Расставание – маленькая смерть.

      Дождь соответствует всем законам природы, присущим октябрю. Огни города расплываются в небесной воде или это мне так кажется через призму слез, стоящих в глазах. Я бросила курить два года назад, с твоей подачи, естественно — тебе всегда было дело до моего здоровья, в отличии от меня самой. Сейчас я чувствую настольгирующий вкус табака во рту, а в моей руке третья сигарета за вечер.       На улице свежо, пахнет мокрыми листьями и асфальтом, а в душе, что называется, кошки скребут. Ты не приедешь сегодня. Да и завтра тоже вряд ли. На кой черт тебе теперь приходить ко мне… На балконе холодно, и меня немного потрясывает, но я упорно докуриваю сигарету, стряхивая пепел в жестяную банку от колы. Пепельницы у меня нет: у нас же никто не курит…       Знаешь, больше всего в жизни я всегда боялась сделать две вещи: перестать писать и обидеть тебя. Как бы ты ни кичилась, что ни на кого не обижаешься, я прекрасно знаю твою гордость, мой прекрасный лебедь. Так исторически сложилось, что писать я могу, только когда знаю, что рядом ты. Получается, убила двух зайцев разом? Ловко, однако.       Промерзаю окончально и, наконец, возвращаюсь в теплую квартиру. Захлопываю дверь балкона, погруженная в свои мысли, и не сразу замечаю, что ты стоишь возле журнального столика, с серьезным лицом разглядывая пачку «Винстона», которую держишь в руке. Так сюрреалистично видеть тебя с сигаретами… Боже, я думаю совсем не о том.       — Что ты тут делаешь? — стараюсь говорить небрежно, чтобы не выдать волнение, но сама чуть не заикаюсь, а пальцы, стиснутые на подоконнике, говорят сами за себя. Твои брови сведены к переносице, как всегда происходит, когда ты сосредоточена, но ты смотришь на меня с каким-то… беспокойством?       — Привет, моя дорогая, — кладёшь коробочку обратно на стол, подходишь ко мне и разводишь руки, чтобы обнять меня, и я хочу сделать то же самое, но резко вспоминаю, что сейчас делала, и отворачиваю голову вбок, держа руки за спиной.       — Я курила…       — Я чувствую, — ты грустно улыбаешься и заводишь руки за мою спину, чтобы расцепить ладони, собранные в замок, а затем прижимаешь к себе за плечи и я закрываю глаза, утыкаясь носом в твою ключицу. Боже, ты пахнешь… пахнешь, как любовь.       Все еще не могу позволить себе обнять тебя, и руки просто свисают вдоль моего тела, пока слезы неконтролируемо пропитывают твою блузку, стекая по шее вниз.       — Кристиночка, ну ты что, — говоришь еле слышно, поглаживая меня по спине, и становится еще более тошно от самой себя — я заставляю тебя нервничать, а это то, от чего я всегда пыталась тебя оградить.       — Я думала… думала, что больше тебя не увижу, — все-таки заставляю свои руки подняться и обнять тебя так крепко, будто ты можешь исчезнуть, и становится совсем плевать — табаком они пахнут или цветочками. Лишь бы касаться твоей спины и знать, что ты рядом, что моя. Лишь бы не думать о том, что ты когда-нибудь можешь меня покинуть.       — Девочка моя дорогая… Спасибо. Спасибо тебе за все, — последнее, что я слышу перед тем, как ты целуешь меня, лаская мое лицо в своих нежных руках, а я отвечаю, бесконечно любя твои губы, и не думаю о странных словах, сказанных тобой.       Я просыпаюсь в холодной тёмной комнате, освещаемой тусклым светом уличных фонарей, и не могу перестать смеяться, стирая с лица слезы.             

Я люблю тебя, моя прекрасная.