Признания

Френсису нравилось наблюдать, как Джон ест. Во-первых, его любимый человек получал удовольствие – одного факта достаточно. Во-вторых, само по себе смотрелось занятно. Иногда Франклин был неспешным и церемонным, как викторианский джентльмен на званом приёме, а иногда проскакивало что-то более небрежное и забавное. Он почти неслышно, но нет-нет, да причмокивал с аппетитом, вскидывал брови, улыбался или хмурился, разбирая вкус пищи, или всецело сосредоточивался, азартно жуя, или забрасывал себе в рот лакомый кусочек слегка поспешно и почти украдкой, словно голодал неделю, но пытался приличий ради это скрыть. Сам Френсис не взялся бы сказать, какая манера у него самого. В одиночестве мог и накрошить да намусорить, особенно раньше, когда злоупотреблял выпивкой. В обществе был гораздо сдержанней. София как-то сказала: всё в нём выдаёт офицера, который стремится скорей покончить с досадной человеческой потребностью и вновь приступить к работе. Что ни говори, она была наблюдательна и иронична – иногда это добавляло обаяния, иногда ощущалось резковато. Это её роднило с Джейн. И отчуждало от мужчин, быть может?.. - Ну что? - Прекрасно! – с наслаждением отозвался Джон. - А атмосфера? - Тоже. Вполне в твоём духе. Они уже подметили: Френсису больше импонировали заведения в традиционном духе, с тёмным деревом и тёмным пивом – потому он когда-то очень обрадовался, обнаружив в шаговой доступности от дома это местечко с поэтичным названием «Луна на холме». А Джону нравились светлые, нарядные бистро и рестораны с тонким вином - «вражеские»: французские, то бишь. Франклин считал остроумной эту древнюю историческую отсылочку в стиле «сам пошутил, сам похихикал», хотя так-то послушать от него всякие приколы о наполеоновских войнах было вполне увлекательно. Он вдруг задумчиво предложил Крозье: - Может, пройдёмся потом по твоему району? - Растрясти калории? - Ну, не только это. Я ведь тут толком ничего и не видел. Так, заезжал в гости чисто по навигатору. Крозье фыркнул так, что у него чуть эль носом не пошёл. Ох уж этот навигатор и знаменательный первый приезд! Джон тогда доверился «гугл-тётке» и «следовал всем протоколам Адмиралтейства», как от души язвил Френсис. В итоге Франклин бодро двинулся в путь, захватив с собой шикарную коробку роллов, но на полпути застрял в пробке из-за аварии на дороге. Когда он вырвался из неё, словно из пака по весне, то через десять минут угодил в следующую – как назло! В итоге пафосные роллы прокисли на жаре, и их пришлось выкинуть в помойку – хотя то, как они испортились, говорило лишь о том, что Джон купился не то на акцию, не то на оформление, и взял изначально подгулявшие. Итак, Френсису предстояло стать экскурсоводом. Ему подумалось, что за всё время знакомства это Джон медленно и пошагово занимался тем, что возвращал ему вкус к жизни – а теперь ему самому нужно было увидеть что-то интересное в донельзя привычном и даже набившем оскомину, да ещё преподнести это должным образом. Вообще-то, если взять банальную физическую активность, то по району можно было бродить бесконечно. Однако Саттон вовсе не отличался нарядностью: чисто, опрятно, нормальная инфраструктура – не более. Из-за общей безликости немудрено и заплутать с непривычки, даже с картой. Зато можно было бы неспешно прогуливаться под ручку и вести разговоры – вот на это Френсис главным образом и надеялся: у него назрела куча вопросов. Вроде бы и достопримечательностей тут особо никаких не было, не то, что у Франклинов в Ричмонде. Но Френсис решил поступить хитро. И пока Джон увлечённо расправлялся со своим стейком и салатом, принялся гуглить – у него моментально созрела идейка. - Итак, дорогой сэр Джон, - с полушутливой торжественностью объявил Крозье, когда они уже вышли на улицу, - вашему вниманию предлагается мини-экскурсия по местным храмам. Джон так и просиял: - Ох, здорово, Френсис! Я и не сомневался – что в любом месте есть свои изюминки и что ты потрясающе ориентируешься. А ещё изучил меня прекрасно, - благодарно прибавил он. Конечно, Джон имел в виду то, что Френсис решил показать ему именно церквушки. Пфф, как будто кроме них здесь вообще что-нибудь было. - Ну, - усмехнулся Крозье, обнажив характерную щербинку между передними зубами, - рад, что одобряешь. – Тут его пронзила другая идея. Не хотелось портить настроение перед прогулкой, и всё-таки он прибавил: - А насчёт «изучил»... Кое-что в тебе всё равно для меня загадка. Франклин вопросительно приподнял густые брови. Так. Сейчас или никогда. Френсис мягко взял его за плечи, заглянул ему в лицо долгим взглядом и коротко, негромко спросил: - Почему я, а не Джейн?.. Свет в лице Джона угас, словно туча набежала. Губы дрогнули и беспомощно приоткрылись. Он сглотнул и, тщательно подбирая слова, выговорил: - Знаешь, Френни, я знал, что ты спросишь. И пытался даже сам для себя сформулировать, но... у меня не особенно получилось. Это сложно. Столько всего... Ну, разве что... я мог бы попробовать чисто проговорить всю ту белиберду, что скопилась у меня на уме и в душе. Но тебе придётся набраться терпения. - У нас достаточно времени, Джон, - тактично кивнул Френсис. – Мне кажется, мы здесь как раз за этим. А атмосфера церквей как раз успокоит нервы. Настало время для долгой исповеди и очередного марш-броска. Что ж, Крозье никуда не спешил. Поэтому, петляя в местных улочках, словно меж островов Канадского архипелага, Френсис повёл Джона от точки до точки, и так далее по маршруту. Серая церковь Святой Троицы с прямоугольной башней удивляла необычным вырезным, ажурным шпилем. Лаконичный красный ангар Саттонской баптистской церкви служил приметой времени. Церковь Святого Николая, покровителя путешественников, грела душу старинным уютным убранством и разноцветным витражом. Большая церковь Христа впечатляла внутри строгим величием и игрой света. Католическая церковь Богоматери розария была маленькой и скромной, но внутри ощущалась особая камерность и умиротворение. Церковь Святого Варнавы, словно составленная из приземистых красных треугольничков, тоже не отличалась размерами и оформлением, зато витраж восхищал изысканностью. Церковь Всех Святых напоминала не то обломок скальной породы, не то крепостной бастион, и была пропитана духом древности, как и кладбище с замшелыми плитами и покосившимися крестами. На одной из безымянных могил Френсис и Джон обнаружили якорь с обрывком цепи и невольно без слов переглянулись: интересно, что за их коллега из стародавних времён был тут похоронен, что у него была за биография?.. Их импровизированная «экспедиция» длилась часа этак два с половиной, если не три. За это время из разрозненных кусочков – обрывочных фраз или пространных рассуждений, внезапных пауз, напряжённого молчания или вздохов, покашливаний, извиняющихся поправок на ходу – из всего этого Френсис пытался сложить цельную картину. Итак, брак Джона и Джейн выглядел идеальным. Разумеется, таковым не являлся. Но всё же мог бы служить примером удачного соединения, которое за годы лишь должно было сцементироваться – и реально казалось, что так и есть. Да, в характерах супругов наблюдалось много различий. С теми из них, что друг друга дополняли, и так всё было ясно. Противоречия тоже не казались «непримиримыми» - ведь такую формулировку используют, когда идут к адвокатам? Случались конфликты из-за жёсткости Джейн и мягкости Джона, её напора и его медлительности, её прагматизма и его идеализма, её запала и его некоторой инертности – но всё это поддавалось регулировке, всё обговаривалось. Франклины даже шутили: «У нас такие серьёзные отношения, что у нас вместо ссор – совещания». В постели, насколько Френсис мог судить, у них тоже вроде как всё было в порядке. Измены – мимо. Также нельзя было с тоской жаловаться на умершую страсть – ведь её никогда особо и не было. Джона никогда нельзя было назвать пылким. Уж тем более, озабоченным. Он не гнался за победами на любовном фронте и вполне мог обходиться без женщины. Кстати, даже сейчас качество, ценное для полярного исследователя. Хотя у него, как у любого здорового мужчины, всё-таки были свои потребности, пусть и умеренные. Вообще, к теме секса у Джона было поистине джентльменское отношение. Он в принципе предпочитал описывать это в других выражениях: «близость», «ласка», «заниматься любовью». Для него это являлось прежде всего пиком эмоционального контакта, доверия, слияния душ при помощи тел. Джон не считал себя особо искушённым, но всегда старался быть как можно нежней и внимательней, чтобы сделать партнёрше настоящий подарок. Который... фигурально выражаясь, в нынешнем супружестве принимался максимум со сдержанной благодарностью. Джейн, как оказалось, была абсолютно не заинтересована в сексуальном контакте. Предварительные ласки – да, с удовольствием, но если бы можно было обойтись без того, что за ними следует, она бы предпочла обойтись. Нет, она не проявляла враждебности или не отталкивала показной холодностью. Она стремилась доставить Джону наслаждение, дать ему необходимое. Она шла навстречу. На компромисс. Иными словами – терпела. При всей своей наивности Джон был не дурак. Кое-какие «звоночки» он всё время считывал, хотя долгое время старался игнорировать. Он замечал тщательно скрываемую скованность, озадаченность, дискомфорт. Джейн никогда не выключала голову. Она постоянно анализировала. Всё время словно бы старательно ждала, когда почувствует хоть что-то – а потом терпеливо ожидала, когда процесс подойдёт к концу. И была с ним мила, невыносимо мила, чем изрядно давила на совесть. Ему было с чем сравнить – хотя бы с первой женой, Элеонорой. Джон помнил это озорство и ребячество, глупые выходки и возню. Например, он притворялся, будто подглядывает за ней в ванной, а она театрально возмущалась, начинала кидаться в него полотенцами, брызгаться из душа, а потом стояла в ванне, перегибаясь тонким станом, моча его майку свежевымытыми каштановыми кудряшками, голой грудью и плечами – и поцелуи, поцелуи... И стихи невпопад. А потом вредничала – вырубала наглухо свет в спальне так, что они путались в тапках, барахтались в одеялах, но так жадно срывали с себя одежду и предавались страсти – так что Элли-младшая в самом деле была дитя любви. И в самом деле Франклин был безутешен, когда жена ушла из жизни, унеся с собой в том числе и эти прекрасные моменты. И склонялся к тому, что тогдашняя его относительная молодость была ни при чём. А Джейн... В каком-то роде она была тоже безупречна: всё это постепенное сближение, держание за ручку, мягкие объятия, просмотры фильмов в уютной постели, приглушённый свет, задушевные разговоры, массаж, засыпание вместе, прикосновения невзначай, забота, вкусная еда, поцелуи в щёчку и в губы, свечи, цветы по всему дому, красивое бельё. И – да, секс тоже отличный, хотя бы для него. Джейн высококлассно и прилежно исполняла супружеский долг. Но это ощущалось с её стороны именно как долг и некая жертва. Джону было мучительно от того, что он вроде как постыдно пристаёт к жене, домогается её. Когда он решился поднять вопрос, они с долей неловкости, но и с честностью обсудили каверзную тему. И Джон почти не удивился, когда Джейн и выслушала, и разъяснила, что на самом деле испытывает, и искренне заверила его, что всё нормально. Разумеется, легче от этого не стало и к нормальности ничего не пришло. Поэтому он старался просто поменьше досаждать ей. Когда-то Джон просто переключал внимание, отвлекался: он прекрасно умел сублимировать. Когда становилось совсем невмоготу, то снимал напряжение самостоятельно – да, не то, но хоть какая-то отдушина. К счастью, шли годы, и проблема с возрастом сама собой отошла на задний план – ну и Бог с ней. А потом появился Френсис. И Джон в некий момент ощутил, как очень медленно, но верно, нарастает внутри давление, словно в паровом котле – и суть этого давления, уж конечно, была много сложнее, чем что-то, продиктованное сугубо плотскими потребностями, как у бурлящих гормонами юнцов. Потому что проблемы у них с Джейн касались не только, а может, и не столько физической близости, но чувств и эмоций. По природе Джейн была более сдержанной и твёрдой – и было заметно, как её тяготит демонстрация уязвимости и чувствительности. Правда, как размышлял иногда Джон, ведь к эмоциональности её лучшей подруги Элеоноры у Джейн вопросов не было? Но он-то не Элеонора. И не женщина, а мужчина. И не поэт, а капитан-полярник. От него Джейн явно ожидала чего-то другого. Джон иногда казался сам себе слабым и экзальтированным. Особенно когда в трудных жизненных ситуациях не справлялся с сохранением «жёсткой верхней губы». Там, где он хотел бы найти поддержку, его частенько окатывали ледяной водой в стиле: «Соберись, тряпка!». Да он бы, разумеется, собрался – но гораздо скорей и успешней после получения порции сочувствия. Тогда он не выдерживал, и они с Джейн цапались. Будучи разумной женщиной, она признавала свои ошибки и по итогу всё-таки выдавала пресловутую порцию участия – но Джон при этом ощущал себя попрошайкой. В свою очередь, когда у Джейн что-то приключалось, Джон не находил в себе достаточно огня, чтобы достаточно убедительно выразить бурное солидарное негодование и праведный гнев. Когда дело касалось положительных эмоций, ласк и знаков внимания с его стороны, то у Джейн порой проскальзывало, что Джон как бы слегка перебарщивает с «телячьими нежностями»: «Ой, да ладно, ладно тебе...» - а его растроганность, которая могла накатить да хоть бы от душещипательного момента в кино или книге, воспринималась со снисходительной тенью улыбки в уголках рта. Как бы там ни было, но Джон и Джейн постепенно притёрлись. Острые моменты они научились честно обговаривать и не усугублять, а сглаживать, подстраиваться. Они приняли натуру друг друга, так сказать, официально, по негласной договорённости – и не пытались друг друга переиначить. И всё-таки... Джон был готов очень много давать, притом бескорыстно. Однако ему было просто по природе нужно получать многое взамен. Что ж, пожалуй, Джейн не могла ему дать всего необходимого. Но ведь не станешь же негодовать, что в тундре не растут магнолии, а на острове Кинг-Уильям апельсины? А полярные широты Джон ведь любил. Его всегда туда тянуло. Но и тепла порой не хватало. Многолетняя зимовка всегда начинает тяготить. И вот Бог весть каким образом именно во Френсисе Джон и разглядел источник скрытого тепла, будто тот был горячим исландским источником, а то и вулканом. Да и Френсис обнаружил, что с Джоном было совершенно не то же самое, что с Софией – уж этого он не мог бы отрицать. И Джон также заметил у Френсиса родственную готовность к самоотдаче – и то, как его огорчает, когда это должным образом не ценится. Вот потому-то так сочувствовал ему и так поддержал его в той ситуации с Софией. «Вот это да, - потрясённо думал Френсис, переваривая всё услышанное во время прогулки, - порой совместимость находишь и открытия делаешь совершенно не там, где изначально собирался...». Они с Джоном по-прежнему находились на кладбище у церкви Всех Святых. Окончив свои откровения, Франклин выдохся и выглядел потерянным. Его не оживило даже фактически заново сделанное признание в любви Крозье. Он стоял, утомлённо прислонившись к толстому обрубленному каштану – который, однако, сверху уже успел покрыться пышной шапкой новой листвы. - Джон, - тихо произнёс Френсис, - можно, я тебя поцелую? Тот только устало вздохнул, попытавшись улыбнуться. Крозье подступил ближе, приобнял Джона чуть повыше локтей, медленно прижался и аккуратно, нежно прильнул губами к его губам. Джон с покорной, благодарной готовностью опустил веки с длинными пушистыми ресницами, и плечи его расслабленно обмякли. Круг замкнулся. Стрелка компаса развернулась на сто восемьдесят. Так Френсис и Джон стояли ещё долгие сладостные мгновения в уединении, в напоенной весенним теплом полутени старинного кладбища, где зарождалось нечто новое и светлое в их чувстве и в их жизнях.