дневник уважаемого ким намджуна

Любовь – это что-то странное. Я не могу сказать, что люблю Джина, но могу точно сказать, что страдал, не чувствуя его рядом. Мне хотелось повторения того касания, того мгновения, ради которого я был рожден – мгновения чистого чувства, звука, эмоции, мгновения любви. Джин не изменился, вовсе нет, но как-то незаметно я начал понимать его, его быт, его поведение, его мысли. Он все еще мало говорил, хотя на самом деле мало говорил только его рот. Я не могу сказать, что люблю Джина так, как это правильно делается. Может, я совсем и не люблю его? Во мне что-то сильно тянется к нему, но разве любовь может быть к тому, кого так мало знаешь? Я долго размышлял над этим и пришел к выводу, что да, можно, потому что ты любишь человека не за его историю, не за его убеждения, не за его жизненные принципы. Это приятно, когда вышеперечисленное совпадает у двух возлюбленных, но есть тысяча несчастных пар, которые остаются парами, потому что их сердца диктуют им свои условия. Мое же совершенно молчаливо, и я все думал о говорящих глазах Джина, вдруг у меня его сердце, а у него мое – болтливое, трепещущееся? Как быстро я погрузился в это все. К концу месяца госпожа Соён приедет, вместе с ней будет Юнги и Чимин, мы пожарим шашлыки а госпожа Соён проверит, веду ли я дневник. Если она прочтет его…. Если вы читаете его, то прошу, извините меня, я выдрал много листов. Иногда я стараюсь заново записать мысли, которые не сразу показались мне хорошими, но которые я посчитал неплохими позже, но иногда я выдираю их второй, третий раз. Джин говорил, что в мыслях нет порядка, а я скажу, что не все мысли созданы для того, чтобы быть осмысленными. Мысли и разум – это совсем разное, на самом деле, по крайней мере, если мы считаем за разум осознанную нашу сторону, наше развитие, убеждение, сложившийся характер. Мысль важнее чем разум, потому что мысль выражает то, кто мы есть на самом деле. Она резкая, она не всегда нам нравится, мы не можем контролировать её. Внутренний голос и мысль находятся в постоянном, бешенном конфликте, изредка они соглашаются друг с другом, но чаще всего все же борются, потому что редко бывает, чтобы человек принимал истинную свою сторону. Я пошел на кухню и сказал об этом Джину, когда он помешивал суп, сваренный по кулинарной книге с европейскими рецептами из города, он молчал, еще три раза промешал суп, постучал по краю кастрюли ложкой и отложил её в миску. Потом посмотрел меня и спросил: «Как ты пришел к этому?» Мне показалось, он видит меня насквозь и уже знает, что я сначала думал о том, что люблю его, а по этому не стал отвечать. Что-то в моем лице заставило его хихикнуть, наверное, он правда уже все понял. Я сказал: «Мне кажется, у тебя моё сердце?» Он спросил: «Почему ты так думаешь?» Я сказал: «Мое сердце молчит, а я говорю, а ты молчишь, но твоё сердце говорит.» Он улыбнулся и как-то особенно хорошо сказал, я запомнил это совсем дословно, вплоть до самой интонации и того, как складывались его губы во время разговора: «Если ты слышишь моё сердце, то должно быть оно и правда твоё.» Я хотел спросить, слышит ли он моё, но не сделал этого, вместо этого ударился об стул и почти упал. Джин дернулся, но увидев, что я в порядке, рассмеялся. Мы с ним опять вышли на прогулку, в этот раз он повел меня к реке, в другую сторону от той, где мы были. Это явно была совсем старая река, у неё давно зарос берег, но Джин очистил небольшую часть, чтобы иногда сидеть у воды. Я спросил, рисует ли он, или делает что-то вроде этого, или может читает, он сказал, что всегда по разному, у него нет расписания. Я удивился, потому что у таких людей как он обычно есть свои особые ритуалы. Возможно, это просто влияние тётушки Соён, наверняка бы она не оставила своего внука больным, даже если бы он был. Я наконец спросил его, почему он живет так далеко. Даже до ближайшей деревни мы должны были бы добираться час, и разумеется, жители не горели желанием идти к нему в гости каждый день. Джин ответил, что этот дом построил его дедушка, потому что хотел, чтобы в нем жила вся их семья, а когда места станет мало, то пусть они бы тоже построили дома, и появилась бы новая деревня. «Ты скучаешь по нему?» - спросил я. Джин задумчиво прикрыл глаза, между его веками образовалась совсем крошечна щелочка, он сказал: «Дедушка многому меня научил….» - и замолчал, но его лицо говорило о том, что он не обижается на меня, и даже доволен, что я заставил его вспоминать об этом. Я пригласил его, потому что хотел повторения того момента, как в лесу, и он случился. Джин положил голову на моё плечо, он явно расслабился и пытался навалится, но был совсем лёгким. Джин слишком мало ел и много работал, работал, работал… я думал, что дома заставлю его съесть все, что он приготовил на ужин, а сам прижался щекой к его макушке, и он утробно замурлыкал, как кот, хотя на самом деле это был такой фыркающий смех, когда в нос попадает что-то вроде одуванчика или пыльцы. Мы молча нашли ладони друг друга, пальцы жадно обхватили друг друга. Я скучал по этому. Я скучал по тяжести в груди, приятной тяжести, название которой писал уже много раз, и по теплу Джина рядом. Человеку нужен человек, а мне нужен странный человек, потому что только он, кажется, до конца понимает меня. Госпожа Соён… мне иногда кажется, вы сослали меня сюда, потому что знали, что я сойдусь с Джином, а может знали, что это Джин сойдется со мной. Мне хорошо рядом с ним и я больше на вас не злюсь, только если вы не прочитаете мой дневник вслух или не разболтаете, что за чушь я пишу в нём. Может быть, я дам его Джину перед тем, как уехать. Мне ещё нужно собрать вещи и, в конце концов, забрать у Юнги свою собаку, прежде чем я вернусь, хотя было бы славно купить Джину телефон… может, я просто оставлю ему свой и куплю сразу два новых, надеюсь, что продажи моих книг не слишком упали за тот срок, что меня не было. Джин шевельнулся и медленно вытянул голову из захвата моей головы с плечом. Его волосы были растрепанными, на мягкой щеке остался помятый красный след. Он посмотрел на меня и сказал, как чувствует себя его сердце, я ответил: «Просто великолепно!» - он улыбнулся и кивнул. Медленно, мы пошли обратно к дому. Я заставил его съесть всю порцию ужина, по виду он страдал, хотя это все было лишь смущением, что я так наседаю на него. Я впервые побывал в комнате Джина. Она оказалась большой и светлой, намного более светлой, чем моя. Два окна были открыты на проветривание, по всюду было много больших и крошечных украшений, но беспорядка не ощущалось, пыли не было и пахло ароматными палочками. Я спросил: «Здесь ты прячешься от меня?» Джин удивленно посмотрел меня: «Прячусь?» Мне стало немного стыдно, я что-то забормотал, что никогда не могу найти его. Джин помолчал, потом ответил, что просто не до конца привык ко мне, но сейчас чувствует, что мог бы выходить почаще, да и что я могу приходить к нему. Я упоминал о том, что пишу? Теперь я собираюсь закончить этот крошечный дневник, потому что я писал его для вас, тётушка Соён. У меня есть другой, я продолжу ловить свои мысли, но они будут не такими, какими бы я позволил их увидеть такой хрупкой женщине. Вот, что я хочу сказать – спасибо, что позволили мне приехать. Я знаю, что Юнги плохо объяснил вам, почему я должен убраться из города, но вы, наверное, сами догадались. Два года я ничего не мог написать. Я выпустил за эти два года три своих книги, потому что мой редактор звонил мне целыми днями, но ни одна из этих книг мне не нравилась. Я любил процесс, но не настолько, чтобы терпеть результат. Людям нравится то, о чем я пишу, но это лишь потому, что никто не читает сразу все мои серии. Я повторяюсь, говорю одно и тоже, пишу о том, чего не знаю. Я писал о любви, нереалистично, мечтательно. Я много раз перечитывал то, что написал в этом дневнике, госпожа Соён. Думаете скажу, что восхищен? Нет, отнюдь. Это сырой текст, я едва борюсь с желанием отредактировать его, но делать этого не буду, потому что хочу быть максимально честным с вами. Теперь мне знакомо то, о чем я так много рассказывал. Я думаю, что сейчас могу начать писать вновь. Даже если однажды моё вдохновение исчезнет, то ничего страшного. Пока Джин рядом, это не имеет значения.