нравлюсь?

татуировка на шее цепляет взгляд в первую очередь. и только затем — яркие глаза. глаза, которые смотрят прямо в душу. в самое нутро заглядывают и внутренности перебирают неторопливо. от этих глаз хочется спрятаться куда подальше, лишь бы никогда больше не переплетаться с ними своими собственными. от этих глаз хочется никогда больше не отрываться, лишь бы навсегда запомнить их неестественный блеск. — нравлюсь? — ухмылка на чужом лице странно искажает красивые, словно кукольные, черты. — нет, — потому что ни за что правду этому павлину не скажет. не хочет видеть, как горделиво расправит пёрышки и снова нацепит эту свою приторную улыбку, от которой тошнит уже. но авантюрин слышит в его ответе совсем иное — ничего от него не скроешь. работа у него такая — быть до жути проницательным. и веритасу остаётся только гипсовую голову нацепить, дабы не показать ему ещё больше. не дождётся он искренности. не заслужил. впрочем, авантюрину его искренность и не сдалась. и без того как открытую книгу читает. снова взглядом препарирует, словно гипс раскрошить пытаясь и вытащить наружу то, что под этим гипсом прячется. однако авантюрин и не догадывается, что под всей этой маской его ждёт лишь одно. разочарование. потому что на самом деле ничего рацио там не прячет. на его лице всегда привычное равнодушие покоится — родное до боли и оттого умиротворяющее. вечно безразличное выражение на лице вселяет чувство безопасности — никто никогда не увидит больше положенного. и это осознание заставляет веритаса сбросить маску. пусть лучше авантюрин разочаруется прямо сейчас, чем успеет посадить в своей душе хоть зерно веры в то, что рацио может что-то испытывать. нет, он, конечно, может — страсть, желание, тягу. он всегда испытывал всё это лишь к одному. к знанию. нет ничего интереснее науки. нет ничего важнее знания. нет ничего искреннее тяги к знаниям. это всегда было его константой, зоной комфорта, безопасным островком. пока авантюрин не ворвался ураганом в его спокойный мир и не порушил одним своим существованием все те стены, которые столь тщательно возводились годами упорного труда. и вот он веритас — без привычной маски. вокруг куски бетона от порушенных стен. последняя надежда — безразличие на лице, которое не предавало никогда. не предаёт, кажется, и сейчас. но только не в глазах авантюрина. который всё равно видит куда больше, чем ему позволено. зарывается куда глубже, чем ему позволено. и обустраивается где-то там — прямо под кожей, пуская свой яд по его венам. фатально. без единой возможности на противоядие. потому что яд уже достиг сердца и замедлил ритм его биения. только чтобы перезапустить механизм и заставить его зачастить с новой силой. чтобы заставить его трепетать и жить так, как никогда ещё прежде. рацио невольно тянется рукой к груди — слишком уж сильно колотится глупый орган, созданный лишь для того, чтобы качать кровь по венам. но тормозит на полпути. не покажет слабости. даже если прямо сейчас изнутри на части рвёт, всё равно не покажет. только не ему. а у авантюрина на губах снова ухмылка. только на этот раз — знающая. — точно не нравлюсь? — заискивающим тоном. хочет поймать на ошибке, но не выйдет. — точно, — выходит слишком уж монотонно — по мнению рацио, идеально в данной ситуации. и возможная фальшь в одном лишь слове авантюрину просто-напросто мерещится. потому что нет там фальши. не может её там быть. но затем авантюрин делает шаг. один. второй. и где-то на третьем у рацио сердце иррационально уходит в пятки, а ладони противно потеют. от самого себя становится мерзко. не может он поддаваться иррациональным человеческим эмоциям. он всегда отличался противоустойчивостью к такому, и где он теперь? его душевные терзания, конечно же, не удаётся скрыть от пышущего самодовольством павлина. думает, выиграл. рано радуется. противостояние уже вошло в привычку. у них так было с самой первой встречи. слишком уж они разные, чтобы хоть сколько-то ладить. противостояние всегда было для них константой, зоной комфорта, островком безопасности. но авантюрин и это умудряется рушить прямо сейчас, подходя совсем вплотную и смотря снизу вверх. смотря так, словно всё на свете он знает. словно все тайны мира у него прямо сейчас в руках карточным веером разложены. но неважно, какими картами ты владеешь по ходу игры. важно то, с чем ты остаёшься в конце. авантюрину ли не знать. с самого детства ему из колоды выпадали лишь неудачные карты, отдаляющие его от победы. но к концу партии ему удалось вытянуть козырную карту. один козырь потянул за собой другой, и так авантюрину удалось остаться в выигрыше. исключительно силой своего упорства. и нежелания оставаться в дураках. впрочем, ему бы и не пошло быть в дураках — слишком уж смазливая мордашка. и это вовсе не значит, что рацио она нравится. просто констатация факта. сохранять зрительный контакт становится вдруг непосильно, и веритас цепляется взглядом за татуировку на шее. снова. он прекрасно знает, что это клеймо. позорный знак, в который авантюрин вложил чуть больше развратного смысла. лишь бы только забыть, чем он является на самом деле. или кем является он сам. чернила на бледной коже выглядят инородно, но отчего-то притягательно. так и манит коснуться. глаза авантюрина, кажется, впервые за время их знакомства, удивлённо распахиваются. веритас слишком сосредотачивается на этом необыкновенном зрелище, так что не сразу замечает. свои пальцы на чужой шее. его кожа слишком нежная. кажется, чуть надавишь, и останется синяк. рацио даже хочется проверить. но, понимает, сейчас не время. возможно, позже. кончики пальцев ласково оглаживают букву за буквой. чернильный слой достаточно плотный, чтобы чуть выступать над кожей едва ощутимой шероховатостью. хочется спросить. много что спросить хочется. было больно? но ещё важнее. болит ли до сих пор? однако ни один вопрос не озвучивается. не совсем он ещё потерял самообладание. а эту птичку любой из вопросов спугнёт только, вынудив сбежать, поджав хвост. потому что, каким бы самоуверенным он ни хотел казаться, рацио таким не проведёшь. пальцы обхватывают тонкую шею, но не сжимают. даже не держат, показывая, что его тут ни к чему принуждать не собираются. и уже успевшее было появиться в глазах напряжение растворяется, привычно сменяясь лукавством. почти не раздражает даже. веритас никогда не думал, что в нём есть хоть что-то отдалённо напоминающее нежность. но, кажется, для одной птички он откопает то, чего никогда прежде и не знал. без надобности было. а с авантюрином по-другому никак, кого бы он из себя ни строил. — врёшь? — авантюрин возвращает их к тому, с чего всё началось. и, кажется, даже улыбка его становится чуть мягче. только для веритаса. — вру, — потому что нечего скрывать уже. потому что одно простое слово стоит вспыхнувшей на красивом лице улыбки. впервые, на памяти рацио, искренней.