never let me down

— Если ты ещё раз опоздаешь хотя бы на минуту, я уеду без тебя, — раздражённо цедит Сугуру, пока Сатору, запыхавшись, заваливается на переднее сидение, захлопывает дверь и укладывает сумку назад. Сугуру вжимает педаль газа, разворачивая руль. Сзади раздаются приглушенные крики. Погони им ещё не хватало. Вот же дерьмо. — Я же знаю, что ты меня не оставишь, — Сатору улыбается широко, обнажая белоснежные зубы, его глаза сверкают каким-то безумным, нездоровым азартом, и сам он весь чуть ли не трясется от адреналина, будто ужрался конской долей стимуляторов. Машина набирает скорость, и Сугуру чувствует, как ладони, сжимающие руль, начинают потеть. Он нервно оборачивается, выглядывая из-за спины — к зданию банка подъезжает полицейская машина, и это тотальный пиздец. — Какой же ты, блядь… Сука, Сатору. Сатору, блядь, не сейчас! — Годжо снимает с груди подвеску с увесистым крестом и бросает на водителя недовольный взгляд. — Почему нет? — обиженно заявляет он, откручивая крышку от крестика — та оказывается своеобразной, как это принято называть, кокаиновой ложкой. Едва удерживая всё это дело на весу, Сатору чертыхается — машину потряхивает от неровной дороги. Закинув голову, он занюхивает белый порошок. Сугуру трёт переносицу, пытаясь удержаться от очередного порыва приложить лицо своего горе-напарника о бардачок — но тогда Сатору отключится, а это принесёт больше проблем, чем преимуществ. Он сжимает в руках руль, напряжённо хмурит брови — кровь стучит в висках, сердце бешено трясётся в груди, и Сугуру соврёт, если скажет, что не скучал по этому чувству. Он часто думает о том, что именно свело их с Сатору вместе — двух диаметрально противоположных людей, не связанных ничем общим. Никаких общих интересов или общих друзей, они встретились случайно и навсегда. Когда-то там слишком давно, в каком-то забытым богом баре, когда Сатору чуть не прострелил ему плечо — напился до такого состояния, что пистолет в его руке возник почти по волшебству. Ему тогда показалось отличной идеей попробовать прострелить все бутылки в баре — что-то вроде игры в тир, главный приз — э, ну… зрительские симпатии, конечно. Есть множество людей, желающих убить Годжо Сатору, но в тот день их было особенно много: начиная с хозяина бара, трёх десятков недовольных посетителей, разъярённого бармена и заканчивая Гето Сугуру, человеком, которому тогда не повезло оказаться за барной стойкой со стаканом абсента в руке. А потом всё как-то закрутилось, и вот они здесь, на сидениях старой «шевроле», везут сумку с безумным количеством денег, за ними — хвост, и, боже, блядь, это что, выстрелы? Сугуру матерится под нос, проклинает всё, на чём свет стоит, пока Сатору втирает остатки кокса в дёсна и хрипло смеётся. Ладонь Сугуру грубо давит ему на макушку — Сатору нагинается к коленям, и смех застревает у него в груди, когда пуля пробивает заднее стекло автомобиля. — О, бля. Вот дерьмо. — Иди ты на хуй, — рычит Гето, разгоняясь до двухсот километров в час. Им просто надо пересечь границу. Всего-то, сука, оторваться от погони и пересечь границу — там, впереди, их ждёт Мексика, текила и тёплое море. Надо только дожить. Сатору откидывается на спинку кресла и расплывается в счастливой улыбке. Волна приятного жара проходится по телу, покалывает где-то внизу живота и на кончиках пальцев. Ему так хочется улыбаться, широко-широко, чтобы болел рот, и чувство всеобъемлющего, бесконечного счастья заполоняет его голову. И всё это вообще так не важно. Хвост из полицейских машин, бешеный Сугуру, давящий на газ носком дорогой кожаной туфли, два миллиона баксов на заднем сидении, пуля в заднем стекле машины… Какое это имеет значение глобально? Разве это плохо — умереть вот так, счастливым и богатым, когда по венам течёт горячая молодая кровь, когда их лица ещё не изуродованы старостью и тоской, как это обычно бывает у всех людей за семьдесят? — На кой чёрт вообще жить до старости? — вслух рассуждает Годжо, прикрывая глаза. Сугуру не отрывает взгляда от дороги, но Сатору чувствует, как воздух становится разрежённым — скажи он ещё какую-нибудь глупость, и следующая пуля прилетит ему точно в лоб, и копы тут совсем не причём. — Я хочу умереть хотя бы до сорока. Хотя нет. Пятьдесят тоже нормально. Буду горячим крутым мужиком с щетиной. Что думаешь? Мне пойдёт же? Сугуру молчит, кажется, даже не вслушиваясь. Вслушивался — сказал бы что-то вроде «ты ёбнутый, Сатору, серьёзно» — Годжо прокручивает эту фразу в голове, припоминая то, как звучит голос Сугуру в такие моменты, холодный и уставший. Злой. До смерти заёбанный. Но Сугуру почти смирился. Привык. Пора бы уже, что ли. Он чувствует, как по виску течёт капля холодного пота, и всё его тело почти что пылает. То ли от тридцатиградусной жары, то ли от звуков сирены за спиной, уже не разберёшь, да и чёрт с ним. За окном всё реже мелькают дома, и они, наконец, выезжают на трассу. Раскалённое рыжее солнце клонится к горизонту, и Сугуру наконец осознает, что может выдохнуть накопившийся в грудной клетке воздух. За ними всё ещё погоня. Не расслабляться. Ещё нет. Сугуру закусывает нижнюю губу, чувствуя, как кишки скручивает от тревоги — ощущение мерзкое и одновременно до одури приятное. И тогда он осознаёт в полной мере — вот что связывает их с Сатору. Жажда адреналина. Бешеная тяга к сумасшедшим приключениям. Потому что жизнь, чёрт возьми, не имеет смысла, если в ней нет хотя бы капельки безумия. В случае Сугуру — целая, блядь, тонна в лице Годжо Сатору. Человека, что от макушки до пят состоит из чистого, концентрированного хаотичного пиздеца. Сатору высовывает голову из открытого окна, оборачиваясь назад. Сугуру отрывается от дороги, вскидывает брови и дёргает его за плечо, в мгновение закипая. — Головой, блядь, думаешь? Или хочешь, чтобы тебе мозги вышибли? — шипит он, поглядывая в зеркало заднего вида — они почти оторвались, но вдали всё ещё виднеется силуэт полицейской машины. Упёртые ублюдки. Сатору откидывается на спинку сидения, улыбается пьяно и мажет по чужому профилю расфокусированным взглядом. Сугуру хмуро пялится на дорогу, его чёрные брови сведены к переносице, губы напряженно сжаты в тонкую полоску, и сам он выглядит строго, уверенно, серьёзно, словно высокая, могущественная скала, которой не страшны волны ни одного океана. Сила и величие в каждом движении, в каждом взгляде, в каждом шаге — скульптура греческого бога, высеченная из мрамора чьей-то умелой рукой. — Только если это сделаешь ты, — улыбается Годжо, склонив голову набок. Волосы, отливающие перламутром, лохматыми прядями падают на лоб, и чёлка почти закрывает глаза. — Что? — Только если ты вышибешь. От твоей руки умер бы. Это как-то даже интимно, — Сатору щурит хитро глаза, смотрит из-под опущенных белых ресниц косо и вызывающе — Сугуру на мгновение отвлекается от дороги, пропадая в глубине расширяющихся чёрных зрачков, что заполняют голубые глаза напротив. — Только не пистолетом. Может, задушишь меня? На пике оргазма? Ощущения, наверное, охуенные. Сугуру усмехается. Кривая ухмылка разглаживает мрачные черты его лица. Пот струится по шее, задерживается на ключицах, волосы липнут к затылку, выбиваясь из некогда тугого пучка. Солнце печёт лицо со стороны открытого окна, и Сугуру вымученно выдыхает. — Такие у тебя влажные фантазии? — насмешливо тянет он, придерживая руль снизу. Снова оборачивается назад, цепляясь взглядом за трещины на стекле. Дерьмо. Опять в ремонт отдавать. — Почему бы и нет? — весело щебечет Сатору, переводя взгляд на зеркало сверху. Наклоняется поближе, поправляя взлохмаченные волосы — плечом задевает напряженное плечо Сугуру и давит весом так, что тому приходится отодвинуться ближе к окну. — Я слышал, от удушения оргазм ярче. Достану нам кокс. Или, может, попробуем ЛСД? Охуенный трип будет. А когда я почти откинусь, кончишь внутрь, — Сатору отстраняется, замечает косой взгляд Сугуру и тихо смеётся. — Руки ещё пачкать. Как я потом от тела избавлюсь? — Признайся, звучит горячо, — Сатору льнёт ближе, устраивая голову на чужом плече. Ведёт носом по влажной от пота коже и прячет улыбку где-то в изгибе шеи. — Что, уже возбудился? — Думая о твоём трупе? Да, Сатору, стоит как каменный, — уголки губ Гето ползут вверх — он чувствует, как чужое дыхание раскаляет кожу. Опять нанюхался и лезет трахаться. Безнадёжное существо. — Дай мне закурить. Сатору отстраняется, роясь в бардачке — выуживает помятую пачку «Лаки Страйк». Сугуру обхватывает губами фильтр, не отводя взгляда от пыльной дороги. Морщится, прислушиваясь, — кажется, почти оторвались. Сатору беззаботно щёлкает зажигалкой, и кончик сигареты загорается. — Как бы ты меня убил, Сугуру? — продолжает он, укладываясь на прежнее место. — Перерезал бы мне горло? Сугуру закатывает глаза, выдыхая дым. Вой сирен остаётся позади, и внезапно он ощущает лёгкую дрожь в коленях. Два миллиона долларов. Боже. Блядь, это безумие. Два миллиона на заднем сидении их машины. — Сатору, честно говоря, я больше поверю в то, что ты меня убьёшь. Застрелишь в кровати, спиздишь все деньги и укатишь в закат. Это на тебя похоже. — Как я могу так поступить с тобой? — мурлычет он в ответ, зарываясь носом в пряди чёрных волос. — Живым ты мне нравишься больше. И кто ещё будет трахать меня так, как ты? — Ты объёбанный, — между делом напоминает Гето. По спине струится пот, и ткань рубашки неприятно липнет к телу. — Так даже лучше, разве нет? — смех Сатору обжигает ухо, и Сугуру нервно сжимает руль. Мексика. Всего несколько часов езды — и долгожданная свобода. — Бля, Сатору, я прошу тебя, только не сейчас. За нами хвост, детка. Умоляю. Сатору мажет языком по влажной шее, слизывая каплю пота. Под веками темнеет, и пятнами расползается ощущение непередаваемого блаженства. Румяное солнце — такое яркое! — окрашивает кожу Сугуру в медовый цвет, и весь он словно бы светится, такой насыщенный, красочный, живой. Его кожа на вкус пряная и солёная. Сатору хочется съесть его заживо и вылизать водительское сидение, собирая с него последние крошки, оставшиеся от Сугуру Гето — самого горячего и невъебенного мужчины на свете. — Хочу сейчас, — голос его настойчивый и непреклонный. Сатору смотрит голодным волком, рукою скользит по чужому бедру, дышит громко и жарко. — Хочу тебя. Съесть хочу. Сугуру, — Сатору шумно сглатывает, втягивает носом чужой запах, отчего на его шее дёргается кадык. Россыпью мурашек возбуждение скользит по телу — он кусает кожу в области шеи и широкими мазками зализывает пострадавшее место. — Ты такой вкусный, Сугуру. Хочу тебя в рот. Сугуру выдыхает протяжное «бля-я-ядь», нервно поглядывая в переднее зеркало. Он начинает жалеть, что не вмазался тоже — никакой тревоги, никаких нервов, только кайф и полное расслабление. С другой стороны, хоть кто-то из них двоих должен сохранять трезвый рассудок. Иногда хотя бы. Иначе до Мексики они точно не доживут. Сугуру вдыхает дым и зажимает сигарету между пальцами, возвращая липкую от пота ладонь на руль. Сатору продолжает старательно вылизывать его шею, томно вздыхает и оставляет поцелуй где-то в области за ухом — там, где Гето особенно чувствителен. Его рука скользит к ширинке, поглаживает пах — Сугуру на мгновение прикрывает глаза, в попытке не растерять всю ту концентрацию, что помогает ему оставаться в рассудке. Ему давно не шестнадцать лет, он не испытывает желания мастурбировать каждый день по несколько раз, он не заводится от вида чужого голого тела, и вообще, у него вполне себе нормальное либидо. Сугуру умеет держать себя в руках. Его не так-то просто заинтересовать, если уж начистоту. Он пробовал всяких: женщин и мужчин, помоложе и постарше. Он знает, что такое хороший секс, он знает, как, когда и где. Желательно дома, в комфортной обстановке и после душа. С тюбиком смазки и хорошими презервативами. И так было всегда. Но с Сатору не получается нормально. С ним не выходит как у всех. С ним — либо в туалете на заправке, либо никак. Либо нажравшись грибов и крышесносно трипуя, либо… никак. Потому что они оба два пропащих наркомана, зависимые от адреналина. Потому что их заводит эта внезапность, спонтанность, необдуманность, это безумие, что они делят на двоих, пока весь остальной мир смело идет на хуй. Сугуру нравится это чувство, словно он может нагнуть раком всё, на чем стоит свет. Чувство, что ничего не имеет значения, кроме них самих. Кроме эмоций, страсти и наслаждения. И если он сейчас потеряет контроль, то их могут посадить. Или убить. Никаких двух миллионов, Мексики и текилы. Они ещё слишком молоды, чтобы кончить вот так. В конце концов, он должен дожить хотя бы до сорока. Возраст Сатору будет к лицу — этому ублюдку идёт всё. И Сугуру непременно должен дожить до этих дней. — Сатору, — умоляет он, сжимая в руках руль. Годжо сдавленно мычит, потираясь пахом о его, Сугуру, бок. У него перед глазами хороводом пляшут звёзды, рассыпаются на миллиарды тысяч частиц и собираются в звёзды вновь. Там, за окном, томится закат, пока солнце занимается любовью с небесами. Его красные лучи окрашивают белые ресницы Сатору в молочно-розовый, и Сугуру замечает переплетение сосудов в чужом ухе на свету. Сатору отстраняется, облизываясь, склоняет голову набок и вызывающе смотрит тёмным-тёмным взглядом. Его зрачки расширены и блестят стеклом, словно глаза кота, заприметившего добычу. Говорят, животные чувствуют страх. Сугуру ощущает, как его медленно накрывает возбуждение, и Сатору это, конечно, чувствует — считывает по глазам. Шумный вздох, неосторожно сорвавшийся с губ Сугуру, он принимает за зелёный свет. Всё. Конечная. И пути назад уже нет. — Следи за дорогой, Сугуру, — у Сатору голос глубокий и низкий, обладающий какой-то бесконечной властью над всем живым. Он ловко расправляется с чужой ширинкой, его руки гладкие и нежные, словно не они ровно полчаса назад держали заряженную пушку. Сугуру сжимает челюсть, слегка проворачивает руль, обгоняя машину впереди, и прикуривает уже почти догоревшую сигарету. Не отрывать взгляд от дороги трудно, когда внизу происходит это. Сатору приспускает чужие боксеры и берёт в руку полувставший член, медленно надрачивая. Все его движения резкие и слегка взбалмошные, но он так старается ради Сугуру. Потому что Сугуру стоит того, чтобы ради него стараться. Всё это настолько абсурдно, что Сугуру хочется смеяться. Он периодически поглядывает в зеркало заднего вида уже почти на автомате и недовольно шипит, когда рука Сатору двигается слишком резко, задевая головку. Сердце истерично бьётся в груди, норовя вырваться изо рта, и Сугуру не может контролировать своё дыхание, потому что язык Сатору, влажный и горячий, слизывает каплю смазки с кончика его члена, и это всё, блядь, просто слишком. Он приподнимает края футболки, и взъерошенные волосы Сатору щекочут его оголённый живот — Сугуру шумно выдыхает, и в ушах начинает звенеть. Это надо остановить. Это. Надо. Остановить. — Сатору, — повторяет он уже не так уверенно, как раньше. В его голове мысли петляют и путаются друг с другом, мечутся из стороны в сторону, не находя себе места, и в машине так жарко, что кожа Сугуру плавится и блестит от капель пота. — Детка. Если нас поймают, это будет полный пиздец. Сатору погружает отвердевший член в рот и поднимает смеющийся взгляд — в уголках его глаз собираются весёлые морщинки. Он медленно двигает головой и нащупывает в переднем кармане брюк ствол, что неприятно давит на внутреннюю сторону бедра. Блядь, он вообще поставил его на предохранитель? — Не отвлекайся, — улыбается Сатору, выпуская член изо рта. Его пальцы вновь скользят по выступающим венам, чуть сдавливают у основания и проходятся по всей длине. Член Сугуру широкий и блестящий от смазки, вьющиеся волосы на его лобке тонкой дорожкой поднимаются к низу живота, его пресс втянут и напряжён, и песочная кожа натянута там, где выступают рёбра. У Сугуру красивое, подтянутое тело, широкие плечи и шея, крепкая грудь; и Сатору нравится наблюдать за тем, как весь он дрожит и содрогается в преддверии оргазма, как перекатываются его мышцы, когда он в очередной раз чинит машину, и как он расставляет свои крепкие, накачанные ноги, развалившись на старом диване в очередном забытом самим Богом мотеле. Сугуру сжимает фильтр догорающей сигареты зубами и нетерпеливо давит на белый затылок широкой влажной ладонью — Сатору заглатывает почти до самого основания и от неожиданности давится. Белые локоны струятся между пальцев — Сугуру задумчиво перебирает их почти что по привычке, задерживая взгляд на чужой макушке между своих ног. Долгое время он думал, что этот идиот просто периодически балуется с краской для волос — чёрт знает, что у него там на уме. Но Сатору таким, вообще-то, родился. С локонами цвета жемчуга, белыми, как в сказках, ресницами и даже, мать его, бровями; его кожа бледная и, кажется, будто местами прозрачная — словно он был рожден самими ангелами на одной из далёких звёзд, а на Землю свалился совершенно случайно. Там-то ему и отшибло последние мозги, думает Сугуру, теперь он грабит банк на два миллиона, бежит от копов в Мексику и сосёт на переднем сидении машины — и всё это только за последний час. Белая макушка — это такая лёгкая мишень, и Сугуру молится всем известным богам, чтобы они не попали в перестрелку однажды, ведь с напарником ему совершенно не повезло. Что ж, но сосёт он, ох, блядь, просто потрясающе, тут не поспоришь. Сатору глухо стонет, чувствуя, как собственный стояк натягивает ткань брюк. Ему нужен, ему просто пиздец как нужен член внутри, ему нужно глубоко и грубо, чтобы искры посыпались из глаз, чтобы последние остатки мыслей выветрились из головы. Первые слёзы щекочут лицо, он втягивает щёки и сосёт интенсивно, почти что дико, так что слюна капает на яйца и пропадает в складках спущенных штанов. Сугуру подаёт голос и неосторожно стонет — его голос, обычно спокойный и нежный, звучит теперь необыкновенно низко и надрывно. Он докуривает сигарету, выбрасывает бычок в раскрытое окно, чуть сбавляет скорость и сжимает перламутровые волосы в кулак, заставляя двигаться непутёвую голову чуть резче. — Возьми до конца, — приказывает Сугуру, и Сатору не находит в себе смелости, чтобы поспорить. В такие моменты с Сугуру не хочется спорить: есть в нём эта жуткая черта — заставлять людей делать то, что нужно ему, без особых усилий. Казалось, одно слово, одно движение руки, одна мягкая улыбка на губах — и ты готов сделать что угодно, чтобы получить ещё. Чтобы услышать ещё одно ласковое слово, ещё одно прикосновение к голове, ещё один поцелуй в лоб и нежное «молодец, Сатору». Сатору думает, что это всё сумасшествие — то, какую власть Сугуру имеет над ним. Сатору рвано выдыхает, чувствуя, как низ живота скручивает от возбуждения. Член стоит, требуя разрядки, хотя бы малейшего прикосновения. Его виски блестят от пота, и солнцезащитные очки падают со лба куда-то вниз от резких поступательных движений, но всё это не имеет значения. Член Сугуру скользит по его языку и настойчиво тычется в глотку — Сатору отчаянно старается сделать ему приятно, даже когда в легких кончается воздух. Сугуру сжимает его волосы в кулак, заставляя запрокинуть голову назад — Сатору поднимает затуманенный взгляд, его глаза блестят от слёз, и щёки горят румянцем. Светлые брови дёргаются вверх, придавая лицу несколько невинное выражение, пока чёрные, как смоль, зрачки расползаются по радужке глаз, вытесняя небесно-голубой — Сатору ухмыляется, показательно облизываясь, и, видит Бог, Сугуру хочет сделать с ним страшные вещи. Припарковаться где-то на обочине, силой содрать эти пидорские узкие брюки со стройных ног, поставить раком на заднем сидении и оттрахать до бессознательного состояния — чтобы на запотевших окнах остались отпечатки рук. Сугуру думает, что можно было бы даже оставить окна открытыми, чтобы водители проезжающих мимо машин видели всё. Сатору ведь такое заводит, разве нет? Он грубо сжимает чужую челюсть, заставляя Сатору приоткрыть рот — тот незамедлительно высовывает влажный язык, и от этой картины член Сугуру течёт. С кончика языка Сатору капает слюна, и Сугуру толкает его голову вниз, возвращая взгляд на дорогу. Сатору обжигает мокрую головку горячим дыханием, устраивается поудобнее, согнувшись в коленях, и размашисто лижет член, потираясь о него щекой. Внутри Сугуру разгорается пожар — он чувствует, как пламя вылизывает его внутренности, заставляет лёгкие болезненно сжаться, и всё это, блядь, просто слишком. Долгий вздох срывается с его губ, и он пытается проморгаться, потому что перед глазами пляшут яркие пятна, а ему, на минуточку, надо следить за дорогой. Сатору не может больше терпеть. Ему нужно кончить, иначе он сойдет с ума. Каждая клеточка его тела, каждая витиеватая мысль в его голове стремится к этому, и он больше не может противостоять желанию — настолько сильному, что сносит крышу. Одной рукой он извлекает из кармана пистолет, откидывает его на заднее сидение и стягивает брюки с трусами до колен. Подобные трюки даются ему не просто — в конце концов, он в машине, с членом во рту, и от жары его одежда прилипла к коже, но, тем не менее, через какое-то время он всё же справляется. Оторвавшись на короткое мгновение от истекающего смазкой члена, Сатору облизывает средний и безымянный пальцы, несколько выгибаясь в спине. Сугуру расширяет глаза — его взгляд мечется от пыльной дороги к Сатору, чьё лицо горит красными пятнами от возбуждения, чьи волосы торчат из стороны в сторону в абсолютно неряшливой, дурацкой манере и чьи пальцы медленно погружаются в узкую дырку, потому что он хочет Сугуру настолько сильно, что не может больше терпеть. Сатору низко стонет, вставляя один палец — его стон слабой вибрацией отдаётся по члену Сугуру, и он готов поспорить, ещё немного — и они вдвоём провалятся в Ад. Заниматься подобным на переднем сидении автомобиля — дело непростое, но голова Сатору слишком лёгкая, чтобы заботиться о таких вещах. Его колени разъезжаются в стороны, и он опускает одну ногу вниз, пытаясь устроиться поудобнее. К первому пальцу добавляется второй, отчего уделять должное внимание члену Сугуру становится сложнее — Сатору бездумно мажет по головке языком, вбирает её в рот и посасывает. Торс Сугуру заметно напрягается, он измученно зажмуривается, когда пальцы, сжимающие руль, начинают дрожать. Сатору наращивает темп, вбиваясь длинными тонкими пальцами в собственный зад, с его губ срываются глухие стоны, и даже отсутствие нормальной смазки его сейчас совершенно не беспокоит. Его член покачивается в воздухе от каждого движения пальцев, смазка обильно капает на кожаное сидение, и он едва ли умудряется держаться на весу, когда машину в очередной раз заносит в сторону — Сугуру обгоняет чей-то дохленький «Хёндай» впереди. Сатору кажется, что по его венам течёт ток вместо крови. Он едва соображает, что делает, когда вставляет пальцы до последней фаланги и трахает себя с ещё большей интенсивностью — влажные от пота пряди его чёлки сбиваются в сосульки, всё его тело, мокрое и горячее, дрожит от надвигающегося оргазма, мир плывёт перед его глазами, словно кто-то развёл яркую акварель с водой. Сугуру слегка подмахивает бёдрами навстречу тёплому рту — это самый грязный, самый слюнявый и ебанутый минет, который ему когда-либо делали. Он даже перестаёт думать о полиции, что гналась за ними какое-то там время назад — все его мысли собираются в одной точке, где нет места ни Мексике, ни сумке, полной денег, ни тем более копам. Всё его существование, вся его суть концентрируется в том месте, где Сатору громко заглатывает его член. Его покрасневшие губы обхватывают ствол почти у самого основания, пока язык лихорадочно проходится по каждой выступающей вене — Сугуру невольно отвлекается на чужую выгнутую в пояснице спину, расчерченную дорожками от капель пота, на приподнятую задницу, в которую вбиваются влажные пальцы, и рвано выдыхает. — Детка, — шепчет он, вжимаясь затылком в водительское сидение. — Хочу кончить тебе в рот. Проглоти всё, как хороший мальчик. Сатору хмурится, на какое-то мгновение останавливаясь. Рука Сугуру вновь ложится на его голову и поглаживает ласково, почти что по-отечески. — Сделай это ради меня, Сатору, — продолжает он настойчиво. Его пальцы приятно массируют кожу головы, Сугуру смотрит твёрдо и уверенно. Сатору льнёт к чужим прикосновениям и больше не может отказать. Сугуру снижает скорость, выруливает в сторону и останавливается на обочине одинокого шоссе. Что ж, немного времени у них всё же есть, не так ли? Он не заглушает двигатель — отнимает руки от руля и, обхватывая белую макушку, начинает резко и грубо трахать чужой рот. Сатору недовольно мычит, но это не оказывает никакого эффекта. Ему приходится вытащить пальцы из растянутой дырки и согнуться в локтях, чтобы не потерять равновесие. В ушах стоит шум. Кажется, что его мозг закипает от переизбытка эмоций. Сугуру прерывисто стонет, его тело мелко дрожит, и сердце заходится в бешеном ритме, угрожая вырваться из груди — кажется, что в этот момент он продаёт себя Дьяволу, подписывает контракт кровью и вверяет свою душу в когтистые нечеловеческие руки. Воротник рубашки впитывает льющийся по шее пот, Сугуру зажмуривается до ярких пятен под веками, входит до основания и, боже, блядь. — Ты так хорошо принимаешь меня, Сатору. Блядь, детка. Его мозг плавится, растекаясь лужей по стенкам черепа. Тело становится таким лёгким, словно не имеет никакого веса, и, боже милостивый. Наверное, так и ощущается нирвана. — Сатору, — стонет он, в мгновение обмякая. Сердце стучит так громко, что заглушает все остальные звуки вокруг. Сатору, скривившись, проглатывает льющуюся в глотку сперму и с характерным звуком выпускает влажный член изо рта. — Сатору, ты такой охуенный. Ты невозможный. — Я знаю, — хрипло произносит Сатору, вытирая рот рукавом рубашки. На языке всё ещё остаётся горький вкус спермы, и чёрт бы Сугуру побрал столько курить. — А теперь помоги мне кончить. Пожалуйста. Сугуру раскладывает его на заднем сидении. Брюки Сатору оказываются внизу, его ноги тем временем устраиваются на чужих плечах — Сугуру, в свою очередь, выливает на пальцы нагретую смазку и вводит их внутрь — пальцы легко проскальзывают в растянутую дырочку, и Сугуру рвано выдыхает, думая о том, как сильно Сатору желает его в себе. Как трепетно это тело реагирует на каждое прикосновение и каждый участок бледной кожи покрывается мурашками от очередного толчка. Как он плавится под его, Сугуру, руками, в миг теряя весь свой запал. Сатору вымученно стонет, чувствуя, как его член вновь дёргается от очередной волны возбуждения. Пальцы Сугуру шире, чем его собственные; они хоть и несколько короче, но знают, как доставить ему настоящее удовольствие. Никто, кроме Сугуру, не способен трахать настолько хорошо. Это что-то, что было заложено в нём от природы. В его руках, в рельефе его мышц, в линии его губ, что обаятельно растягиваются в хитрой усмешке, на дне его тёмных глаз, где, казалось, мерцает искрами огонь из самих глубин Ада. Он был рождён таким — человеком, чью энергию можно почувствовать за километр. Сатору смотрит из-под полуопущенных ресниц мутным, окосевшим от похоти взглядом — низ его живота пылает, и всё вокруг ощущается так, словно вот-вот — и случится конец света. Словно ещё секунда — и его не станет, разорвет на миллиарды частиц, что затеряются в бесконечности космоса. Пальцы Сугуру входят внутрь полностью и задевают простату — Сатору вздрагивает и низко стонет. Длинные пряди чёрных волос скользят по плечам Сугуру, снисходительная, поистине дьявольская усмешка застывает на его губах. Его пальцы вновь и вновь проходятся по комочку нервов внутри, выбивая громкие несдержанные стоны. Сатору бьёт крупная дрожь из-за чрезмерной стимуляции, и, как бы он ни пытался, он не может выронить ни слова, словно его мозг забыл, как подавать сигналы телу. Его член течёт, содрогаясь от наступающего оргазма, и Сатору накрывает его ладонью, медленно размазывая предэякулят по всей длине. Сугуру вдруг вытаскивает пальцы, подхватывает чужие тощие бёдра и подтаскивает задницу Сатору к своему лицу. — Сугуру… Что ты?.. — Он моргает в попытке согнать с глаз пелену слёз, его тело настолько обессилено, что Сугуру не составляет особого труда притянуть его ближе. Сатору вздрагивает, беззвучно хватая воздух ртом, когда по его заднице скользит горячий язык. Если бы Сугуру задушил его сейчас, это была бы лучшая смерть. Это был бы лучший момент за всю его чёртову жизнь. Язык Сугуру скользит глубже, оглаживая стенки изнутри, его сильные руки крепко сжимают бледные бёдра, пока Сатору мямлит что-то невнятное, срываясь на глухие стоны. Он сжимает истекающий смазкой член в руке, и первые капли спермы падают на его грудь и лицо. Сатору крупно трясёт, словно тело охватывает лихорадка — он закатывает глаза и громко дышит, всё ещё продолжая изливаться — даже сейчас язык Сугуру не останавливается ни на секунду, и Сатору готов поклясться, что этот оргазм длится ёбаную вечность. Он дрожит и хнычет что-то невнятное, его тело отзывается на каждую ласку, на каждое движение влажного языка внутри. Ему кажется, что он уже никогда не сможет собрать себя заново. Его настолько размазывает оргазмом, что границы между реальностью и сном стираются, мир вокруг переворачивается и плывёт, все мысли в его голове испаряются, и остаётся лишь бесконечная, непрекращающаяся эйфория. Будь оно всё проклято. Это лучший оргазм за всю его жизнь. Сугуру, наконец, отрывается; его руки ослабляют хватку, и он отнимает чужие ноги от своих плеч. — Сатору… Вот дерьмо. У тебя кровь из носа. Сатору в ответ бессознательно мычит. Проходит около минуты, прежде чем он начинает ощущать засыхающую сперму на животе и лице и то, как его кожа неприятно прилипла к кожаному сидению автомобиля. — Нам нужно добраться до ближайшей заправки, — выдыхает Сугуру, вытирая кровь воротником чужой рубашки. — Ты в порядке? Соображать можешь? — Сугуру, я бы умер ради тебя, — шепчет Сатору на грани слышимости. Они приходят в себя, когда где-то вдалеке тихо раздаётся полицейская сирена. — Я ценю твою жертвенность, детка, — Сугуру захлопывает заднюю дверь и в спешке усаживается на водительское сидение. Поправляет зеркало, проворачивает руль и трогается с места. — Но только давай не сегодня. Сугуру не считает себя обладателем каких-то сверхъестественных способностей. Он ничего не смыслит в магии и мистике, не умеет гадать на кофейной гуще или предсказывать будущее. Но у него есть интуиция. И она никогда не подводит. Они умрут когда-нибудь и, возможно, очень скоро. Может быть, они продержатся ещё лет десять, прежде чем получат пулю в лоб, пытаясь удрать от копов, или оказавшись в плену у главы наркокартеля. Во всяком случае, они всенепременно умрут в один день. И он знал это с самого начала. И этот день совершенно точно не сегодня. До заправки они добираются уже после наступления сумерек. На чистом небе сверкают первые звёзды, и лёгкая ночная прохлада заставляет невольно поёжиться — Сугуру любит это время суток больше всего. Ночью нет места противной жаре, всё вокруг накрывает мягкая тьма, и небеса смотрятся особенно красиво, укутанные чёрным одеялом с вышитыми на нём золотыми звёздами. Он заправляет машину, пока Сатору покупает какую-то дрянь в круглосуточном магазине — что ж, им всё ещё предстоит долгий путь. К границе они подъедут только к утру. Но мысль о дороге не тяготит Сугуру — отчего-то на душе у него легко и спокойно. Они вместе, они живы и они богаты. Едва ли хоть что-то может испортить ему настроение сейчас. Пока Сатору стоит рядом с ним, живой и счастливый, всё остальное не имеет значения. Сатору закидывает ноги на приборную панель, устраиваясь с банкой холодного пива. Сугуру не считает, что это хорошая идея — пить алкоголь, пока в твоей крови всё ещё течёт кокаин, но Сатору убеждён, что подобные мелочи не заслуживают его внимания. Сугуру заводит двигатель, и машина трогается с места; он закуривает и высовывает руку с зажатой между пальцами сигаретой из окна — ночной ветер приятно ласкает кожу, и Сугуру вдруг чувствует, возможно, впервые в жизни ощущение безграничной, абсолютной свободы. Словно мир, в котором они живут, не имеет правил, словно им открыта любая дорога, словно они обладают какой-то непозволительно огромной властью над всем живым. Перед ними нет никаких преград, их не сковывают ограничения, весь мир умещается в их руках — Сугуру ощущает это ясно, как ощущает поцелуи ветра на своем лице. Как это странно — чувствовать любовь ко всему живому настолько ярко. Эта любовь распирает его грудь и застревает в лёгких глупым, беззаботным смехом. Это роскошь — быть счастливым настолько сильно. Настолько, что ты не боишься это счастье потерять. Кажется, что оно будет продолжаться вечно. Сатору какое-то время настойчиво роется в бардачке. Найдя, наконец, старый складной нож, он пробивает им железную банку и жадно припадает губами к месту, откуда выливается холодное пиво. Сугуру смотрит на это действо без особого энтузиазма, закусывает фильтр сигареты, затягиваясь, и ставит первую попавшуюся песню. Машина набирает скорость, и ветер треплет его распущенные волосы, подобно тому, как это обычно делают родители, желая приласкать своего ребёнка. Сатору допивает всё пиво за раз, довольно вытирая влажные губы рукавом. — Это всё хуйня. Я знаю кое-что получше. Сугуру снисходительно улыбается, когда начинает играть вступление к Never Let Me Down Again — Сатору смотрит на него с довольной улыбкой, ожидая реакции, и покачивает головой в бит. Он отыскивает где-то под сиденьем свои очки, крутит кнопку увеличения громкости и вытягивает ноги, покачивая носками туфель в такт музыке. На улице стоит ночь, и на дорогах необыкновенно пусто — Сугуру думает, что его жизнь стала бы только лучше, оставшись они с Сатору в этом мире совершенно одни. Ничего бы не изменилось глобально, хотя бы потому что ему очень мало надо для счастья. Возможно, они заведут большого пушистого кота, если станет совсем одиноко, но, как бы глупо это ни звучало, ему не бывает одиноко рядом с Сатору. Рядом с ним всё встаёт на свои места. Он прячет улыбку, подперев щеку рукой; между его пальцами крохотным огоньком светится кончик сигареты. Этой ночью звёзды сияют ярче, чем обычно, думает Сугуру. Сатору был прав — нет ни одной вселенной, в которой Сугуру мог бы его оставить. Даже если мир схлопнется и Сатору опоздает на триллионы лет в попытке отыскать его вновь — Сугуру будет ждать столько, сколько понадобится. Других вариантов просто не существует.