается скрыть его за напускной глупостью, а главное — способность к развитию и непоколебимая сила воли. Он отчетливо видел это всякий раз, когда она сидела за нелюбимым письмом, старательно улучшая линии иероглифов, а день, когда нашла в себе силы выйти из дома после гибели брата, точно отпечатался в памяти до конца его дней. Он переместил ладонь к волосам, невесомо перебирал пальцами гладкие пряди и не мог отвести от нее задумчивого взгляда. Сирота, как бы там ни было, выбрала не отправиться раздвигать ноги — нашла способ пойти учиться в храм. Он не смог сдержать легкой улыбки, вспомнив их первую встречу и ее донельзя оскорбленный взгляд, когда счел ее жрицей любви. Уже тогда мог все понять. Наверняка негодяй притащил ее в трущобы, чтобы выполнить заказ, нужно было лишь проследить за ними, однако нет же, он решил сделать все в Фивах, поймать всех больших рыб разом. И что теперь? — Реммао, это ты… Ты убил его?.. — она простонала с надломом и в его плечо уткнулась разгоряченным лбом; блестящие пряди возмутились движением и прикрыли напряженное от кошмара лицо. Амен вернул руку к талии и к себе сильнее прижал, коснулся губами макушки, этим надеясь напомнить — он здесь, рядом, и никого больше нет. Пока он с ней, никто и прикоснуться не посмеет, не причинит ей вреда; это лишь в его власти. Власти, о которой впервые за долгие годы он пожалел. Дыхание Эвы сбилось, стало прерывистым, по телу прошлись судороги, и длинные пальцы бессознательно сжали ткань на его груди. — Не прощу, — выдохнула Эва и сразу после расслабилась. Шезму не видят снов, всем известная истина. Приступая к изучению мастерства, утрачивают тепло собственных Ка. Тогда почему той, в чьей причастности к запрещенному ремеслу Амен уверен, они снятся? Да не просто сны — кошмары? Терзающие мысли копятся в его голове, переполняют и никуда не деваются, собираются в огромный ком, и разобрать его с каждым днем всё сложнее. Если подозревает — должен допытаться до истины. Найти доказательства вместо того, чтобы целовать её, сжимая упругие бедра; выяснить, чем на самом деле занимается вместо того, чтобы бережно обнимать, пока она, пристроившись под боком, спит, а сделав это — незамедлительно казнить. Он обязан ставить долг выше любых чувств и эмоций, всегда это делал. Почему теперь медлит? Почему позволяет себе все сильнее утопать в запутанных чувствах? Потому, что сомнения от впервые подведшего чутья и факт видения ею снов оказались сильнее обязательств и подозрений? Не смея пошевелиться слишком явно, Амен протянул вторую руку и коснулся черных прядей, осторожно убирая их от лица. Он размышляет о том, что сделает сам, а как же поступит она? Предаст, едва поймет, что он знает правду? Сбежит? Холодок пробежался по загривку, за ним мурашки не замедлили ледяными змеями расползтись по спине. Что, если невинность, в его присутствии прослеживающаяся в каждом ее стесненном движении, в каждом робком прикосновении — лживая иллюзия, созданная хитрой шезму в корыстных целях? Что, если рассчитывает привязать к себе, получить защиту? Если и так, Амен слишком погряз, словно в Ниле, переполненном илом, и вряд ли уже сможет выбраться. Раньше нужно было задаваться вопросами, не теперь, когда предложил стать его, когда она так быстро дала безоговорочное согласие быть с ним честной. Не теперь, когда и себе, и ей позволил… полюбить? Это ведь чувство лишает сна, щекочет живот и распирает грудину? Из-за этого хочется придушить македонского лекаря всякий раз, когда видит их вместе, когда тот нагло пожирает взглядом девушку, что Амену целиком нестерпимо желанна? Любовь для него стала чем-то абсолютно недосягаемым с далекой смерти родителей. В юности он столкнулся со множеством проблем и тягот, прежде чем его нашел покровитель, прежде чем будущий эпистат стал вгрызаться в науку и подготовку, медленно двигаясь к единственно доступной вершине. У него не было времени ни на что большее, чем мимолетные интрижки, как тем более не было ни тени желания привязываться к тем, кого он встречал до нее. А чем, собственно, она отличается? Непокорностью, дерзостью, своенравностью? Способностью дать отпор, смело, глядя всегда снизу вверх, встречать его взгляд? В любом из иных подчиненных такое поведение бы лишь раздражало его, почему же с ней иначе произошло? — Кто же ты такая, Эва? — выдохнул Амен шепотом в мягкие волосы. Придет день, когда ему придется принять решение, никому другому это не под силу. Поймают старшего с поличным, выпытают об остальных, а заодно — узнают, что за секреты хранит дивная Неферут. А пока не настал этот час, он может лежать и вслушиваться в мерное дыхание, прижимая сильными руками расслабленное хрупкое тело, и, на миг забыв обо всем, воображать, как было бы славно, стань она в самом деле его, а он — ее. Уставшие за бессонные два дня глаза неумолимо слипались. Обнимая девушку, по-хозяйски расположившуюся в его голове, Амен медленно проваливался в сон; пусть и короткий, сон этот принес ему отдых. Он проснулся от запаха свежих лепешек, тот нос щекотал и дразнил. Легкая занавеска на окне волновалась легким дуновением ветерка, лучи солнца заливали большую часть дома. Проспал, ежедневное заявление не сделать теперь – жители наверняка уже погрузились в рутину. Амен глянул на левую сторону кровати, пустую уже, и осмотрел комнату. Свитки на столе сдвинуты в сторону, на их месте теперь тарелки стоят и ароматным паром клубятся; он ощутил острый голод. Неужели Тизиан постарался? С чего бы? Амен поднялся и, все же игнорируя еду, обошел дом. Эву нигде не нашел, от этого не замедлили возникнуть мрачные мысли; он уже накидку схватил, намереваясь ворваться в жилище её, когда дверь тихонько отворилась и в дом легкой поступью вошла Эва, удерживая в руках две деревянные кружки. Вопрос «Где ты была?!» моментально канул в забвение, прихватив с собой и прочие мысли, Амен растворился в сверкающем золоте глаз. — Эва? — он незаметно выдохнул, принимая обыкновенное равнодушное выражение лица. Взгляд, тем не менее, выдавал заинтересованность, двигаясь от рук к животу, стройным ногам; поймав себя на этом, он вернул взгляд к искрящимся глазам. — Доброе утро, — смущенная улыбка на юном лице вызвала в груди Амена легкий трепет. — Говорил, сегодня займешься делами, вот и решила сюда принести, вдруг поесть не успеешь. Голос разума заглушило сердце вопросами: «Разве какой шезму станет приносить завтрак главному своему врагу? Разве стала бы спать рядом с тобой, заботиться так чутко?». Губы тронула тень ответной улыбки. — Спасибо, — он указал на стол. — Поставь кружки, сейчас принесу второй стул. Она, расставив миски с жареным мясом, лепешками и финиками и чашки, грациозно присела на принесенное им сидение, выпрямив спину. Он занял место напротив и, скользнув по ней взглядом, оценил напряженную позу, не смог добродушной усмешки сдержать. — Расслабься, Неферут, не у фараона сидишь, — взгляды, его насмешливый, ее – взволнованный, встретились, и она спешно опустила глаза, с тихим выдохом расслабила плечи. — Приятного аппетита. — Спасибо, и… тебе, господин, — схватила чуть дрожащей рукой чашку, пить принялась безотрывно. О Незримый бог, и что ему сделать, чтобы не боялась? Подумал: проще голыми руками отловить сотню преступников, чем подобрать подходящие слова и поведение в обществе хрупкого, словно сурикат пугливого создания. — Расскажи о чем мечтаешь, — решив для отвлечения завести приятный разговор, он взял приборы и приступил к мясу. Приметив замешательство в золоте глаз, решил уточнить: — Чего хотела бы в будущем, к чему стремиться желаешь? — Я? — она удивленно вскинула брови, будто таких вопросов никогда и не слышала; задумалась, чуть брови нахмурила. — Ну… Увидеть море. Не представляю, как это – вода, у которой не видно другого берега. Слышала, морской воздух ни с чем не сравнить, он и не такой сухой, как здесь или в Гермополе. И… — смуглые щеки тронул румянец. — Поездить верхом на лошади, если понравится – купить, — Эва потянулась за ложкой, и для себя Амен отметил, что движения чуть свободнее стали. — Но до всего этого еще далеко. — Почему? — С трудом переношу езду в колесницах, а до береговых городов далеко отсюда, пешком не доберусь, — пожала плечами, взгляда от тарелки с мясом не поднимала. — Значит, сначала нужно купить лошадь, а это очень дорого. — Ясно, — коротко улыбнувшись мыслям о простоте исполнения этих мечтаний, он потянулся за лепешкой и случайно коснулся ее длинных пальцев, оказавшихся там же. Мимолетно погладил их, и сразу в груди мягкое тепло разлилось – она не одернула ладонь. Он не желал смущать её дальше и убрал руку; пусть возьмет первой. — А чем заниматься хотела бы? Эва стушевалась, долго молчала и повела беспокойно плечами. Амен отложил ложку, непроизвольно склонил голову вбок, изучал ее внимательным взглядом. Что не дает говорить прямо? Пальцы сами собой потянулись к миске фиников, схватили самый спелый и, пожалуй, резковатым движением поднесли к плотно сомкнутым губам, что еще пару часов назад дарили ему страстные поцелуи. Драгоценные глаза расширились в удивлении, смуглые щеки покрылись румянцем, но он добился желаемого — она наконец подняла взгляд на него. Прошла еще пара мгновений — показалось, не меньше пары часов, — когда она приоткрыла рот, позволяя ему положить плод на мягкий язык. Едва освободив пальцы, Амен мягким движением и мимолетным провел их подушечками по ее нижней губе. Не в силах сдержаться, улыбнулся в ответ, указательным и средним заправил выбившуюся черную прядь за ухо. — Не стесняйся, — он продолжил есть мясо, посматривал на собеседницу изредка. — Поделись, лучше знать тебя хочу. Чего хотела бы, если бы о деньгах не думала? — Я… — она вновь опустила взгляд, замолчала. Амен сдержал неудовлетворенный вздох, напоминая себе – за пару недель пережила слишком многое: смерть названного брата, казнь подруги, попытка учителя, которому верила, убить ее. Не стоит давить. Сцепив пальцы в замок и шумно вздохнув, она решилась продолжить: — Я бы хотела открыть школу для сирот, — Эва подняла взгляд, и Амен заметил блеск в чуть покрасневших глазах. — Хотела бы, чтобы такие дети не оказывались в условиях, выжить в которых бывает очень сложно. Чтобы никто из них не был вынужден идти по пути, по которому шла я, — она снова стушевалась, понурив голову, и закончила тихо совсем: — Но в моем положении это невозможно. Амен глубоко вздохнул и откинулся на спинку стула, задумчиво и пристально глядел на нее, в груди ворочалось что-то холодное и пробирающее. Чего угодно ожидал от одной из подозреваемых, но не подобной мечты. Среди шезму ей не место. Никогда его не было там для нее. Если подозрения подтвердятся теперь, когда Амен знает об этом наверняка, как ему поступить?