Хороший мальчик

В работе Жана была компонента, которую он ненавидел больше всего на свете. Больше склизкой овсянки на завтрак, больше подростков, врубавших новенький «Хэрмон Вуши» на полную громкость прямо под его окном. Больше запаха перегара своего напарника в те дни, в которые он клятвенно обещал быть трезвым. Бюрократия. Жан скрипит зубами, и желваки ходят на острых скулах. Три рапорта, четыре поручения младшим офицерам — чтобы они чуть позже принесли отчёты об их выполнении, и стопка бумаг на столе Жана никогда не заканчивалась. В плохие дни на писанину можно было потратить час, а то и два — вместо того, чтобы действительно заниматься работой. Убористый почерк ложится в отведённые ему графы строчка за строчкой, пока Жан изнывает, трёт виски и то и дело кидает сердитый взгляд на часы. Часовая стрелка замирает в опасной близости от цифры десять. Гарри всё ещё нет. Чтоб он сквозь землю провалился, думает Жан с глухой вспышкой ярости, вдавливая ручку в казённую бумагу, по толщине и текстуре больше напоминающую туалетную. Вместе со всеми бланками, справками и отчётами — и чтобы он до конца этого мира занимался там заполнением макулатуры до тех пор, пока Серость не сотрёт их всех в порошок. Часовая стрелка понемногу ползёт к одиннадцати, и Жан с тяжёлым вздохом приговорённого к смертной казни забирает себе ту часть документации, которой должен был заниматься Гарри. Журнал задержанных лиц, журнал учета хранения оружия и боеприпасов и ещё какая-то мелочёвка, в которую он ныряет со внутренним содроганием словно в ледяную воду. Его перепачканные чернилами пальцы ноют, когда дверь распахивается наотмашь, и Дюбуа заявляется наконец на рабочее место. — Чтоб тебе под землю провалиться, — немедленно озвучивает свои мысли вместо приветствия Жан. — Чтоб тебе провалиться туда и заниматься всем этим дерьмом в одиночестве, пока руки не отсохнут. Где тебя носило? Он подозрительно принюхивается и морщится. Ну конечно. — Проспал, — Гарри вскидывает широкие ладони в защитном жесте. — И не надо так горячиться. Много ещё осталось? — Всё уже сам сделал, — обложка последнего журнала закрывается под недовольное ворчание. — На, положи на стол Прайсу. Хоть с этим ты должен справиться. Лицо Гарри моментально светлеет. Ох, ещё бы, он ненавидит бумажную работу почти с той же силой, что и Жан. Почти. Пальму первенства у него никому не отнять. — Вот и славно, — Гарри подходит к столу Жана чтобы забрать внушительного вида кипу. А потом случается что-то невообразимое. — Хороший мальчик, Жан, — в глазах Гарри плещутся хмельные искры, а его ладонь, широкая, тяжёлая и тёплая одобрительно укладывается Жану на макушку. Жану бы стоило, наверно, сформулировать какой-нибудь аккуратный и дипломатичный вопрос с целью выяcнить, что здесь вообще, собственно, происходит. Что-то вроде «какого хрена ты творишь, говна кусок?» Но в голове становится настолько пусто, словно ладонь Гарри одним незамысловатым жестом выбивает из неё все мысли, все слова, всю способность к какой-либо когнитивной деятельности, и всё, что Жан может, — смотреть на Гарри стеклянными глазами. И ещё кое-что: с нарастающим ужасом осознавать, что в ширинку всё настойчивей упирается стояк. Гарри уходит из кабинета, и Жан в панике смотрит под стол, словно желая убедиться воочию. Факт налицо — вздыбленный до болезненности бугор на брюках, неожиданный, неуместный и фрустрирующий одним своим существованием. Высунув голову в коридор и убедившись в его безлюдности, Жан спешно ретируется в туалет. Ему бы холодный душ — но побрызгать водой в лицо и пригладить влажной ладонью волосы, смывая чужое прикосновение, лучше, чем ничего. — Какого хрена ты творишь, говна кусок? — хрипло шепчет Жан своему отражению в зеркале. Ладно Гарри — как следует налакавшись, тот вытворял вещи и похуже. Но Жан? Его либидо должно быть мертво на фоне депрессии. Шутка ли — все внутренние ресурсы отдавать на банальное поддержание жизнедеятельности, да и тех никогда не было достаточно. Какое уж тут возбуждение, какие плотские утехи. Жан аккуратно сжимает ладонью ширинку и чуть не стонет в голос. Это совсем не кажется мёртвым. Он запирается в ближайшей кабинке и со вздохом приспускает штаны вместе с бельём. Обхватывает член ладонью и плавно ведёт вдоль до головки — давно забытые движения и ощущения, отдающиеся тяжёлым теплом в низу живота. Только чтобы справиться с этой проблемой, убеждает себя Жан, мерно работая рукой. Только потому, что работать с явными признаками возбуждения несколько затруднительно — думать мешает, да и коллеги не поймут. Совсем не обязательно вспоминать, как увесистая ладонь потрепала его по волосам, словно пса. Жан кусает губы и жмурится. Совсем не обязательно представлять, как эта же ладонь ласкает его вместо собственной, как пропитанное алкоголем «хороший мальчик, Жан» тихо оседает у него на виске. Кафельные стены подхватывают и разносят эхом короткий, полный облегчения стон. — Ещё раз так сделаешь — и я руку тебе сломаю, понял? — заявляет Жан с порога. — Как — так? — Гарри валяет дурака и явно наслаждается этим. — Я всё сказал, — безыскусно огрызается Жан, устраиваясь за своим столом. Бумаг на нём, кажется, так и не стало меньше, — но хотя бы срочные были сданы вовремя. — А ты чего такой запыхавшийся? — вопрос звучит с равной долей проницательности и бестактности. — Бегал, — ещё более безыскусно огрызается Жан, и Гарри не упускает возможности вставить реплику из рекламы, которую они слышат по радио каждый день: — Но футболка сухая и совсем не пахнет. — А знаешь, что пахнет! — Жан вскипает до такой степени, что вполне готов вцепиться Гарри в воротник и хорошенько встряхнуть, заставив протрезветь окончательно. — Точнее, кто? — Ну будет, — примирительно бурчит Гарри, листая что-то в планшете. — Хорошо, что у меня есть такой замечательный напарник, всегда готовый прикрыть мою задницу. — И не подлизывайся теперь, — Жан утыкается в свои записи. — Больше никогда. Он, конечно, знает, что будет прикрывать Гарри столько, сколько ему потребуется. Если тот и в следующий раз назовёт Жана хорошим мальчиком… Жан сглатывает и склоняется ниже, пытаясь прикрыть планшетом вспыхнувшие щёки. Он отгрызёт Гарри руку. Или кончит прямо там, под столом. Что-то из этого опредёленно произойдёт.