Признания

- Так ты теперь дома один, - задумчиво проговорил Френсис. - Ну да, - потерянно кивнул Джон. - А давай ко мне? Джон озадаченно встрепенулся. Вот уж неожиданный переход. - Я тебе диво дивное покажу – у меня кактус зацвёл! Джон с улыбкой хмыкнул. Перед глазами у него встала однушка Френсиса на Троули-уэй в Саттоне – незатейливом, но опрятном спальном районе. Там среди малоэтажной застройки торчало всего несколько жилых комплексов, как раз в одном из них Крозье и жил. Обстановка у него отличалась минимализмом. Напоминало бы казарму, если б не открытые книжные шкафы с любопытными корешками и кой-какие вещички «для души» – особенно выделялась модель корабля «Террор». Это ж сколько её пришлось собирать. Хотя чем не занятие на вечер для закоренелого холостяка? Правда, этот холостяцкий дух всё-таки слишком бил в глаза и навевал лёгкую тоску. У Франклина как-то вырвалось: - Слушай, у тебя даже ни единого цветка. - Ай, - отмахнулся Крозье, - ещё ухаживать за ними, одна морока. В конце концов Джон однажды не выдержал и всучил Френсису кактус. Растение такое же колючее и такое же неприхотливое, как сам Крозье. Тот поворчал, но кактус себе оставил – никому не передарил и на лестничную площадку не выставил. А тут он, вот те пожалуйста, расцвёл. И на предложение Френсиса Джон с деланной беспечностью отозвался: - Ну, разве я могу отказаться? Он раньше бывал у Френсиса в гостях. Но на ночь, понятное дело, не оставался. Теперь же он следовал целым двум поговоркам: «кот из дому – мыши в пляс» и «потерявши голову, о волосах не плачут». Они с Френсисом, уже на автобусе, добрались до Института, где неподалёку были припаркованы их машины, и отправились за вещами. Местом проживания Франклинов был Ричмонд, наполненный скромным обаянием буржуазии. Нарядные чистенькие домики, словно с иллюстрации из старой детской книжки, церковь со шпилем, неподалёку огромный дикий парк, в другой стороне ботанический сад, рядом ещё речные извивы, набережная с лодками напрокат и уточками на берегу. Идиллия. Которую кое-кто по своей блажи захотел разрушить. Дома Джона основательно накрыло: углы рта у него сами собой поползли вниз ещё больше, а между бровей залегла горькая складка. Он совал ключ в дверной замок, будто домушник, а затем так же воровато метался и пихал в чемодан пожитки. А Крозье ощущал себя сообщником. Ему неловко было слоняться по кухонной зоне, зная, в каком шкафчике стоит чашка, в которую ему обычно наливали чай. Неловко было бродить по гостиной, где он не раз сиживал на просторном светлом диване, топтать белый ковёр а-ля шкура полярного медведя, скользить рассеянным взглядом по стене, что была чуть не целиком отведена под семейные фото. Вся история, которую сейчас хоть ты сграбастай и с грохотом разбиваемых рамок и стёкол выкинь в мусорный бак. Френсиса начинала тяготить эта благочинная обстановочка. - Ты там скоро? – крикнул он в глубь дома. – Не в экспедицию же собираешься! - Поспешишь – людей насмешишь, - огрызнулся Джон, впрочем, беззлобно. Наконец-то он, слегка запыхавшись, выкатил чемодан, который немедленно был загружен в багажник. Но почему-то они оба мешкали, не хотелось немедленно стартовать. Это напоминало бы бегство. И до Френсиса дошло: местные флюиды благополучности ощущались болезненно как раз потому, что не хотелось её уничтожать. Джон казался неприспособленным к отчаянным рывкам, эскападам – чего стоила произнесённая им поговорка. Но ведь утворил же он то, что утворил! А как найти компромисс? Да и существует ли он в принципе? Отчаянно хотелось прикинуться, что всё, как раньше, что всё нормально... «А была ли во всём этом нормальность?» Френсис понял, что накручивает себя, и проворчал: - Ладно, поехали. Через час они были в Саттоне. Джон распаковывался с долей неловкости и осторожности, спрашивал, куда положить то да сё – и ему не особо помогали небрежные реплики Френсиса: «Да кидай куда угодно, места навалом!». Самое забавное, что при скромных габаритах квартирки ощущение было именно такое. София как-то раз поддела Френсиса, что он, дескать, использует только две полки в шкафу, а однажды вообще выдала: «Такое ощущение, что тут вообще никто не живёт, чисто под сдачу приготовлено». О да, невесёлый каламбур. Жил ли он тогда на самом деле? Или только пытался создать видимость? Может быть... как и сама София? Вот бы узнать, что у неё в голове. А вообще, всё так, чем Френсис немножко гордился: ноль хлама, ничего лишнего на виду. Он привык занимать не слишком много места. Например, в жизни Джеймса Росса, когда тот решил полностью посвятить себя семье – любимой Энн и детишкам. В том числе и в жизни Джона. Хотя тут уж именно Франклин решил всё перевернуть и вторгся в его выстуженную одиночеством пустыню. Но стоило ли так уж злиться на этого «бессовестного колонизатора»? Который сейчас по-хозяйски заглянул в шкафчик на кухне и растроганно хмыкнул: в сторонке стояла предназначенная только для него неприкосновенная чашка – о да, опять... Вот бы писатели или киношники обрадовались красноречивой параллели. Но так и было. Слева кружка Френсиса с непритязательным фирменным дизайном: очертания атомохода, торосы и надпись типа «Экспедиция такого-то года» - помнится, как раз та антарктическая зимовка, где они зависали с Россом - а справа чашка Джона с рисунком кленовых листьев, покрытых инеем. Помнится, Франклин сказал, что это очень тонкий и красивый намёк на его канадские изыскания. У Софии тут тоже когда-то была своя чашка с тиснёным кружевным узором, потом она забрала её домой. Пусть у этой барышни эмпатия и эмоциональный интеллект находились где-то на уровне табуретки, но здесь она поступила грамотно – не стала оставлять следов и напоминаний о себе. Итак, «колонизатор». Френсис, между делом копаясь в телефоне и просматривая почту, наблюдал за тем, как Джон стремится поосторожней устроиться, чтоб не нарушить гармонии пространства – не сдвинуть вещей Френсиса, не загромоздить своими. Намерения у него были благие, нрав честный, душа открытая. Ну, кто ещё бы стал так церемониться с депрессивным озлобленным алкашом в отчаянных попытках выйти в ремиссию, каким Крозье был в момент устройства на работу? Пусть это даже напоминало наивную возню ребёнка со злобным, потрёпанным дворовым котом, которого он сумел притащить в дом и звонко объявил: «Пап, мам, теперь Френни будет жить с нами! Ну пожалуйста, давайте его оставим!» - а потом начал отмывать, таскать к ветеринару, кормить, гладить, играть – и полностью игнорировал шерсть на одежде и запах из лотка. А кот возьми да и нассы всем в тапки. «Так, Фрэнк, - одёрнул себя Крозье, - кончай с загонами. Это ж ты предложил оторваться по полной, да? «Поехали ко мне, сказал он...» - мысленно передразнил он сам себя. Хватит этого дедовского брюзжания. Да и кто тут дед? Франклин, вон, старше его на десяток, а выглядит отчаянным вдохновенным юношей, у него и лицо как-то просветлело, и движения так споры и ловки при всём смятении. Он прекрасен. То же ощущение – картину бы с него писать. Даже грусть, которая читается в опущенных уголках его рта, красива и подчинена благородству честности, истового стремления. Джон хочет положить всё на алтарь. «А ты, Френсис?..» А ему и класть-то нечего. И он привык перебиваться этим «ничем». Даже во время встреч с Софией он чувствовал себя отрезанным ломтем. Сейчас он соображал: что у него в принципе есть такого уж ценного? Личное пространство? В которое Джон вторгся по его же приглашению. А ну и пусть. Ему хотелось видеть Джона каждый день. Крозье составил кое-какое представление о привычках Франклина за прошедшие годы, но всё это ощущалось некими набросками и гипотезами: да, он наблюдал Джона дома и на работе, но не вблизи, под боком. А было бы здорово видеть Джона каждый день, как он просыпается, топает в ванную и на кухню, что-то готовит, как одевается. Нет, скорее, Джона хотелось раздеть. - Френни, ты что-то завис. Всё в порядке? – озабоченно переспросил Франклин. Крозье оторвался от телефона с ненужным прогнозом погоды. - Да, конечно. - Может, сходим куда-то поесть? Ты же всё тут знаешь. А я как-то проголодался. Прости, что не оценил твои сэндвичи в парке, просто всё на нервах, это самое... - Ладно, - с облегчением отозвался Крозье. – Сжуём их на завтрак с чаем, не испортятся. А тут неплохой паб за углом, называется «Луна на холме». Там стейки и картошка в мундире, курочка, лазанья – идёт? И салаты очень хорошие. - Идёт! – с воодушевлением отозвался Джон. Для него еда всегда являлась утешением, это и вполне отражалось на его внешности: у него были длинные, восхитительные пропорции, но пузико очень заметное – которое Френсис так обожал гладить и тискать в редкие моменты уединения. У Крозье и у самого было хорошенькое брюшко: возраст, вредные привычки в некоторое время сказались – но когда-то София его ласкала с наслаждением. А будет ли его гладить Джон? Такой несмелый, но такой нежный. Френсис улыбнулся и почти зажмурился от предвкушения. - Вижу, там и правда неплохо кормят, вон ты как усмехаешься, - добродушно подмигнул Франклин. Крозье сощурился и расплылся в улыбке ещё больше и дерзнул промурлыкать: - Это ты у меня самый вкусный, Джонни... На это Джон картинно засмущался и пробормотал: - Ну уж нет, сначала обед, потом всё прочее. Однако взгляд его зеленовато-ореховых глаз засиял многообещающе. «Вот именно, Фрэнк, так и надо – отпусти ситуацию!». Но не Джона. Нет. Они ехали в лифте, держась за руки, и Френсис наконец-то ощущал, как в груди оттаивает и прозрачно сочится огромный ледяной ком.