Был ли ты маяком или штормом

Марат не помнил, как бежал по коридору, лихорадочно дергал дверные ручки, как попал в открытый кабинет, в приступе бессильной ярости — или такого же бессильного страха — перевернул парту. Очнулся, когда забился в угол и подтянул колени к груди. Может, он плакал. Может, он кричал. Может, может, может… Марат не помнил, что именно он делал. Мысли в его голове перескакивали так быстро, что разум за ними не поспевал, мысли, мучительные в своей горькой правде, мучительные в своей чертовой истине, которую нельзя было произносить вслух и признавать, нельзя, нельзя, — зачем он это сказал? — мешали успокоиться и взять себя в руки. Мешали дышать. Марат сжал руки в кулаки, уткнулся лицом в согнутые колени, затрясся — в ушах оглушительно грохотало собственное сердце. Может, мне нравишься ты. Ему стоило хоть раз подумать о своих чувствах, черт возьми, провести причинно-следственную связь и все осознать прежде, чем подсознание грубо вырвало наружу правду. Комсомольцы научили Марата рассуждать и мыслить, но не о том — в некоторых вещах он оставался до смешного прежним. Все время, проведенное с Андреем, пронеслось перед глазами Марата, точно кто-то открыл альбом и издевательски медленно пролистал страницы — каждая фотография, собирающаяся в единую неутешительную картину, отпечаталась на веках. Как Марат с первой встречи обращал внимание на пухлые губы новенького, как он не мог не засмотреться на бездонную, затягивающую похуже болотной трясины, пропасть глаз, как сердце сжималось от вида безмятежно спящего Андрея, как внутри всегда что-то ворочалось и тянулось к нему. Вспомнились и переплетенные пальцы, и глупая улыбка на лице при разговоре по телефону, и ночевка… Много, как же этого было много, а Марат не заметил — не хотел замечать. Проще было придумать самому себе оправдание, притвориться, поверить в крепкую нить дружбы без этого — Марат до сих пор не мог найти нужное слово или трусливо боялся его найти, — но каким же он был дебилом!.. — Блять, — невнятно пробормотал Марат, едва сдерживая желание схватиться руками за волосы, вырвать клок и отвлечься от бушующего внутри урагана чувств. Это было неправильно — все это было так чертовски неправильно! Марат должен был так думать о Розочке, Айгуль или еще какой-нибудь девчонке. Плевать, какой бы она была: смешной или вечно грустной, со светлыми волосами или темными локонами, с бездонными глазами или пухлыми губами, с изящными пальцами или любовью к пианино и дурацким пальто, с именем Аня или Андр… Твоюмать, твоюмать, твоюмать. Он не выходил у Марата из головы — Андрей был там с самого начала. С первого дня?.. Когда все это началось, когда Марат успел заразиться, заболеть, сойти с ума? Он мучительно перебирал воспоминания и не находил момента своего падения, точки невозврата, начала неизбежности. Послышался скрип открывающейся двери, и Марат в панике поднял голову. Если это Андрей, то он выпрыгнет из окна, разобьет стекло и точно выпрыгнет, плевать на последствия, Марат сейчас не сможет с ним разговаривать, только не так! В комнату зашла Розочка. Она окинула взглядом кабинет, нашла его, спрятавшегося в углу. Марат, кроме затопившего его чувства облегчения, подумал, что выглядел он, должно быть, кошмарно, с покрасневшими глазами и взъерошенными волосами — но было плевать. На все, кроме того, самого ужасного, было плевать. — Вот ты где! — выдохнула со слышимым в голосе облегчением Розочка, подошла к нему, не обращая внимания на беспорядок. — Я тебя искала. — Зачем? — прохрипел Марат, мысленно удивившись, что его голос мог звучать так спокойно и обыденно, будто его рот не изверг из себя совсем недавно глупость, разрушившую все (правду, чертову правду). — Тебя нигде не было. Мы все обыскались, — объяснила Розочка, внимательно рассматривая его. — Андрей тоже. Представляешь, даже подошел ко мне, хмурый, как всегда, и спросил, не видела ли я тебя. — А ты что? — А я? — пожала плечами Розочка, улыбнулась уголками губ привычно хитро. — А я сказала, что ты убежал на улицу, даже куртку забрать забыл. — И… — И Андрей ушел. Думаю, за тобой побежал, — Розочка прижала руки к темной ткани юбки, согнула колени. — Подвинься. Марат послушался. Розочка села на грязный пол и даже слова возражения по этому поводу не сказала, прислонилась спиной к стене. — И почему ты?.. — Почему я ему соврала и поняла, что ты никуда не сбегал? — поняла его без лишних слов Роза. — Думаю, пока что я еще могу с гордостью заявить, что знаю тебя лучше всех. Марат хмыкнул. Внутри него бушевал шторм, наводнение стремительных чувств грозило сокрушить ребра и погрести под своими темными водами глупое сердце, но присутствие Розы отвлекало. Не заземляло и не успокаивало — она не была спасительным маяком во время бури, не была и непоколебимой скалой, но Роза просто была рядом, и сейчас этого оказалось достаточно. — Скажешь, почему Андрей тебя искал? — поинтересовалась она. — Мы поссорились, — буркнул Марат, — искал он меня, чтобы отпиздить. Больше Марат ничего сказать не мог — боялся, что если вымолвит еще хоть слово про ссору, даже без упоминания о признании, то расплачется, как маленький ребенок. — Тебя? — не поверила Розочка. — Очень в этом сомневаюсь. Марат горько рассмеялся, закашлялся, почувствовал, как на глазах выступили горячие слезы и изо рта рвались всхлипы — прикусил нижнюю губу до крови, лишь бы не впасть в истерику. Мало ли что он там думал, когда решил, что они перешагнули ту линию, когда еще могли избить друг друга до потери сознания. Это было до признания Марата, до его чертового признания. Кем теперь его считал Андрей? Вафлером или, еще хуже, пидором? А ведь Андрей пожимал ему руку, давал свои сигареты. Группировщики, в таком случае, чтобы не прослыть помазками, смывали позор кровью. — Почему сомневаешься? — выдавил Марат, почувствовал металлический привкус крови от прокушенной губы. — Ты сама говорила, что группировщики не могут быть другими. Если бы Розочка только знала о его признании… В таком случае она отвернулась бы от него тоже, поднялась с пола и навсегда ушла. Нет, Марат ей никогда не скажет — он не мог потерять и ее. — Ты не поверишь, но я не всегда бываю права. Думаю, Андрей может быть исключением. Знаешь, он так на тебя смотрит, — вспомнила Розочка. — Будто не понимает, чем мог тебя заслужить. Марат покачал головой. После сегодняшнего Андрей будет думать только о том, как мог заслужить рядом с собой такое наказание. Если вообще будет о нем думать. И все, что было между ними, вся та крепнущая дружба, доверие и связь — всего этого резко не стало. — Ты ошибаешься, — вяло возразил Марат, но не потому что не верил в правду своих слов, а потому что не находил в себе сил на привычную горячность. Розочка посмотрела на него — в темноте Марат почти не видел ее лицо, но догадался, что взгляд ее полнился тоскливым и трогательным чувством, — сказала: — Думай, что хочешь, но, когда помиритесь, подойдешь ко мне и признаешь, что я была права. Марат зажмурился, чтобы не заплакать. Нельзя позволять себе слезы, иначе Роза начнет его расспрашивать, и тогда Марат расколется, обязательно расколется и во всем сознается. — Нет, — отрывисто произнес, — не помиримся. Это конец. Сможет ли Марат смириться с этим, если отъезд Вовы до сих пор задевал что-то внутри него, тревожил старую, не до конца залеченную рану? Как Марат смог бы взять и забыть — безуспешно попытаться забыть — Андрея, если он прописался в его мыслях? Это не должно было закончиться так. Не должно. Но закончилось. — Пойдем, — Розочка поднялась на ноги, — доведу тебя с Пашей до дома, а то поздно уже, тетя Диляра наверняка волнуется. — Я сам дойду. — Слышал Дениса? Комсомольцам сейчас опасно ходить по одиночке, — безапелляционно заявила Розочка и покачала головой, — свои аферы проворачивает он, а страдаем мы. Марат медленно поднялся — ему казалось, что тело закоченело, превратилось в лед, в вечную зиму, покрылось льдом и инеем изнутри — каждый вздох давался с большим трудом. Признание придавило грудную клетку и мешало дышать полной грудью. У подъезда Марата охватила паника — он понял, что выбежавший на мороз Андрей мог искать его здесь. Или сидеть на ступеньках у двери в квартиру и ждать. Или делать что-то еще, упрямое и настойчивое, в стиле Андрея, с чем Марат сейчас не был готов столкнуться. В любой другой день Марат с готовностью бы встретил его желание подраться, смыть кровью позор от общения с таким, как он, ответил бы насилием на насилие, но не сегодня — сегодня Марат разваливался на куски, чувствовал себя потерянным и одновременно с тем ужасно разбитым. Судьба ему благоволила — единственное, в чем сегодня она выбрала быть милосердной, — Андрея не оказалось ни у лавочки около подъезда, ни на лестнице, ни у двери. Розочка обняла его на прощание, крепко прижалась, обхватывая тонкими руками спину — чувствовала его потерянное состояние, — прошептала, что завтра обязательно позвонит. Не говорила, что все будет хорошо, потому что Роза не любила вранье и пустые обещания. Дома Марат кое-как разулся, раз пять промахнулся, пока вешал куртку на крючок, направился в свою комнату с надеждой упасть на кровать и мгновенно уснуть — догадывался, что этому желанию не будет суждено сбыться. Мама поймала его у двери — привычно волнующаяся и, между тем, внешне спокойная, непоколебимая, — обеспокоенно спросила: — Марат, все в порядке? — Да, просто устал, — ответил Марат, прислонился к двери. Даже на улыбку сил не хватило. — Андрей приходил, тебя искал, — рассказала мама, внимательно рассматривая его. — Я думала, вы вместе уходили на конкурс. Что они там изначально планировали? Устроить после конкурса еще одну ночевку? И чем все обернулось? «Из-за тебя», — услужливо подсказал разум. Да. Из-за него. — Мы поссорились, — признался Марат. Испугался, что мама спросит, из-за чего. Врать он не любил и плохо умел, но правду ей сказать не мог. Она бы расстроилась. Мама, должно быть, почувствовала своим огромным материнским сердцем опасения сына и только ответила: — Помиритесь, утро вечера мудренее, — поцеловала Марата в щеку. — Иди спать, я вижу, как ты на ходу засыпаешь, — ласково взъерошила ему волосы. — Я только предупредить хотела, что завтра уезжаю рано утром к тете Марале за город, ты ее, наверное, не помнишь, последний раз она тебя видела, когда ты совсем маленьким был. У нее муж свадьбы организовывает. Наташа с Вовой только расписались, а теперь хотят свадьбу до рождения ребеночка отпраздновать. Буду завтра обо всем договариваться. Марат кивнул, запомнил едва ли половину, поплелся в себе в комнату. Упал на кровать, глубоко вздохнул, глядя в потолок. Почувствовал, что в глаза будто насыпали раскаленный песок. Моргнул. Не хотел думать. А надо было. Надо. Какой же он идиот. Дебил. Дурак. Столько слов, а смысл все равно один. Знала бы его учительница по английскому, в какую задницу Марат попал, — ставила бы одни пятерки! Не заметить в себе неправильное, не обратить внимания, пустить на самотек — ну, в его стиле, просто потрясающе, Маратик! Марата затрясло. Он сжал губы, подавив всхлип, подумал почему-то об ошалевшем взгляде Андрея после его признания, понял, что это был последний раз, когда Андрей смотрел на него без презрения, гнева и ненависти. Он больше не прикоснется, не окажется рядом по своей воле, пересядет или даже попросится перевестись в другой класс, а Марат будет тоскливо смотреть ему в спину и чувствовать, как внутри что-то разбивается на миллион осколков… Марат резко подскочил с кровати, в беспокойстве прошелся по комнате, подошел к шкафу и достал спрятанную кофту. Надел. Она все еще пахла ужасным запахом Андрея, которого было слишком много, и неприятно кололась, но Марату стало легче. Он лег на кровать Вовы, представил, что брат рядом, утешает его после кошмара или плохого дня. Вова нашел бы нужные слова, чтобы успокоить, потрепал бы по плечу, обнял… Нет, Вова бы начал его расспрашивать, узнал грязную правду, а потом посмотрел на Марата так, что тому жить бы не захотелось. Марата прошил страх — если кто-то узнает, то ему несдобровать. Все будет плохо, очень плохо. Хуже, чем сейчас. По щекам потекли горячие слезы, заблестели в полуночном полумраке мокрыми дорожками на щеках, впитались в колючий воротник кофты. Марат не стал их вытирать. В темноте не было видно его слабости, было не страшно и не стыдно поплакать. Может, ему станет легче, и тиски отпустят его сердце. Путаясь в мыслях, пытаясь уснуть на кровати брата в тщетной попытке успокоиться, Марат этого горячего, безумного в своей величине и одновременно ужасно-неправильного чувства не боялся. Не мог принять, осознать, понять, но своего дефекта и неправильности не боялся. Чего уж бояться? Все страшное уже произошло. Так Марат и уснул — на кровати брата, трусливо спрятавшись от мира под тяжелым одеялом. Марат проснулся от телефонного звонка. Не понимая, что происходит, он выбрался из постели, на деревянных негнущихся ногах добрался до стационарного телефона, поднял трубку. — Алло, — невнятно пробурчал. Где он, кто он — какая разница? Мысли были напоминали вату — в голове царила пустота. — Марат, — раздался голос Розы. — С тобой все в порядке? Ты почему в школу не пошел? Ее голос заставил вернуться рассудком в свое тело, вспомнить. Марат посмотрел по сторонам, подумал, что было как-то слишком светло для раннего утра. Небо горело лазурью, а солнечные лучи лентами прорезали комнату. — Я проспал, — признался Марат, тыльной стороной ладони потер глаза. Чувствовал себя паршиво — и из-за того, что заснул, не переодевшись, и из-за того, что начал вспоминать вчерашнее. В трубке послышался тяжелый вздох Розы. — Я так и думала, — ответила она. — Не волнуйся, сказала всем, что ты простыл после вчерашнего, — чуть помолчав, Роза добавила. — Андрей опять подходил, о тебе спрашивал, я про болезнь тоже сказала. Марат крепче сжал трубку — в голове всплыло вчерашнее признание, точно кто-то выстрелил в затылок, — но постарался, чтобы его голос прозвучал спокойно (знал, что не получится): — Спасибо тебе, Роз. Я перезвоню, — и положил трубку, прежде чем Розочка бы задала вопрос (а она обязательно бы что-нибудь у него спросила). «Итак, — невесело подумал Марат, рассматривая в зеркальном отражении свое заспанное лицо с покрасневшими от ночных рыданий глазами, — надо думать». Оставить маленького ребенка позади, во вчерашней ночи, в кровати старшего брата и бесплотных поисках утешения, предоставить слово рассудительному (ну, почти) комсомольцу. Вчера Марату казалось, что ситуация с Андреем заканчивала его жизнь, приводила к безрадостному концу — до сих пор часть него так считала, подкидывая воспоминания об искреннем удивлении в глазах Андрея после признания — но мама говорила, что утро вечера мудренее, и она, как всегда, оказалась права. Сейчас Марат подумал, что готов с этим жить. Он сделал себе горячий чай, проигнорировал заботливо приготовленные мамой блины — от пережитого стресса его тошнило — сделал глоток и обжег язык. Жить станет невозможно, если Андрей о его признании расскажет. Тогда да, это окажется концом. Но Андрей этого не сделает, хотя бы потому что он с Маратом курил вместе и руку ему подавал. По правилам пацанским вся грязь Марата умножилась и коснулась его. И вообще… Не верил Марат, представить не мог, чтобы Андрей такое рассказал — он был их тех, кто знал цену словам и стойко хранил секреты. Так что, да, жить Марат мог. Вот только жить он мог без Андрея — путь, где тот оставался бы рядом, несмотря на сказанные слова, Марат не находил. Руки начали подрагивать. Марат крепче ухватился за кружку, сделал еще глоток, проигнорировал, как от кипятка обожгло нутро, и перескочил на другую мысль. О том, что это его чувство было неправильным, несвоевременным, лихорадочно-сильным, напоминающим болезнь. Отец сказал бы, что с ним что-то не так, мама бы произнесла что-то похожее, только мягко и с печалью в глазах, даже Вова, которому Марат отчаянно хотел позвонить, чтобы спросить совета, не одобрил бы, трубку не бросил и общаться не перестал, но настойчиво бы посоветовал обратить внимание на какую-нибудь девочку. Ту же Розу. Как будто Марату была нужна Розочка в этом смысле. Когда он с ней встречался, то ничего такого, как писали в книгах или показывали по телевизору, не испытывал. Это была дружба с примесью накипи, с возникающей то тут, то там ржавчиной, потому что все было не так. Марат вспомнил, какими словами пытался объяснить причину своего расставания с ней. С Розочкой разговаривать ему было интереснее, чем лизаться. С Андреем все было не так. Не так. Не… Марата вдруг прошил разряд тока, и он выпустил кружку из рук — та чудом устояла на столе. Он представил на секунду, никогда раньше не представлял и помыслить не мог, но картина желанным миражом возникла перед глазами, точно Марат был путником, долгими днями шагающим по пустыне в поисках воды и увидевшим озеро — поцелуй с Андреем. Мурашки пошли по спине, но деталей все равно не хватало. Андрею пришлось бы наклониться или Марату встать на носочки? Были бы его губы настолько мягкими, как иногда казалось? Положил бы он свои руки ему на плечи или опустил на талию? Сжал бы… Марат надавил ладонями на веки, вызывая разноцветные круги. О чем он думал? Андрей собирался отпиздить его до потери сознания, смыть всю налипшую грязь кровью, а Марат размышлял о поцелуях! А ведь раньше никогда не замечал за собой неправильных чувств не к женскому полу. Да и сейчас попробовал представить на месте Андрея кого-то другого, того же Коневича, и поморщился. Это было не то, не так и не с тем. Его болезнь, его проклятье, его недуг — Марат задумался об излечении, и не смог найти в себе однозначного согласия на это. Да, может, и было бы легче, если этого в нем не было, но неправильное чувство все равно принесло достаточно счастья, чтобы иметь ценность и уравнять такой ужасный конец. Марат допил чай и вымыл кружку, пытаясь занять себя чем-то, думал протереть полки от пыли или помыть пол — лишь бы не оставаться наедине с горечью осознания конца его дружбы с Андреем. С этим он еще не успел смириться и вряд ли в ближайшее время бы смог. Послышался настойчивый стук в дверь. Марат подумал, что это пришла Розочка — она могла понять по скомканному прощанию, в каком состоянии на самом деле был Марат, и наведаться к нему домой. Такое уже было не раз, иногда она бывала до жути назойливой со своей заботой. Марат, не додумавшись посмотреть в глазок, открыл дверь. Это была не Розочка. Андрей. Марат в который раз проклял судьбу, думал захлопнуть дверь перед носом бывшего друга, но отказался — точнее, подавил трусливый порыв — задрал подбородок и сжал руками дверную ручку до побелевших костяшек пальцев, лишь бы скрыть предательскую дрожь. Ну вот и все. «Нет, — мысленно поправил себя, — все было вчера». Сегодня так, последний аккорд жалобно скрипящей от натуги струн гитары. — Ты что здесь забыл? — с враждебностью спросил Марат. «Главное, чтобы голос не задрожал», — подумал. Не выдержит ведь и расплачется. Кровь шумела в ушах. — Надо поговорить, — сказал Андрей. О чем им говорить? Для чего? Зачем? Или Андрей придумал речь, которая закончится торжественным: «Ты пидор». Или что там еще хуже могло быть. Впускать его Марат не хотел — еще подерутся, а быть избитым у себя дома ему не улыбалось. В подъезде кашлять кровью тоже не хотелось, но сдвинуть непоколебимого, упрямого Андрея и заставить его уйти Марат бы не смог — видел же, как Андрей на него смотрел, прожигал взглядом своих холодных бездонных глаз, и Марату казалось, что он горел в этом кобальтовом пламени. Он заступил за порог, закрыл за собой дверь и прижался к ней спиной. Поднял голову — через маленькое окно светил мягкий солнечный свет, и Андрей выглядел привычно смазливым. Надо было проклясть Розочку за эти слова. Если бы, когда они курили и говорили о новеньком, она не сказала о нем, Марат никогда бы не обратил внимания на перешедшего в их школу Андрея Васильева. Или все равно бы обратил — может, это было фатально и неизбежно? — Это моя кофта? — удивленно спросил Андрей. Марат опустил взгляд, едва сдержался, чтобы заскрипеть зубами. Изо рта вырвался смешок. Переодеться-то он забыл. — Нет, из вещей Вовы, — соврал, не моргнув глазом. — Похожа на мою. — Тебе кажется. Андрей прищурился, но ничего не сказал, закончив их своеобразный спор — своеобразную передышку — молчанием. Марат вдруг понял, с осознанием неизбежности своего падения, что не сможет его ударить, если вдруг начнется драка. Поваляться по полу и собрать пыль и грязь он был готов, но бить до крови — нет. — Говори, — смирился с неизбежным Марат. Он смотрел на Андрея и знал, что принял бы от него что угодно — даже собственную гибель. — Говори, что ты там собирался, — повторил Марат. Зачем тянуть? Марату казалось, что у него была вывернута наружу грудная клетка, ребра сломаны и растерты в пыль, сердце вырвано и преподнесено в окровавленных ладонях — раздави, убей или уничтожь, я приму любой твой дар. Но нужен ли был Андрею жалкий кусок мышц? — Марат… — протянул его имя Андрей медленно и почему-то неуверенно, но взгляд не опустил. — Мы вчера оба на взводе были, поссорились, вот ты и наговорил всякого. Глупость, правда? Это была самая неумелая ложь, которую когда-либо слышал Марат. Попытка отступить, вернуться назад, перепрыгнуть вперед спиной точку невозврата. «Вот оно что», — понял он с неуместным сейчас приливом нежности. Андрей дал ему возможность соврать, уберечь то, что было между ними. Он тоже дорожил их дружбой и не хотел ее терять. Или все было проще — Андрей просто не верил в искренность вчерашнего признания Марата. Марат и сам верил с трудом, думал, что все это не взаправду, что это затяжной сон. Он был бы идиотом, если бы не воспользовался этой возможностью, не сохранил бы их дружбу, не вернулся к безопасному началу, к тому, что у них было до сумбурного признания… Марат всегда был идиотом. — Нет, не глупость, — ответил он, подавив желание рассмеяться надсадным, пустым смехом. — Все, что я сказал вчера, было правдой. Теперь точно все. Сердце билось как сумасшедшее, Марату казалось, что еще немного, и у него сломаются кости и порвутся от давления легкие — почему Андрей не слышал его стук? Или слышал? Почему он продолжал молчать? Мучительно-долгое, почти вечное мгновение Андрей смотрел на него — время застыло, замерло, загустело, — спросил неожиданно хриплым голосом: — Издеваешься? Марату показалось, словно он говорил о чем-то, что сам Марат не понимал, будто Андрей думал, что он о чем-то уже знает. Скрытый подтекст. Особый смысл. Текст между строк. — Назови мне хотя бы одного человека, который бы так над собой издевался, Андрюша, — пересохшими от волнения губами произнес Марат. Андрей нахмурился, посмотрел недоверчиво, шагнул к нему — напряжение в его теле сменилось на что-то иное, и будь Марат больше сосредоточен на этом, он бы с легкостью считал язык его тела, но Марат только готовился к удару. Удара не последовало. — Ты правда дебил, — сказал Андрей и вдруг улыбнулся, грустно как-то, смиренно и побеждено. — Я говорил про себя. Неизбежная пропасть таилась в глазах Андрея, гиблые воды взывали к себе, и Марат привычно, теперь уже понимая, почему и как — шел туда. — Ты как солнце, — признался Андрей, и каждое его слово барабанной трелью отдавалось в костях Марата, — я будто всю жизнь жил во тьме, а потом пришел ты. Марат сглотнул — во рту пересохло. Перестал дышать, замерло сердце, остановилось время — тягуче-долгое мгновение, равное вечности — разве существовал в мире кто-то, кроме них двоих? — Ты что несешь? — Правду, — ответил Андрей. Выглядел он проигравшим, но в какую игру они тогда играли? Надежда вспыхнула в груди Марата ярким пламенем, распустила свои крылья, взъерошила огненные, обжигающие нутро перья — подушечки пальцев закололо от неясного желания. Марат оторвался от двери, сделал короткий шаг вперед, посмотрел Андрею в глаза. Как там сказала Розочка? «Он так на тебя смотрит, будто не понимает, чем мог заслужить». Но Андрей смотрел своим привычным взглядом, только с тенью грусти, с застывшим туманом смирением. Как всегда. Может, в этом и был смысл — то, что Марат трусливо не замечал с самого начала. То, что было страшно заметить сейчас. Марат сделал шаг вперед — казалось, тряслись даже его кости — сглотнул. Он боялся, вот только чего?.. Андрей тоже шагнул, сокращая и так маленькое расстояние. Марат теперь мог уловить его запах — или это пахло от кофты? Или уже от него самого, пропитавшегося им? Вскинул голову. Раздался звук открывающейся двери, громкие голоса соседских детей двумя этажами выше — Марат отшатнулся, увеличивая расстояние между ними. Андрей не сдвинулся. «Что я хотел?» — подумал Марат одновременно с паникой и разочарованием, поскольку он не сделал того, что так сильно желал. Марат схватил Андрея за руку, получилось так, что переплел пальцы — в этот раз сознательно, понимая, что он делает и зачем. Стало и легче, и больнее от этого жеста, от облегчения в глазах Андрея, от его ответного сжатия пальцев. — Пойдем ко мне, — мягко сказал Марат, пока внутри него излечивались кости и тревожная боль сменялась хрупкой, как только проклюнувшиеся подснежники, радостью. — Поговорим нормально. Может, это не могло закончиться.