***
Джош просунулся от шума дождя. Посмотрел на часы — восемь. Рядом в кровати — пусто. Он спустился в гостиную. На дорожке, которую он так и не убрал в подвал с окончанием локдауна, пыхтел Майкл. Спина мерцала каплями пота, пружины шевелюры прыгали в такт. — Доброе утро. Ты, я смотрю, серьезно занялся своей формой. Майкл оглянулся, остановил тренажёр и, сойдя с него, направился к Джошу с улыбкой. — Пытаюсь соответствовать. — Чему? Я же всё бросил. Вскоре после чудовищного открытия Джош перестал заниматься спортом и ходить в церковь, и поначалу принялся объедаться фастфудом — просто назло. Всё, чему научил его отец, теперь казалось сплошной ложью. Только работа — он уверен — была результатом отцовских манипуляций лишь частично. Он не любил Стэнфорд и долго оставался там только из-за отцовского мнения, но вычислительную технику полюбил задолго до встречи с Коннором. О покупке самого первого своего компьютера в десять лет он долго спорил с отцом и вышел в той битве победителем. Переезд Джоша в Санта-Барбару, за сотни километров от дома, почему-то отца тоже нервировал, и теперь казалось, что именно он стал причиной его скоропостижной смерти. Самым страшным было потерять бога. Сомнения поглотили Джоша и всё чаще он проваливался в дыру вселенской паники, вдруг осознавая, что он всего лишь сгусток углерода в бескрайней бездне, и ничто не имеет смысла. Однажды это произошло прямо на лекции. Он остановил её и вышел из Зума, а через секунду ему написал испуганный Майкл. Когда тот появился на его пороге двадцать минут спустя, Джош рассказал ему обо всём. Майкл потом ещё очень долго уговаривал его преодолеть свой страх перед психологами и пойти на терапию. — Ты всё ещё в прекрасной форме, проф. А как только найдешь себя — быстро восстановишься. Пойдём завтракать, я кофе сделал. — Спасибо. Как я спал? — Лучше. Почти не кричал. Как прошла вчерашняя сессия? Или ты всё ещё не хочешь об этом говорить? — Вчера не был готов. Сейчас могу. Было тяжело. Я вспомнил, что случилось с Коннором. Его родители отправили его в конверсионную клинику. Его там никак не могли обуздать и регулярно применяли силу. Однажды переборщили. — Проф… мне очень жаль. — Они винили во всём меня. Говорили, что я настолько запудрил ему мозги, что он перестал быть собой. — Иронично. — Не то слово. — Какая жуткая история, проф. — Зачем ты продолжаешь меня так называть? Я ведь больше не твой начальник. — Но ты всё ещё проф. И всё ещё лучший, — Майкл поправил волосы над его лбом. — Хорошо. Джош. — Спасибо. А, слушай, Эвелин привозит Кайла на следующей неделе. Каникулы начинаются. Ты не против? — Нет, конечно. Как у неё дела? — Отлично. Говорит, что не понимает, как прожила здесь столько лет. Она всегда ненавидела климат на побережье и мечтала вернуться в Нью-Мексико. — Ты думаешь, он её тоже гипнотизировал? — Это напрашивается. Но она не будет с этим разбираться. Она говорит, что не готова обнаружить, что столько лет жила не своей жизнью. — Ей хотя бы не стирали воспоминания. — Наверное. Главное, что сейчас ей лучше. — А тебе? — Мне? Пожалуй, лучше. Я тут подумал: а как так вышло, что мы с тобой не были знакомы в Стэнфорде? Мы же должны были пересечься. — Мы были. Мало, правда. Когда я поступил, ты вёл практику у первогодок, но вас было трое и я попал не в твою группу. На следующий год ты начал преподавать вводные предметы — а я с ними уже расправился. Мы заговорили однажды в кафетерии, когда стояли вместе в очереди. Я уже был на четвертом курсе и думал о магистратуре, и спросил у тебя что-то про поступление. А ты мне ответил и даже угостил меня кофе. Мы потом сидели и разговаривали, и мне казалось, что ты со мной флиртуешь. А через пару дней я с тобой поздоровался, а ты посмотрел мимо меня… И мы больше никогда не заговорили. Я на собеседовании не стал тебе напоминать. Показалось тогда, что это неуместно. Раз не запомнил — значит, это не было важно. Джош посмотрел в окно. Ливень почти кончился и над океаном сквозь тучи проглядывало солнце. Вдруг прямо у него на глазах из ниоткуда появилась радуга. Он допил кофе, поцеловал Майкла, натянул худи, потер отросшую щетину и вышел из дома.Санта-Барбара
22 февраля 2024 г. в 20:52
Джош спрыгнул с беговой дорожки и, прежде чем отправиться в душ, ещё раз остановился у огромного, во всю стену, окна, из которого открывался вид на океан. Сквозь небольшую щель внутрь пробирался весенний бриз. Джош вдохнул полной грудью и вдруг затылком почувствовал пронзительный взгляд с фотографии отца на стене. Он в очередной раз пожалел, что тот так и не увидел, как его сын живёт свою лучшую жизнь.
Три года назад Джош, его жена Эвелин и сын Кайл въехали в этот просторный, красивый дом в Месе. Отец скончался от сердечного приступа лишь парой недель позже. Он уже не застал того, как стремительно Джош к сорока годам стал самым любимым и самым работоспособным профессором не только на своём факультете компьютерных наук, но и во всём университете Санта-Барбары — об этом свидетельствовали преподавательские рейтинги в конце каждой четверти. Проработав десять лет в Стэнфорде, где он вёл один вводный предмет и пару лабораторий и семинаров, когда Джош попал в Санта-Барбару, он развернулся по полной.
Его расписание полностью забито любимой работой, у него чудесные жена и сын, и, как и его отец, Джош теперь один из самых уважаемых прихожан своей церкви.
Джеймс О’Брайен точно бы гордился сыном, который всё больше становился похожим на него внешне: ранняя седина в каштановых волосах стала уже слишком заметной, но морщин пока не было, а поджарое, поддерживаемое регулярными тренировками тело постоянно вводило окружающих в заблуждение по поводу его возраста.
Мама, к сожалению, тоже не может стать свидетелем его успеха. Она жива, но уже больше года находится в доме престарелых. Вскоре после смерти отца она стала забывать, кто она.
Джош успел заехать навестить ее до того, как объявили повсеместный локдаун. Раньше мама была молчаливой и задумчивой, а теперь болтала без перерыва — но только всё, что вылетало из её рта, было полнейшим бредом. В этот раз она утверждала, что отец еще жив, забывала имя Кайла и называла его Коннором, всё время повторяла, что китайцы и евреи нас поработят с помощью этого нового вируса, а на попытки Джоша объяснить ей ситуацию, говорила, что он под гипнозом, и поэтому не видит всей правды. Ему больно было видеть ее в таком состоянии, и в тот день он уехал оттуда как можно скорее. А потом визиты запретили.
Эвелин улетела к своим родителям в Альбукерке вместе с Кайлом, которому только что исполнилось одиннадцать, прямо накануне локдауна, которого никто не ожидал. Не в таких масштабах.
Поэтому Джош уже три недели был дома совсем один, и сегодняшнее пасхальное воскресенье проходило в полной тишине, если не считать утренней мессы в Зуме.
Временами ему становилось тоскливо оттого, что розовые закаты над Тихим океаном он теперь наблюдал в одиночестве, и он звонил Эвелин и предлагал забрать их из Альбукерке на машине. Она каждый раз отговаривала его от долгой поездки, уверяя, что своим фандрейзингом для христианских благотворительных программ она может заниматься и оттуда. Уроки в школе Кайла тоже теперь проводились в Зуме, и в целом, спешить с возвращением смысла не было.
Для Джоша, в отличие от многих, переход на дистанционку не стал поводом себя запускать. Каждый день он одевался, как на работу, чисто брился и заказал селфи-лампу, чтобы выглядеть профессионально даже онлайн. На факультетских планёрках он поражался тому, как несерьёзно его коллеги отнеслись к этой перемене обстановки, выходя на связь из темных комнат, в бесформенных худи, небритыми и часто прямо с дивана.
Закрыли и университетский фитнес-центр, где Джош регулярно тренировался почти каждый день. Тогда он вытащил в гостиную из подвала и расчехлил беговую дорожку и гантели, чтобы оставаться в форме несмотря ни на что.
Способность держаться режима была заслугой его отца, который с детства приучал Джоша к постоянной работе над собой: каждый день необходимо стремиться делать себя и свою жизнь лучше.
После душа Джош открыл ноутбук, чтобы посмотреть последние сводки по числу инфицированных, и случайно — по воскресеньям он старался избегать всего связанного с университетом — ткнул во вкладку с рабочей почтой. Во входящих оказалось несколько писем от самых активных студентов с непривычным количеством вопросительных знаков в теме.
Что с домашним заданием??????
Когда нам выставят оценки за последнее задание????????
Он открыл одно из сообщений двухдневной давности.
Профессор О’Брайен, мы должны были получить оценки за последнее домашнее задание по вычислительному мышлению в среду. Но уже пятница! Когда мы получим фидбек?
Он залогинился в системе и обнаружил, что его ассистент на этом предмете, Майкл, в чьи обязанности в том числе входила проверка домашних заданий, ещё даже не приступал к ней.
Джош позвонил ему. Спустя несколько гудков сонный голос ответил:
— Да, проф.
— Майкл, что с домашними заданиями?
— А что с ними?
— Ты собираешься их проверять?
— Сейчас? Это же только в среду?
— В прошедшую среду, Майкл.
— В смысле?
— В прямом.
— Блядь. Я проебался, проф?
— Майкл. Лексика. Как такое произошло? Это неприемлемо. Мои ассистенты никогда не опаздывали с заданиями.
— Да я знаю, меня предупреждали, что ты строгий, но с этой чертовой короной и локдауном… Нужно было на этой неделе съездить на Песах к родителям в Фресно, а на обратном пути сломалась машина, и я еле добрался до дома, и не могу теперь сдать её в ремонт. Короче, я просто всё перепутал. Прости, проф. Я всё сделаю к среде.
За три года в этом университете у Джоша не было ещё ни одного сбоя. Он не проверял работы студентов сам — у него было достаточно своей нагрузки, а слушателей на всех предметах за год набиралось несколько сотен. Для этого он тщательно подбирал своих ассистентов, которые вели практические группы и проверяли домашние. Все они были трудолюбивыми и пунктуальными.
Майкл Шнайдерман до сих пор тоже работал исключительно хорошо. Он поступил в докторантуру в этом году и удивил Джоша своим опытом. Бакалавриат в Стэнфорде, магистратура в Беркли — оба на полном финансировании за выдающиеся успехи, — а потом пять лет работал в долине, сначала в небольшом стартапе, а затем в мультинациональной компании с очень известным названием, где стремительно продвинулся по карьерной лестнице. Майкл был высоким брюнетом с объёмной шапкой кудрей и уютным баритоном. Он естественным образом привлекал к себе внимание и заставлял слушать — полезная черта для преподавателя.
— Почему в двадцать восемь вдруг решил вернуться к учебе, а не продолжить карьеру? — поинтересовался Джош на собеседовании.
— Устал.
— Так быстро?
— Это же тех. Молотильня. Кладбище разрушенных мечт и прогоревших стартапов.
— Не все же умирают.
— Не все, но большинство.
— Но кто-то же должен там работать. Строить эти стартапы, чтобы какие-нибудь из них стали успешными и принесли пользу человечеству.
— Кто-то, но, похоже, не я. Лучше я буду готовить тех, кто будет там работать.
— Достойный выход. А почему не вернулся в одну из альма матер?
— Хотел покоя. Они слишком грандиозные.
— Стэнфорд меньше, чем Санта-Барбара.
— Но он Стэнфорд. И он и так уже у меня в резюме, зачем мне туда? Я просто хочу написать диссертацию в тишине. А в Санта-Барбаре тихо и спокойно. Говорят, это место, где каждый находит своё собственное умиротворение.
— И как твои родители на это отреагировали?
— У моих родителей маленький скобяной магазин и нет высшего образования. Они просто рады тому, что я хорошо учился и смог найти хорошую работу.
История такого восхождения убедила Джоша в том, что Майкл достаточно целеустремлён, и он принял его к себе. Он был уверен, что тот принижает свои достижения, говоря, что родителям было всё равно. Они точно им гордились — иначе и быть не могло.
Вот отец Джоша был непреклонен: или Стэнфорд или ничего. Он хотел для своего сына самого лучшего, а Стэнфорд — лучший университет на западном побережье. В семье не было сомнений, что Джош должен идти именно туда. Он поступил и остался до конца докторской, а потом ещё преподавал несколько лет, пока ему не предложили место в Санта-Барбаре. Переехав сюда, он почувствовал ту самую разницу в настроении, о которой говорил Майкл. Здесь было очень спокойно.
Майкл проработал без проблем всю осеннюю и зимнюю четверть, ассистентом на разных предметах, и проявил себя исключительно лучшим образом. И вдруг ни с того ни с сего, уже в начале весенней четверти он берёт и всё портит. Если завтра не будет оценок за первое задание, это создаст плохое впечатление, а значит, рейтинг Джоша в конце четверти может упасть. Конечно, можно просто предоставить Майклу возможность закончить проверку на несколько дней позже, но это означает, что завтра придется сделать объявление о задержке, и как-то её объяснить. Сваливать всю вину на Майкла было глупо: Джош сам не проконтролировал ситуацию. И вообще винить кого-то — не по-христиански. Люди совершают ошибки, и злиться на них за это — бессмысленно.
— Почему к среде, а не завтра? — спросил Джош.
— Камон, проф. Я не успею проверить всё за сегодня.
— Сколько там работ?
— Шестьдесят семь.
— И ты точно не справишься до утра?
— Точно. Мне нужно дня четыре, чтобы хорошо всё проверить. Если бы я мог их распечатать, я бы справился быстрее, но мне здесь негде, а в университете всё закрыто.
— У меня есть принтер. Ты можешь приехать и распечатать здесь.
— У меня машина сломалась, я же говорю.
— Понял. Если я сейчас всё распечатаю и привезу тебе, какова вероятность, что оценки будут готовы завтра?
— Невысокая. Мне придется сидеть всю ночь.
— Хорошо. Я еду.
По абсолютно пустому шоссе мимо мёртвого аэропорта Джош доехал до Айла Висты всего за пятнадцать минут. Он припарковался возле двухэтажного терракотового жилого комплекса и натянул на нос маску. Только из-за неё он не стал сбривать наросшую с пятницы щетину. Выходить из дома, не побрившись, он считал неуважением к окружающим.
Он взял стопку распечатанных заданий, вышел в пустынную улицу, запер машину и направился к кованым воротам. Ввёл код, который дал ему Майкл, и направился через заросшее бугенвиллиями патио искать по указателям его двенадцатую квартиру. Найдя, постучал, и дверь моментально открылась. Майкл стоял на пороге в красных шортах и футболке с огромным желтым пятном на груди.
— Проф! Ого. Ты в галстуке. Заходи. Извини, мне надо переодеться. Я тут так распереживался, что пролил на себя Маунтин Дью.
Зачем он это пьет, подумал Джош, который питался исключительно здоровыми продуктами. Отец всегда говорил, что тело — это храм, и осквернять его нельзя. “А газировка с красителями — это скверна”.
— Счастливой пасхи, — сказал Джош, проходя внутрь.
— Чего? А, точно. Это сегодня.
Джош осмотрелся. Квартира оказалась маленькой и слегка захламлённой студией, и присесть, кроме как на кровать, здесь было негде. Майкл открыл узкий шкаф в углу, стащил с себя грязную футболку и на несколько мгновений застыл, уперевшись руками в бока и наклонив голову. Взгляд Джоша зацепился за ложбинку позвоночника, но тут с улицы потянуло бризом с запахом тлеющих углей и он выглянул в окно. Там ничего не было видно, кроме соседних крыш и пальм, но похоже, кто-то в округе делал барбекью. Джош попытался вспомнить, разрешалось ли это по нынешним правилам.
Майкл, уже в футболке, подошёл к нему.
— Маску снимать будешь? — спросил он.
— Нельзя же.
— Да ладно тебе. Ты же ни с кем не общался в последние дни, наверное. И я тоже. Почти. Мне как-то стрёмно с половиной лица разговаривать.
— Ладно, — Джош стянул резинки с ушей, убрал маску в карман, и Майкл улыбнулся. — Что?
Джош машинально провел рукой по лицу, проверяя, не прилипло ли чего лишнего.
— Ничего. Ты с бородой. Тебе надо чаще так ходить, профессор О’Брайен. Ну, что ты мне принес? Показывай.
Джош протянул ему толстую пачку бумажных листов.
— Фак.
— Майкл. Лексика.
— Окей, проф. Я шокирован, — добавил он, кривляясь, и забрал их из рук Джоша, а когда пролистал, улыбка сошла с его лица. — Я не справлюсь.
— Почему ты в себя не веришь?
— Потому что уже четыре часа дня, у меня тут шестьдесят семь заданий, а я даже не знаю как к ним подойти.
— По одному, Майкл. Путь в тысячу миль…
— Проф. Оставь при себе этот мотивационный бред. Я его достаточно наслушался за пять лет в Купертино.
— Хорошо. Если хочешь, я могу несколько сделать с тобой, чтобы тебе было легче.
— Правда?
— Да. Можно сесть?
— Конечно, вот тут, на кровать.
— Как ты живешь без нормального стола? Тебе спину не жалко?
— Прекрасно живу. Присаживайся.
Джош присел на край низкой кровати, а Майкл плюхнулся на неё и отодвинулся к стене. Его тронутые калифорнийским загаром голые стопы с длинными пальцами оказались рядом с Джошем.
В окно снова потянуло бризом, горным, с примесью хвои, и всё того же барбекью, и Джошу захотелось подойти к окну, чтобы найти нарушителя, но он решил, что не время отвлекаться.
Он взял несколько работ из стопки и принялся проверять задачи и алгоритмы и записывать свои комментарии. Проверив пять штук, оглянулся на Майкла. Тот, закусив губу, усердно что-то исправлял.
— Сколько ты сделал?
— Три.
— Только три?!
— Проф, давай без этого. Я работаю на пределе. Сколько сделал, столько сделал.
— Так, — прикинул Джош, — в таком темпе тебе понадобится больше десяти часов. Сейчас пять. В лучшем случае, если не будешь отдыхать, то закончишь в три. Но ты не сможешь не отдыхать, поэтому тебе придется работать до утра.
— Получается, так.
Майкла стало жалко. Он выглядел совершенно расстроенным, а дел на вечер у Джоша, кроме чтения, запланировано не было.
— Ладно, я останусь и помогу тебе проверить, тогда мы разберемся с этим до полуночи.
— Спасибо, проф, — глаза Майкла загорелись. — Ты меня очень сильно выручаешь.
— Не привыкай. Если такое повторится, то в следующем году я не буду с тобой работать.
— Есть, сэр! — Майкл поднял руку к виску.
Джош вернулся к проверке.
— Садись тогда сюда, чего ты будешь там сутулиться? — услышал он и обернулся.
Майкл хлопнул ладонью по одеялу рядом с собой. Джош снял ботинки, поставил их ровно рядом с кроватью, и придвинулся к стене.
Они разделили стопку пополам и продолжили.
За час она почти не уменьшилась.
— Надо размяться, — Джош поднялся на ноги, — ты тоже. Нельзя столько сидеть в такой позе.
— Хорошо, хорошо, — Майкл поднял обе руки вверх, встал с кровати и потянулся. — Может, по пиву?
— Ты чего, у нас еще столько работы.
— Ну так тем более. Расслабиться немного. Давай, проф. Ты и так при полном параде припёрся. Выпусти пар.
Джош пил очень редко — отец тоже не поощрял. Но отказываться не стал — когда ты в гостях, нужно уважать старания хозяев. Он взял предложенную бутылку и сделал первый глоток.
— А Шнайдерман — это немецкая фамилия? — спросил он, пытаясь поддержать вежливый разговор.
— С этим джуфро? — Майкл рассмеялся и слегка дернул себя за пружинистую черную прядь волос. — Да, я тот ещё ариец. Я же сказал, что ездил к родителям на Песах.
— А, точно. Я понял. Это обидно прозвучало?
— Да всё окей.
— А как ты поехал к родителям? Сейчас же не рекомендуется посещать пожилых.
— Правила можно нарушать, если делать это с умом. Тебе бы не помешало такому научиться. Сейчас не сидели бы здесь в панике. Я не мог не поехать: бабушка уже совсем на излете, и другого Песаха у неё может не быть, а я её слишком люблю.
— А ты верующий?
— Нет. А ты же ирландец? Католик?
— Да.
Хоть прадеды Джоша и иммигрировали в Штаты очень давно, семья держалась корней и католическая церковь была важной частью их жизни. Воскресные мессы, на которые ходили всей семьёй, причастия, исповеди, посты — всё это шло ещё из детства. Он, конечно, не считал себя глубоко верующим и вне храма молитвы читал только перед воскресными семейными трапезами и изредка перед сном. С Эвелин он тоже познакомился в церкви. Она тогда только приехала из Альбукерке в Стэнфорд, попав туда по программе для молодых христианских активистов. Эвелин сразу понравилась его родителям. Ему было двадцать семь, ей двадцать два.
Они встречались несколько месяцев, а потом он сделал ей предложение. Они поженились и в первую брачную ночь стали друг для друга первыми и единственными.
Семейная жизнь была и оставалась спокойной. Они проводили много времени вместе, но Эвелин еще два года после свадьбы не могла забеременеть. Когда чудо всё же случилось, и родился Кайл, счастье было безграничным.
Ещё через час стопка уменьшилась значительно.
Они взяли очередной перерыв, и в руке Джоша магическим образом появилась новая бутылка пива. Он подумал, что скоро ему уезжать, и он не сможет вести машину, но бутылка была уже открытой, и он постеснялся отказаться.
— У тебя есть девушка? Невеста? — задал он очередной дежурный вопрос.
— Проф, — удивленно посмотрел на него Майкл.
— Что?
— Ты какие-то странные вопросы задаешь. Мы, конечно, не говорили об этом прямо, но… — он показал рукой на стену.
Там, прямо над кроватью, где они сидели, висел огромный радужный флаг.
— Ну и это, — он перевел руку на себя. На футболке было написано “Sounds gay, I’m in”.
— Я не обратил внимания… — растерянно сказал Джош.
Он действительно ничего не заметил. Как будто это появилось только сейчас. Словно он отвернулся, а Майкл в это время и переодел футболку, и повесил флаг.
— Да уж… Я, честно, поначалу думал, что ты тоже гей. Даже поспрашивал. Но все сказали, что ты примерный семьянин и у тебя чистейшая репутация во всех смыслах.
— Я рад, — сказал Джош. Ему было очень приятно слышать о себе такое.
— Чему? Пока это выглядит так, как будто ты никогда не оступался и не совершал ошибок. Глянцевая жизнь. Разве это хорошо?
— У меня прекрасная жизнь, — сказал Джош уверенно, лишь немного покоробившись от слова “глянцевая”.
— Ну, главное, что тебе нравится, — пожал плечами Майкл. — Ты есть хочешь? У меня, правда, нет ничего. Я пиццу закажу? Будешь?
Джош подумал, что лучше бы он оставил на Майкла проверку оставшихся работ и уехал к себе домой, где осталось приготовленное им вчера жаркое, но пиво уже затуманило голову. Пришлось согласиться, чтобы съесть хоть что-нибудь, прежде чем садиться за руль.
А когда приехала еда, Майкл, уже не спрашивая, достал ещё одну бутылку и поставил перед ним, даже не открывая. Джош откупорил её сам.
Откусив, он вдруг почувствовал что-то родное, хотя пиццы и другой итальянской еды он тоже давно не ел — по привычке. Такое обилие теста вредно для здоровья — он усвоил это в детстве.
— Это твоя квартира? — спросил Джош, оглядевшись ещё раз.
— Нет, снимаю.
— А своя есть?
— Нет.
— А почему?
Майкл поднял удивленно распахнутые глаза.
— Окей, бумер.
— Во-первых, я поколение икс, а во-вторых, при чём здесь это?
— Ты серьезно?
— Ну а что? Я тебя старше всего-то лет на десять. Но у меня есть дом. А до этого был дом поменьше в Стэнфорде, который я купил в двадцать семь. Потом продал, когда переехал, и купил большой здесь.
— И ты, конечно же, инвестируешь и откладываешь, и у тебя есть фонд на высшее образование и дом для твоего ребенка.
— Ну да.
— На какие деньги ты купил дом в Стэнфорде?
— На свои.
— А первый взнос?
— Наши с женой родители помогли. В основном мои.
— А чем они занимались?
— Мать была домохозяйкой, а у отца была своя частная практика.
— Он врач?
— Психоаналитик. Когда я поступил в Стэнфорд, мы переехали туда из Сакраменто всей семьей, и он перенес клинику.
— И ты жил с ними?
— Ну да.
— То есть они сделали так, что ты не жил на кампусе, и тебе не нужно было снимать жилье.
— Да.
— И когда они тебе подарили эту квартиру?
— Не подарили. Когда я получил докторскую степень.
— То есть ты десять лет жил с родителями, у которых была возможность ради тебя переехать в другой город, ничего не тратил, а потом они дали тебе квартиру.
— Получается, так. А что здесь такого?
— Ничего такого, конечно. Я — шестой ребенок. У моих родителей маленький магазин в Фресно. У них доходы всю жизнь еле покрывали расходы на нас на всех. Они откладывали, да. Но все накопления быстро улетали на непредвиденные расходы. Я на свою кандидатскую стипендию и ассистентскую зарплату не могу позволить себе жить комфортно, а на то, чтобы откладывать — и подавно. Я продолжаю заниматься кое-каким фрилансом, когда у меня остаются силы. А последнее — важный фактор. Когда я дойду до бессрочного контракта как у тебя, может быть мне станет легче и я смогу что-то планировать. Но сейчас я не в той ситуации. И меня бесит твоё удивление по поводу того, что у меня нет своего дома. У многих его нет.
Джош почувствовал себя виноватым. Он не задумывался об этом. В его ближайшем окружении все владели недвижимостью — и зачастую не одной.
— Ты замолчал, проф. Не переживай, я не обижаюсь. Давай закончим уже. Глаза слипаются.
Они закончили проверку и внесли результаты и комментарии в систему, когда на часах было начало второго.
— Я поехал, — сказал Джош, встал и покачнулся.
— Ты в порядке?
— Не уверен. Я еще слегка пьян, кажется.
— Тогда оставайся, куда ты поедешь? У тебя же лекции только в полдень. Правда, у меня только одна кровать.
Джош обернулся, и взгляд его задержался на футболке Майкла.
— Проф, надеюсь ты не думаешь, что я собирался к тебе приставать? — Майкл усмехнулся. — Я просто не хочу тебя выгонять в таком состоянии.
Действительно. Было бы глупостью такое подумать.
— Разумеется. Хорошо. Я останусь, посплю часа три и уеду рано утром.
— Уедешь, когда проспишься. Только, чур, я у стенки.
В темноте, уже почти засыпая, Джош увидел силуэт Майкла на фоне окна. Сняв футболку и шорты, тот забрался в кровать, укрылся и уткнулся носом в стену. Бриз с запахом костра снова наполнил комнату.
— Кто у вас сегодня целый день делает барбекью? — спросил Джош.
— Что?
— У тебя всё время пахнет костром.
— Я не чувствую, проф. Да и нельзя же, вроде.
— Показалось, — сказал Джош и отключился.
Когда он открыл глаза, было уже светло, но он не сразу понял, где он и что с ним. Он лежал, уткнувшись лицом в грудь спящего Майкла, в его крепких объятиях. Когда он начал выкарабкиваться, Майкл проснулся и испуганно отдернул руки.
— Майкл! Что ты себя позволяешь?
— Проф, это не то что ты подумал!
— А что я должен думать?
— Проф, у тебя были кошмары. Тебя швыряло по всей кровати, ты кричал, звал какого-то Коннора. Я пытался тебя разбудить, но никак не получалось. Только когда я тебя схватил и обнял, ты успокоился.
— Коннора? — не понял Джош.
— Ну да. Кто это?
— Не знаю. Неважно. Ладно. Спасибо. Я поехал.
Джош быстро оделся, нацепил маску и выбежал из дома.
Он шел по патио. Запах костра никуда не ушёл, стал только сильнее. Не горят же леса, подумал он.
На входе в жилой комплекс висел радужный флаг. Вчера он его не заметил. Еще один был в витрине магазина напротив ворот, прямо там, где Джош припарковался накануне.
Добравшись до дома, Джош направился прямиком в ванную. До первой лекции оставался всего час. Он проспал, как оказалось, очень долго. После душа он побрился, оделся, перекусил, вышел в Зум и лишь после трёх пар подряд откинулся на кресле и позволил себе задуматься о том, что произошло ночью. Он ничего не понимал, но почему-то чувствовал вину перед Эвелин. Джош позвонил ей, вдруг вспомнив, что они не общались уже несколько дней.
Они разговаривали по видеосвязи, обмениваясь дежурными фразами. Кайл появился в кадре, поздоровался, рассказал, что в школе всё отлично, а потом убежал заниматься своими делами. Разговор не клеился.
— Эвелин. Я соскучился, — сказал вдруг Джош. — Когда ты вернешься?
— Мы ведь уже обсуждали это. Пока — невозможно.
— Но ведь возможно. Я просто приеду на машине в субботу, переночую, и в воскресенье мы вернёмся. Ничего сложного, мы и не в таких поездках бывали.
— Нет, Джош. Дело не в этом. Я не хочу пока возвращаться.
— Почему?
— Это… небезопасно. Для меня и для Кайла.
— Мы не не будем нигде останавливаться и ни с кем разговаривать.
— Я не о том, — Эвелин вздохнула.
— А о чем же? — недоумевал Джош.
— Дорогой, — зависла пауза. — В последнее время твой ПТСР выходит из под контроля и рядом с тобой опасно находиться.
— Какой ПТСР? — не понял Джош.
— Твои ночные припадки. Ты кричишь всю ночь. Кайл боится. Мы уехали, потому что не могли спать. Когда твой отец умер, я этого боялась больше всего. Я же не знаю, как с этим справляться.
— Это началось после смерти отца?
— Нет. Всегда было. Отец же тебя лечил.
— Эвелин, я ничего не понимаю. Ты говоришь какую-то ерунду.
— Что значит, ты не понимаешь? Ещё когда мы поженились, твой отец предупредил меня, что у тебя это расстройство, и чтобы я звала его, когда начинаются проявления. И каждый раз, когда у тебя случался припадок, я звонила, он приходил, проводил с тобой сессию, и всё успокаивалось на какое-то время.
— Эвелин. Не было никаких сессий. Отец никогда не проводил со мной никакой терапии. Это неэтично. И у меня нет ПТСР! У меня не было никаких травм. Я ничего не понимаю. Что ты несешь?
— Я живу с тобой почти полтора десятка лет, поэтому прекрати меня газлайтить. А ведь твой отец говорил мне, что ты в отрицании, и что нужно сразу звать его, не поднимая этот вопрос с тобой, потому что ты начнёшь злиться. Вот и сейчас ты злишься. Ты долго продержался, я надеялась, что это навсегда. Но теперь всё вернулось.
— Когда?
— Первые — несколько месяцев назад, но нечасто. А с февраля — каждую ночь. После того, как ты к матери съездил. Наверное, ты переживаешь из-за неё. Может быть, тебе нужно сходить к другому психологу?
— Хорошо, я попробую что-нибудь сделать, — Джош совсем перестал что-либо понимать. — Вы вернётесь, когда мне станет лучше?
Эвелин молчала.
— Эвелин?
Она помолчала еще, а потом вдруг заговорила о том, что ей давно плохо в этом браке, и что эта красивая картинка не спасает от того, что между ними давно ничего не работает, да и непонятно, работало ли когда-то. Даже в самом начале он вёл себя так пассивно, как будто ничего этого не хотел, и она долго не решалась забеременеть. Это как будто бы помогло на несколько лет, но потом она начала чувствовать себя в ситкоме из пятидесятых. Она думает о разводе уже год, а теперь у нее был повод уехать надолго и полностью убедиться в том, что это правильное решение.
Они попрощались.
Джош не мог поверить в услышанное.
Это звучало как страшный сон. Он со всей силы ущипнул себя за руку, похлопал по щекам, умылся холодной водой, но ничего не изменилось.
Он никак не мог собрать всё в единую картину. Не хватало слишком многих деталей.
Он набрал номер матери, молясь, что застанет ее в редкий момент просветления. Но не получилось. На вопрос о ПТСР она отвечала что-то несвязное. Тогда, подумав, он спросил:
— Мама, а кто такой Коннор?
На другом конце зависла пауза.
— Коннор… такой хороший мальчик.
— Кто он? У меня был брат?
— Вы так много играли вместе…
— Когда?
— На дне рождения. И в лагерь — только вместе.
— В лагерь? Он был со мной в лагере?
— Такой хороший… так жаль…
— Почему жаль, мам? Что с ним случилось?
— Я пойду, мне нужно в дели.
— Ну какое дели, мам? Сейчас везде карантин.
— Дели на Двенадцатой улице. Джеймс, чего тебе взять? Салями? Мортаделлы?
— Я не папа, мам. Я Джош. И мы давно не живем в Сакраменто. Спокойной ночи.
Он повесил трубку и тяжело вздохнул, а потом спустился в подвал.
После того как отец умер, а мама переехала в дом престарелых, Джош перевёз сюда вещи из родительского дома, и весь подвал теперь был загромождён картонными коробками.
После долгих поисков нашел, наконец, ту, в которой хранились его детские фотоальбомы, и почти сразу натолкнулся на альбом с первыми фото из лагеря. Он начал ездить туда лет в девять. Кажется, это отец посоветовал ему вступить в скауты. “Это полезно для саморазвития и построения социального капитала”.
Лагерь находился в лесу. Только главный вожатый жил в деревянном домике, а сами скауты и вожатые отрядов — в палатках у ручья, прямо из которого брали воду. Мылись там же и сами готовили еду на костре.
Запах углей снова повис в воздухе. Он испугался на мгновение, что в доме пожар, но тогда сработала бы сигнализация.
Он продолжил листать альбом. Он один, он с вожатыми, он с друзьями, но он помнил всех этих друзей. Он перевернул одну из фотографий. Она была подписана, но никаких Конноров. Он пролистал до конца. Последние фотографии из лагеря — за 1989 год. На этом альбом заканчивался.
Джош взял следующий. 1990, 1991, 1992. В этом году фотографий из лагеря меньше. Некоторые пропущены. 1993. Еще меньше. 1994. Всего три. За 1995, когда ему исполнилось 16, фотографий не было вообще. Странно, ему казалось, что он ездил в лагерь в том году.
Мать сказала что-то про день рождения. Джош пролистал обратно, разыскивая фото семейных праздников, но понятней ничего не становилось. Все лица были знакомыми. Но и тут — чем дальше, тем больше становилось пропусков. Фотографий шестнадцатилетия не было. А что тогда было? Он никак не мог вспомнить.
Джош оглянулся вокруг, пытаясь схватиться хоть за что-то. Коробка с его спортивными наградами. Коробка с коллекцией маминых фарфоровых котов. Коробка с отцовскими регалиями, которые Джош забрал после его смерти из клиники. Всё не то.
Он снова принялся рассматривать фотографии.
Отец всегда на них выделялся. Сногсшибательная харизма делала его всеобщим любимцем, а мать всегда его поддерживала и была надежной опорой, но почти не выходила из его тени.
Джош полистал альбом ещё раз и заметил, что последняя страница приклеилась к обложке. Он подцепил ее ногтем, дернул, и она отошла, порвав пленку. Из под неё выпала фотография, с которой широко улыбался мальчишка в скаутской форме. Очень красивый, загорелый, с высокими скулами. У Джоша задавило под ребрами. Он перевернул фото. Коннор. 1994.
Джош понимал, что где-то очень глубоко в нем сидят воспоминания, которые хотят выбраться на свободу, но он никак не мог их вытащить. Хотелось разодрать затылок ногтями. Хотелось выть от растерянности.
Он вышел во двор. Солнце уже давно село.
Запах костра не покидал его.
Джош подошел к мангалу в углу лужайки. Его купили совсем недавно и ещё не успели использовать. Он положил в него пару кусков уже нарубленной древесины, поджёг, и огонь стал быстро разгораться. Он принюхивался, но ничего не прояснялось. Он хотел уже вернуться в дом, когда поленья начали трескаться. И как будто затрещала целлулоидная пленка с кадрами его жизни в техниколоре, и перед ним возникло что-то другое.
Лагерь, костры, соревнования и занятия, а потом — наступает ночь. Я тихо выбираюсь из своей палатки, ухожу за кусты, за деревья, иду по тропе и вижу: впереди маленький костер, а у костра — Коннор.
— Я думал, ты не придешь, — говорит он и поднимается мне навстречу.
Бабочки трепещут внизу живота, когда я подхожу к нему. Он приближается и обнимает меня за талию. И целует. Коннор чуть выше и мне приходится тянуться вверх. Его руки проникают под мою рубашку, и вскоре рубашек на нас нет. Мы сидим у огня, одна рука Коннора на моих плечах, в другой — палка, которой он ворошит угли в костре. Я рассматриваю его стопы, изящные, с длинными пальцами, загорелые. Я — калифорниец в третьем поколении, но моя ирландская кожа на солнце до сих пор лишь краснеет. Рядом с Коннором я краснею от волнения даже когда солнце заходит.
— Ты знаешь, что моя фамилия переводится как “угольки”?
Карбонетти. Они — почти соседи, шестнадцать домов от нас в сторону парка. Всего пять минут на велосипеде. Они держат дели на Двенадцатой улице. Его мама по знакомству довешивает моей чуть больше салями. Они приносят нам панеттоне на рождество. Почему итальянцы назвали ребенка Коннором? Просто так, его маме понравилось как это звучит.
Моя мама увидела Коннора бесцельно болтающимся на каникулах по дели и позвала его на мой день рождения в июне. Тринадцать лет. Я видел его до этого в церкви, но только тогда мы познакомились и сразу же подружились. Мы ровесники, но в разных школах. А летом мы поехали вместе в скаутский лагерь, и ездили потом вместе каждый год. Но тем летом, когда нам исполнилось по шестнадцать, что-то изменилось. Стало ясно, что это не просто дружба.
— Давай поступим в один университет и уедем как можно дальше отсюда, — говорит Коннор, обнимая меня.
— И будем жить вместе?
— Да, где-нибудь в маленькой квартирке на Манхэттене.
— Давай, — отвечаю я.
Он снова целует меня, заваливает на траву, я чувствую вес его тела, чувствую его желание, и мне кажется, я слышу шаги, но наверное это треск веток в костре.
А потом крики, нас растаскивают силой, и я провожу несколько часов под надзором главы лагеря в его сторожке. Что с Коннором — я не знаю. Приезжает мой отец и забирает меня. Он молчит все два часа до самого дома. Я спрашиваю, где Коннор, но он не отвечает.
Меня запирают в комнате. Я слышу тихий голос матери и крики отца. Мне ничего не говорят. Потом приходит отец, усаживает меня на кровать и… я ничего не помню.
А потом только вспышки. Ворох фотографий, а потом запах дыма, отец жжет что-то во дворе дома, и я плачу, хватаю его за руку, а потом темнота. Родители Коннора на улице, они кричат на нас с отцом, а потом темнота. Некролог в газете с его лицом. А потом — темнота. Я ввожу в поисковой строке в АльтаВисте на своем старом компьютере “Коннор Карбонетти”, и — темнота.
Джош ринулся обратно в подвал и дрожащими руками раскрыл коробку с отцовскими регалиями. Дипломы в рамках, которые висели на стене его клиники, сертификаты, лицензии. Психоанализ, КПТ, гештальт, семейная, парная, детская психотерапия, ещё какие-то техники, о которых он никогда не слышал. А потом гипноз. Один сертификат, другой, третий, лицензии, грамоты, почетные звания. На дне — научные журналы, а в них статьи про гипноз. Автор — Джеймс О’Брайен.
Джош отложил журналы в сторону и, обняв себя за колени, пустым взглядом уставился в пол.
Вспышки продолжались, но уже не такие яркие. Пицца с друзьями, а потом темнота. Целующиеся девушки в Стэнфорде. Темнота. Радужный флаг на входе в одно из общежитий. Темнота.
Он вдруг понял, что до вчерашнего дня не видел радуги уже очень много лет. Он знал, что она существует, и что может означать, но это было как будто отложено куда-то далеко, в то место, которое он теперь, получается, разодрал.
И Эвелин.
Она появилась почти из ниоткуда на очередной воскресной мессе, села с ним рядом. Он даже не обратил на неё внимания тогда, и она общалась в основном с его отцом. А потом она вдруг начала приходить к ним домой.
Джош вдруг услышал чёткий голос отца из темноты: “Эвелин будет твоей женой. Эвелин будет прекрасной женой. Ты не будешь видеть никого кроме Эвелин. Слушай только меня”.
Он набрал её номер.
— Уже почти полночь. Что-то стряслось?
— Как ты попала в Стэнфорд?
— Что случилось, Джош?
— Неважно. Расскажи, как ты оказалась в Стэнфорде в 2005.
— По программе. Ты же знаешь.
— Но почему именно там? В Альбукерке ведь тоже есть филиал.
— В Стэнфорде был центральный, с лидерскими программами. Меня порекомендовали на одну из них.
— Кто?
— Не помню. Не знаю, даже.
— Мой отец был в попечительском совете этой организации. Ты помнишь, что в тот раз, когда мы впервые увиделись, ты села со мной, потому что до этого ты разговаривала с моим отцом? Он позвал тебя сесть с нами.
— И что?
— Ты помнишь, кто из вас заговорил первым?
— Не уверена, кажется он. Но он всегда говорил первым. Он любил поговорить.
— А почему ты решилась на ребёнка?
В трубке повисла тишина.
— После разговора с твоим отцом...
— Эвелин. Мы не должны были быть вместе.