Небо.
Он лежал на траве, слушая размеренный скрип качелей. В цветочной клумбе порхали бабочки и пчелы, собирая нектар то с одного бутона, то с другого. На дереве щебетали маленькие птички, лакомясь зерном из самодельной кормушки. Солнце то скрывалось за пушистыми облаками, то выглядывало, целясь озорным лучом прямо в глаза. Он жмурился каждый раз, но широкая улыбка так и не сползала с лица. Где-то за холмом слышался смех детей, такой искренний, каким смеялся и он тоже.Песня.
Словно сливаясь с природой, он вслушивался в её мелодию. И он был так рад шуму листьев на ветру или дальнему гулу, рад отдельным движениям ветвей, сливающихся в резко-неровный, но постоянный глубинный шум. Это вызывало в нём странное состояние умиротворения, будто к телу прикасалось что-то родное и единственное возможное, что-то значимое и лёгкое. Этот шум отовсюду заполняет каждый уголок памяти, задумчивости: его, и сопровождение, и само начало. Ощущая его каждой частичкой себя во время долгого пути, лежа на траве или сидя за столом, он подберёт драгоценные минуты и дни прошлой жизни. А шум этот и не мешает никогда. Он вечный, земной, не созданный человеком, но будто ему принадлежащий.Что-то тёплое.
Он чувствовал её запах, такой родной, ласковый. Она гладила его по голове, перебирая каждую прядь. Мамины объятия – это лучшее место на земле. Они пропитаны уютом, той самой любовью, которую не найдешь больше нигде. Никто и никогда не сможет полюбить так искренне, так нежно, неиссякаемо и бескорыстно. Той любовью, которая пронизывает всю жизнь, величайшим богатством, которое воспринимается как что-то обыкновенно-должное. Связь дитя и матери такая сильная, она словно нити судьбы, которые переплетаются в тугой моток и его нельзя ни распутать, ни порвать, а если и получается, то в глубине сразу становится пусто, ужасно тоскливо. Ведь эти чувства, разделяемые на двоих, порой так сложно описать. В них есть место заботе, переживаниям, ответственности, нежности и самому главному – беспредельной любви. Он прижимается к ней ближе, носом зарываясь в живот, и вдыхает так глубоко, как только может. И словно нет больше никаких проблем, страхов, и не волнуют разбитые коленки да поломанная игрушка.Что-то незнакомое.
Обеденный стол накрыт на всех членов семьи. Каждый сидит на своём привычном месте. Всё так обыденно и привычно. Но это чувство, оно, точно склизкие черви, прилипает к сердцу нарастающей паникой, не даёт вдохнуть кислород. Горло забито тесным комом, еда не идёт, она застревает где-то на корне языка, оседает горечью, и он видит, что в тарелке перед ним не еда вовсе. Сгнившее сердце, из которого одна за другой сочатся личинки. Его начинает тошнить.Оно пугает.
Пазухи обжигает, когда он пытается сделать вдох. Словно находясь под толщей пресной воды, когда каждая капля, ощущаемая на гортани, горит, словно язвы на ожоге. Он чувствует, как кто-то трясёт его и открывает ранее зажмуренные глаза: и вот опять яркое солнце игриво пробегает лучами по лицу, скрываясь за облаком. Ему требуются всего несколько секунд, чтобы понять, где он. Взгляд мамы сочится беспокойством. «Ты опять уснул на лужайке? А вдруг солнечный удар схватишь.» Он поднимается, наблюдает, как его мама сидит на траве и осматривает просторную лужайку, она пахнет домом, тем самым уютом, таким родным. Ему хочется обнять её, и он обнимает. Ласковые ладони поглаживают его спину, пока он, уткнувшись в тёплое плечо, вновь вдыхает её запах.Тут так хорошо.
Он задыхается. Они сидят за столом: на нём нет еды, только гниль. Разлагающийся труп, чей он? Из него сочится пылающий алый цвет, будто маки на закате. У него нет лица, нет никаких очертаний. Он осматривает свою семью. Его тошнит. Почему у них такие лица? Изувеченные, гнилые, пугающие. Они смотрят на него залитыми красным глазами, улыбаются, смеются, что-то говорят. Почему он их не слышит?Здесь страшно.
Губы матери на макушке ощущаются так приятно. Он просит ещё, она целует: в нос, в лоб, в висок, в щеку. Ему это нравится. Они поднимаются и идут в дом. Отец встречает его улыбкой и треплет по волосам, как делает это обычно. Его усаживают на диван и включают какой-то мультик по дисководу, следом за ним на диван залезает она. Сейчас она выглядит так хрупко, каким и положено быть всем детям, он тоже ребёнок? Он осматривает своё тело, цепляясь взглядом за небольшие ладони и тонкие запястья, усеянные разноцветными браслетами.Ему тут нравится.
Их лица меняются, они больше не источают улыбки своими израненными губами. Отец поднимается резко, ударяя ладонями по столу, он кричит и смотрит прямо на него. Почему он сердится? Что он кричит? Слух словно отказал, не было ничего, кроме шумовых помех, переходящих в оглушающий свист. Он опускает голову вниз, ладонями нервно сминая ткань штанов. Его руки трясёт, пальцы не слушаются и не хотят сгибаться. В глазах застывает белая пелена, и он улавливает лишь одно слово «виноват».Они вселяют ужас.
Она цепляет его руку и надевает новый яркий браслет из бусинок. Просит пригнуться и начинает заплетать маленькие косички на коротких волосах. Он послушно выполняет ее просьбы, краем глаза посматривая детский мультфильм. Руки сами тянутся к её бокам и начинают щекотать. Девочка заходится в смехе, дёргается и цепляется пальцами в волосы, болезненно их оттягивая. Он щекочет сильнее, и она извивается всем телом, вырываясь из рук. В какой-то момент они сваливаются с дивана на пол с присущим их весу грохотом.Он хочет здесь остаться.
Она хватает его за руку и тянет на себя. Ему приходится поднять голову и увидеть ее истерзанное лицо: одна глазница пуста, исцарапана, из нее льётся красный, и он чувствует влагу на своей ладони. Её худые пальцы впиваются в руку, давят сильно, пронзают кожу грязными ногтями. Он пытается вырваться, она отпускает и бьет наотмашь по лицу. Стул падает вместе с ним — это больно, и ему страшно. Она опускается прямо перед ним, перекидывает ногу через тело и узкими ладонями цепляется за шею.Он хочет сбежать.
Мама заходит в комнату с обеспокоенным видом, который сменяется улыбкой и закатыванием глаз. Она подходит к ним, усаживаясь рядом на пол, и протягивает руку, чтобы помочь подняться, но в момент переводит ее ниже и начинает щекотать их обоих. Он смеётся, дергается, бьет пятками по полу, пытается убрать ее руку. Она останавливается так же неожиданно, как и начала, а потом просто валится на пушистый ковёр между ними и обнимает обоих. Он прижимается к ней, прикрывая глаза.Запах дома.
Пальцы смыкаются на шее, впиваются прямо в кадык, давят на него с такой ненавистью, такой злобой. Он не слышит, но читает по губам «виноват, виноват, виноват». Чувствует, как хрустит шея под давлением, пытается убрать чужие руки, оттолкнуть её. Красный окрашивает его щеку, он сочится из глазницы, прокатывается прямо по носу и падает на него. Кожа начинает гореть, словно его облили кислотой. Он открывает рот с хрипом, пытается вдохнуть, закрывает и опять открывает, точно рыба, выбросившаяся на сушу. В глазах темнеет, радужка уходит под веки.Он задыхается.
Он стоит на опушке, солнце игриво проскальзывает лучом по глазам, вновь прячась за облаком. Они зовут его запускать змея. Он подрывается, бежит к ним, но не может приблизиться, они всё отдаляются.Хватит.
Он стоит на краю крыши, длинные волосы раскачиваются на ветру. Впереди нет ничего, лишь туман. Из-за него не видно дороги. Как высоко он находится?Помогите.
Он бежит к ним. Наконец-то догоняет, останавливается в паре метров и смотрит на змея. Он красный. Мама протягивает ему руку.«Иди сюда.»
Он делает шаг, но под ногами нет опоры.
Итер просыпается резко, распахивая глаза и вздрагивая всем телом.***
Утро не встретило его предрассветными лучами, ведь проснулся он уже к вечеру. Глаза налились свинцом от долгого сна, хотелось вновь провалиться в оковы дремоты, но кошмары отрезвляли. Воспоминания не желали отпускать уставший разум, подкидывали очередные неприятные картинки, въедающиеся в память склизкими червями. Силы хотя бы сесть он нашёл в себе спустя пятнадцать минут, рассматривая всё это время невидимую пыль на проникающих в окно предзакатных лучах солнца. Тёплые носки нашлись быстро, скомканные и брошенные возле кровати. Пол нельзя было назвать холодным, но так было комфортнее. Как казалось парню – безопаснее. Вскоре в дверном проёме замаячил чей-то золотистый силуэт, а после в комнату вошёл пес с миской в зубах. Джон прошел по комнате, обогнув мебель, и остановился напротив хозяина, примостив свою пятую точку на пол. В глазах животного читалось мнимое недовольство и, вроде как, даже крупинка радости. Тот будто так и говорил: «Хорошо, что ты не помер, а то я уж подумал». Взглянув на наручные часы, Итер удивился. Он проспал около 18 часов, так что голод пса и уже его собственного пробудившегося желудка был более чем оправданным. В глазах потемнело, стоило только подняться. В следующий раз это нужно будет делать менее резко, а то в его-то возрасте и свалиться будет легче лёгкого. Ухватившись за угол тумбочки, чтобы случайно не завалиться куда-то в бок, он подождал, пока тёмная пелена не развеется. Наверное, цитату «за тьмой всегда следует свет» придумали люди с таким же пониженным давлением. Итер отпустил деревянную поверхность только спустя полминуты, наклоняясь и забирая миску из собачьей пасти. Потрепав пса по голове, парень направился к выходу из комнаты в сторону кухни. Шарканье носков перебивал цокот когтей, следующий за ним попятам до самого дивана. Итер ненавидел тишину, она всегда была громкой. Он не зацикливался на том, в какой момент его жизнь стала такой бесшумной. Возможно, всё началось после того, как он остался один, а может еще раньше, когда шум сирены и выстрелы преследовали его даже во снах. Радио давно не работало, передавая помехи и белый шум, который лишь накалял и без того тяжелую среду́. Так что из выбора был лишь телевизор. Он наощупь вытащил какой-то диск из коробки, вставляя его в дисковод и включая звук на маленькую громкость. В помещении затараторили голоса и лёгкая музыка, дышать стало легче. На кухню они прошли уже в более расслабленной обстановке. Холодильник загудел, давая понять владельцу о своей работоспособности. Наверное, это могло показаться магией, что даже спустя столько времени у него есть свет, но всё окажется куда сложнее, стоит только копнуть под проводку и заглянуть в счётчики. Запасов провианта толком не осталось: несколько консерв, в число которых входили две собачьи банки, сваренная несколько дней назад гречка да бутылка питьевой воды. Миска наполнилась склизкой на вид едой, которую Итер примял вилкой и засыпал сверху гречневой кашей. Пес уже чуть ли не во всю пускал слюни, сидя возле ног хозяина, с блеском в чёрных маленьких глазках внимательно наблюдая за каждым его действием. Когда-то давно он даже не подозревал, что такая крупа существует. Ее употребляли лишь продвинутые вегетарианцы, да и продавалась она только в экологических магазинах, куда Итер сроду не ходил. Такое открытие принесло немало плюсов в его жизнь, например, здоровый пищеварительный тракт. К тому же её хватало надолго. В прошлом он бы такую пищу показательно от себя отодвинул, состроив лицо, будто на тарелке и не еда вовсе, а помои с мусорного бака. Но время идет и что-то «не съедобное» тогда стало съедобным сейчас. В его тарелке оказалась точно такая же смесь, разве что консервы в ней были не из собачьей еды, а нормальные, говяжьи. — Можно, — дал команду Итер, оставляя миску на полу, а сам же прошел за стол, лениво начиная ковыряться в еде. Следовало отправиться на улицу и пополнить запасы. Джону свежий воздух, помимо утренней форточки, не помешал бы. Но выходить не хотелось. То было страхом встретить зараженного или очередной отмазкой, способом хоть немного обезопасить себя от вируса, а может чем-то другим, но факт оставался фактом – он боялся. Тарелка вскоре опустела, и отговорок более не осталось, так что нужно было собираться. Когда живешь в мёртвом мире, самой важной частью ежедневного быта становится гигиена, ведь если что-то заболит, то лечить тебя будет некому. Потому Итер уделял зубам особое внимание. Он не ел сахар, питался исключительно теплой едой и главное – чистил зубы после каждого приема пищи. Возможно, это было излишне и хватило бы и двух раз, но лучше перестараться сейчас, чем потом медленно умирать от подступающей в мозг инфекции, ведь всё в человеческом организме тесно друг с другом связано. Иногда Итер обдумывал, что и Джону неплохо было бы начистить клыки, вот только пёс, заприметив щетку, сразу же прячется во все углы и щели, в какие только способен влезть. Одежда натягивалась неохотно, будто на влажную кожу. Наверное, ей и самой не хотелось покидать полку шкафа, выходить в этот пугающий мир, но у тряпья нет голоса, чтобы сказать об этом, потому оно вынужденно безвольно перекатываться по телу вслед за движением мышц.***
Погода на улице была мрачной: чёрные тучи клубились над городом уже несколько дней, казалось, они и не собирались уходить. Небо ложилось тенью на город, окрашивая когда-то пёстрые витрины разрушенных магазинов в серые тона. Эту гамму цветов перебивали только закатные лучи солнца, которые, словно пролитые капли краски, впитывались в бумагу, расползаясь по крышам домов и стекая на окна последних этажей. По пустой дороге помимо них гулял только морозный ветер. Он, точно малый ребёнок, бегал из одного угла в другой, разбрасывая пакеты и иной лёгкий мусор по всему городу, и, дуя в лицо, заставлял щурить глаза, пробирая до мурашек и проникая даже под плотный слой одежды. За углом уже виднелся магазин. Итер зашёл в него, вкрадчиво осматривая тусклое помещение и сметая ботинком осколки стекла в сторону, чтобы пёс не поранил лапы. Почти все полки были пусты, остатки упаковок и продуктов валялись на плитке, а некоторые стеллажи и вовсе повалены на пол. Стоило два раза хлопнуть себя по бедру, и Джон тут же прибился к ноге, не отходя от хозяина ни на шаг. Они бродили по магазину медленно и тихо, вслушиваясь в каждый шорох, что мог раздаться между стен помещения. Полки с собачьими консервами нашлись быстро, но их внешний вид был неблагоприятным. Многие банки были вскрыты и валялись на полу, другие же взбухли по истечению срока годности. Что уж говорить о воде — ее тут и в помине не было. Придётся искать другой продуктовый. Здания сменялись одно за другим, а магазины расстраивали пустынными стеллажами. В этой части города более нечего было искать, потому, пометив в своей голове, что ходить в эту сторону не стоит, Итер направился к выходу. Два хлопка по бедру — никого рядом не оказалось. Он осмотрелся, вновь прошёл между стеллажей, но пса так и не заметил. — Джон? — в ответ лишь тишина. Итер редко поддавался панике, но сейчас руки начинали безудержно трястись, желудок скручивало в болезненный ком, и, казалось, он чувствовал собственный пульс, бьющий по ушам. На улицу он выбежал даже не замечая торчащий гвоздь, об который куртка с треском порвалась на плече, но кожу задеть не позволила. — Джон! — он петлял между машинами, иногда переходя на бег. Останавливался, вновь оглядывая улицу в поисках золотистой шерсти, и бежал в другую сторону. — Джон, где ты?! Паника начинала нарастать, ему казалось, что ещё чуть-чуть — и слёзы с удушением возьмут вверх. Только бы не остаться одному, он просто не выживет, точно сойдёт с ума. — Джон! Прошу тебя, вернись, — крик отражался эхом от зданий, но ответа всё не следовало. Выбегая на дорогу другой улицы, Итер резко затормозил: за поворотом стояли несколько заражённых, смотревших прямо на него. Он только и услышал, как один из них щёлкнул зубами, прежде чем подорвался бежать. Горло обжигало, когда парень пытался вдохнуть кислород. Возможно, зомби отстали, а может и вовсе не начинали за ним гнаться, но петлять между машинами он продолжал. Итер остановился, только когда дышать стало невыносимо. Оперевшись спиной о кузов машины, он зажмурил глаза, стараясь привести дыхание в норму. Солнце почти опустилось за горизонт, на улице порядком потемнело, и находиться здесь становилось лишь опаснее. Но разве он может уйти сейчас обратно? По улице парень пробродил еще около часа, прежде чем заметил силуэт пса, замершего прямо посреди дороги. — Джон! Слава богу. Итер бросился бежать к нему, спотыкаясь и чуть ли не падая на асфальт. Пульс в ушах принялся бить сильнее, но уже не от страха и паники, а от облегчения. — Джон, не убегай бо.. — он замер так же, как и пес, уставившись на человека перед ним. И это была не заражённая, полусгнившая оболочка когда-то разумного человека, а именно человек, смотрящий ясным и чистым взглядом, не утративший разум, стоящий прямо и ровно. Удивление сначала сменилось мимолетной радостью, затем — тревогой, пробирающим мысли опасением. Живые, здоровые люди были опаснее тех монстров: человек мог думать; они же только реагировали на движение и шум, понимая, что раз шевелится — значит, добыча. Да и одет человек был странно. Итер, может, и не разбирался в культурных ценностях (а может он и вовсе встретил косплеера, решившего вспомнить былые времена), но носить майку в марте было явно не по погоде. В особенности, когда на улице ноль градусов, а на небе какой день пасутся тучи. Но незнакомец был невозмутим: казалось, холод его волновал в последнюю очередь. Итер замирает на короткое время и, придя в себя, перекидывает ружье через плечо, направляя ствол прямо на неизвестного. Руки предательски трясутся, выдавая его тревогу целиком и полностью, благо хоть голос не подвёл. — Ты.. Кто ты? Человек этот с виду был безоружным, но даже так он сделал шаг вперёд, ступая прямо в сторону Итера. Руки на автомате вздернули ружье, целясь прямо в голову незнакомому парню. — Стой на месте, а то я выстрелю! Парень остановился, пронзительным взглядом впиваясь в глаза Итера. Он открыл рот, но так и не сказав ни слова, закрыл вновь. И только со второго раза до блондина донесся хриплый, уставший голос, будто человек перед ним не пил несколько суток. — Где я нахожусь? Итер потерянно проморгался, слегка опуская ружье вниз, чтобы взглянуть на незнакомца без препятствий. — Что? — с некоторой растерянностью спросил блондин, пытаясь осознать, шутит тот или спрашивает всерьез. — Где я нахожусь? Что это за место? — Франкфурт. Брюнет на его ответ лишь нахмурился, выдавая свою озадаченность приподнятой в непонимании бровью. Итер попытался объяснить вновь, более подробнее. — Германия, город Франкфурт-на-Майне, улицу, надеюсь, называть не нужно? — Какой это регион, Фонтейн? — он вновь сделал шаг по направлению к блондину, но остановился, когда тот сильнее сжал ружье. — Рейн-Майн. — Не шути со мной, такого региона не существует. Брюнет расправил плечи, сильнее хмурясь и подходя к человеку перед ним. В воздухе повисла напряжённая атмосфера, граничащая с угрозой. Итер медленно шагал задним ходом, стараясь придерживаться установленной дистанции. Но незнакомец лишь напирал, и когда расстояние сократилось до трех метров, то улицы оглушил раздавшийся эхом выстрел. — Я сказал: стой на месте, иначе буду стрелять! — будто в качестве оправдания выкрикнул Итер, смотря на брюнета, который в свою очередь замер, бросив взгляд на оставленный след от пули в асфальте. Пёс кратко заскулил, спрятавшись за ногами хозяина. — Я ответил на твои вопросы, теперь отвечай ты. Кто ты такой? — Адепт Сяо. "Сумашедший" подумал про себя Итер, прижимая ружье ближе к плечу. В магазине остался ещё один патрон, прежде чем придётся перезаряжать гильзу. Он мог застрелить этого человека сразу, но шанс поговорить с кем-то, кроме пса, был для блондина роскошью, пусть даже если обстановка и не совсем располагающая. — Говори правду. — Я последний якса, охотник на демонов и защитник Ли Юэ - адепт Сяо. — Что за бред ты несёшь? Это часть твоего "образа"? Прекращай играться и отвечай нормально! Голос уже подводил, так же, как и руки. Итер проглотил вязкую слюну, стараясь привести его в норму и не съезжать на хрип, но нервные ноты прорезали горло, заставляя ровный тембр меняться с кривой переодичностью. — Я не лгу. С совершенно серьёзным видом ответил ему Сяо, сжимая ладони в кулаки. Диалог заходил в тупик, а время не заставляло ждать, погружая улицу в сумерки. Хотелось уже скорее укрыться, развернуться и направиться в сторону дома, безопасного убежища. Он бы так и сделал, не будь перед ним некого адепта. Итер позволил себе коротко оглядеть брюнета, наконец-то замечая серьёзные на вид раны на его плече и порез на щеке. Совесть начинала грызть на подкорке сознания, шептать, что потерянного, а тем более раненого человека бросать ночью на улице, кишащей зомби и дикими животными, нельзя. — Ты заражён? — решает уже напрямую спросить блондин, показательно кивая на его плечо. — Нет? — он будто не отвечает, а задаёт вопрос, вскидывая брови в лёгком замешательстве. — На тебя попадала какая-нибудь жидкость с заражённых, кровь, слюни, слёзы? — Нет, — уже более твёрдо отвечает тот. Итер вновь окидывает его взглядом, внимательно осматривая с ног до головы, а потом со вздохом всё же опускает ружье, разворачиваясь. — Ночью на улицу выбираются дикие животные, да и у этих чувства обостряются, так что оставаться здесь опасно, — он перекидывает ружьё за спину, подтягивая погон, чтобы тот больно не впивался в ключицу. — Только без фокусов, у меня с собой ещё целая пачка патронов. Сяо, на удивление самому себе, послушно направился за человеком, так и не узнав даже его имени. Выбора не было: или идти за парнем, чтобы узнать, где он и как оказался здесь, или бродить по этому вечно серому городу в одиночку. Сяо не любил приближаться к людям, но в этот раз где-то глубоко внутри он был рад, что встретил кого-то. И чувство это согревало душу не только ему.