Трижды в месяц

В гостиной стояло чистое умиротворение – только плеск воды из крана и приглушенное шипение масла на раскаленной сковородке, доносящиеся с кухни, мягко прерывали этот покой. Еще только вынырнув из постели, подставляя кожу холодящему домашнему воздуху, златовласый парень краем сознания отметил поразительную тишину – поместье будто дремало, пряча за дверью каждой спальни ненадолго утихшие бури. Колыша пространство, с каждым его движением поднимались, танцуя, полупрозрачные пылинки, сияющие золотом в ярком полуденном свете. Он воровато пробирался сквозь прикрытые тяжелыми портьерами окна; лез, точно пытался обнажить что-то постыдно сокрытое, нагревая прохладные каменные плиты пола. За стенами цвел и пах новый знойный день, приправленный соленым бризом, шепотом кипарисов и едва уловимым щебетанием довольных сытой жизнью пташек. Джорно сладко потянулся. Протяжный зевок непроизвольно выпал изо рта, выдавая с головой наслаждение очередным беззаботным днем последних летних каникул. Ноги сами понесли юношу в кухню, на зов ароматных специй и горячего кофе, гонимые скорбной пустотой в желудке. Там, с присущей грацией, хозяйничал Аббаккио. Даже в домашней одежде он умудрялся выглядеть изысканно – вероятно, в том заслуга опрятности, привитой еще в академии, – ни одна складка на тонкой льняной рубашке не выходила за рамки приличий. Любимая лиловая звезда сейчас не украшала его макушку, а укладка заметно растрепалась за ночь, падая на широкие крепкие плечи отдельными, слегка волнистыми прядями. Под его умелыми руками два чуть поджаренных ломтика самого заурядного хлеба с творожным сыром становились аппетитными брускеттами. Этим зрелищем Джорно мог бы наслаждаться вечность, но решил не доставлять товарищу такого удовольствия. — Где все? — пропуская избитое "доброе утро", спросил он, плюхаясь за здоровенный обеденный стол. Аббаккио и глазом не повел – должно быть, заметил его еще на подходах к кухне. — В городе, — чуть помедлив, снизошел он до ответа. — Уже соскучился? Джорно скривился, памятуя о недавних полуночных уроках математики Наранчи. Чуть больше выдержки, чуть меньше децибел, и Фуго стал бы идеальным учителем. — Пожалуй, нет. Сделаешь мне панини? Юноша состроил самую невинную, самую обаятельную моську, на которую только был способен в эту секунду. Аббаккио усилий не оценил. Выключив огонь на плите, он только равнодушно отозвался: — Не борзей. А вот это обидно. — Грубиян ты, Аббаккио, — кисло протянул парень. — Грубиян и вредина. — Угу. Масло оливковое подай. От такой откровенной наглости Джованна совсем опешил. И без того хмурый, слишком уж категоричный мамин любовник сегодня вел себя куда гаже прежнего. Вероятно, даже если он и был в восторге с пополнения в их супружеском ложе, открыто этого уж точно не демонстрировал. Не хотел расстраивать Бруно, который, в общем-то, ради него и устроил всю эту авантюру? Выглядело бы правдоподобно, если бы трижды в месяц, когда ночами половина банды уезжает патрулировать город, эти двое не стонали под Джорно так, что на вилле тряслась каждая стена. — А волшебное слово? — попытался он спасти ситуацию, кокетливо накручивая растрепанную светлую прядь на палец. — Бегом. Вы гляньте, каков нахал – даже не повернулся! Это уже ни в какие рамки не лезет. Юноша недовольно цыкнул, но со стула всё-таки слез. Синьору “я ревную Буччеллати даже к себе” определенно необходимо преподать урок хороших манер. И, видимо, не один, раз остальная команда вернется не раньше полудня. Початая жестяная литровка нашлась в нижнем шкафчике неподалеку, стоило лишь немного пошариться. Протянув ее хмурому, как осеннее небо, Аббакио, парень оперся подтянутым задом о столешницу, и с легкой ухмылкой уставился в ему в лицо. Леоне казался совершенно невозмутимым: руки его с почти хирургической точностью летали над разделочной доской, но с каждым разом лезвие соприкасалось с ней все резче, а движения теряли безупречный размеренный темп. — Ты опять за свое? — легко поинтересовался парень. Нож так грубо вошел в налитой помидор, что доска стала чуть ближе к тому, чтобы разделиться надвое. Джорно скучающе вздохнул: — Говорил же: Джостар здесь по делу. — Что-то он зачастил. Из Японии летать далековато, — презрительно фыркнул мужчина, грубо сметая крупные куски в глубокую миску. — Этот проходимец у меня уже в печенке сидит, porca sozza! Не хватало, чтобы он дальше лез в наши дела. Школьник хмыкнул сам себе. Стоило только чуть надавить, и Аббаккио уже всю подноготную выложил. Ну не прелесть ли? — Джотаро и не лезет, — возразил младший. — Его единственная забота – враждебные стенды. — Которых он сам же и приводит, а потом убирает под удобным предлогом. Сначала “просто проезжал мимо”, потом “наводил справки”, теперь это. Пока они с коротышкой не решили играть в детективов, все было спокойно, а теперь, надо же, всюду и везде враги. Совпадение, по-твоему? — Их у нас и до него было предостаточно, они просто не высовывались лишний раз. К тому же, владельцев стендов притягивает друг к другу – такова сила стрелы, — терпеливо повторил недавний разговор с Коичи Джорно. — Да плевал я на нее. Идиотов, которых они взяли, между собой только слепой не свяжет. И если этот Джотаро начнет копать, – а с его упрямством и связями он начнет, и очень скоро – всплывет информация, владение которой предполагает всего два варианта: вход в семью через мой труп, или смерть. — Не нагнетай. Единственное, что он может, если что-то и найдет – отправить наводку в интерпол. Это замять будет нетрудно. К тому же, зачем ему сейчас лишняя суета? Бруно сам его на ужин позвал, так что мы, считай, первыми пошли на контакт. — И совершенно зря. — Да брось, мы для него не представляем никакой угрозы… Не успел вчерашний повязанный договорить, как Леоне метнул в него испепеляющий взгляд. — Он представляет угрозу для нас, — Аббаккио поудобнее перехватил острый кухонный нож, которым только что шинковал салатные листья, и ткнул им в сторону школьника. — Мы понятия не имеем, кто он на самом деле, какие у него способности и цели, а ты возишься с ним, как с ребенком! Когда из-за этого под ударом окажется безопасность семьи, — почему-то показалось, что речь зашла совсем не о Пассионе, — может стать слишком поздно. Юноша картинно закатил глаза. — Ничего еще не случилось, а ты уже весь извелся. Это тебе Наранча опять конспирологии наплел или уже старческая паранойя подкралась? — У нормальных людей штука такая есть, “здравый смысл” называется. Не слышал? — Очень интересно. И что он подсказывает? — Что у вас, Джостаров, в крови лезть на рожон. Ты тому яркое доказательство. — Я-то тут при чем?! — Да при том, — вздохнул Леоне так, будто обменялся местами с Сизифом. — Ты бы на его месте что сделал? Оставил все как есть и не сунулся разнюхивать то, что тебя не касается, м? Так я и поверил. — Раз уж на то пошло, — выпрямился Джорно, — Джостар я только наполовину. — А на остальную половину – типичный маньяк с манией величия. Великолепный коктейль, просто охренительный! Ничему вас, идиотов, жизнь не учит… На секунду новоиспеченный Джостар по-настоящему обиделся. Каким-то волшебным образом получалось, что одна только его фамилия (и та объявившаяся почти на днях) стерла весь их совместный кровавый путь к вершине и те годы, что они провели бок о бок, подчищая Италию от сброда Дьяволо. Нахмурившись, Джорно уточнил: — Ты о чем? Аббаккио сердито продолжал измываться над овощами, и ответил скорее по инерции от собственного раздражения: — Секретности больно много стало. Один патлатый шизоид тоже на ней помешался, да так, что мы все еле в живых остались. Напомнить, что он с Бруно сделал? От воспоминаний кровавого месива и сквозной дыры в животе капо, по спине пробежал нехороший холодок, и что-то протестующе заворочалось в желудке. — Закроем тему, — примирительно предложил юноша. Всей правды он сказать не мог, как бы ни хотел, и упрямство собеседника сейчас играло против них обоих. — Просто поверь на слово: Джотаро своих проблем хватает. — Я последние три года только тем и занимаюсь, — неосторожно бросил Аббаккио, уже находясь на грани. — Молчу в тряпочку, и ничего хорошего пока из этого не вышло. Разговор порядком затягивался, и с каждым сказанным словом Леоне заводился все больше. На горизонте замаячил скандал. Давить положением не хотелось, так что мальчишка поступил куда более грязно и опрометчиво: — Мы обсуждали этот вопрос тысячу раз. Бруно со мной согласен. Или ему ты тоже не веришь? Аббаккио глянул на него так, будто парень прямо на его глазах дважды осквернил Деву Марию. Джорно полностью развернулся к нему, спокойно констатируя: — Давай начистоту. Дело ведь вообще не в Джотаро, а во мне. — Лицо мужчины дернулось, не то в отвращении, не то в ярости. Вместо колкостей и пожеланий пройтись обратно в свою мамашу, Аббаккио только мрачно отвернулся, шинкуя несчастный огурец чуть ли не на молекулярном уровне. — Тебе просто невыносимо, что я, как дон, позволяю все это. Кто угодно справился бы лучше, правда? Ты так хочешь, чтобы Бруно покончил со всем этим… — Джорно осторожно шагнул вперед, — но еще больше ты хочешь меня. Леоне свирепо впился взглядом в оппонента, вторя острому кончику лезвия, зависнувшему буквально в паре миллиметров от чужого горла. — Закрой. Рот. Не предупреждение. Приказ. Из них двоих действительно боялся сейчас, и отнюдь не за благополучие семьи, только он, понимая кристально ясно, насколько младший прав. Джорно медленно поднял перед собой ладони, без колебаний вверяя чужим решениям свою жизнь. Вместо опытного мафиози сейчас на него смотрел раненный, угодивший в собственную ловушку зверь, готовый либо победить, либо умереть. — Ты так мучаешься, — бесстрашно продолжал школьник, — так ненавидишь себя за слабость. Боишься потерять его, я знаю. — Нихрена ты не знаешь, — огрызнулся Аббаккио, крепче сжав нож и почти упираясь им в тонкую кожу, — ни обо мне, ни о моих чувствах. Джорно тихо усмехнулся и чуть наклонил вперед голову, будто спрашивая “Ты сам-то в это веришь?”, но вслух только мягко возразил: — Только слепой не заметит, как ты к нему привязан, и в этом нет ничего постыдного. Равно как и в том, чтобы разделить с кем-то свою любовь. Леоне дрогнул. Психопат Дьяволо с его прихвостнями, новые порядки, вечно занятой Бруно, что-то вынюхивающий прямо у них всех под носом японец, проклятые стояки на вчерашнего подростка. Все это было…Слишком. Слишком для напряженного постоянными изнуряющими тренировками тела, для измученного недоверием и почти первобытным страхом разума, для привитых еще в детстве традиций, и просто непомерно для его “черной, бесчестной души”, поклявшейся в верности лишь одному человеку. С приходом нового дона, которому, – прости Господи и все святые с ним, – едва исполнилось пятнадцать, всё несомненно должно было покатиться в бездну: расколы, захват власти, повсеместные бунты, бесчисленные покушения. И реки, моря крови; ей бы умывалась вся Италия еще не известно сколько, если бы не Бруно. Он, как и всегда, был рядом, и взвалил на свои хрупкие плечи куда больше, чем мог вынести любой другой из их компании. Три года он выстраивал их новый мир, прокладывая новому боссу дорогу в безоблачное будущее, и теперь, когда пришла пора пожинать плоды, только глубже погрузился в дела семьи. И ради чего? Его планы всегда оставались загадкой, и в голову Аббаккио нередко прилетала пугающая в своем недоверии мысль, что ему в них уже вряд ли есть место. Вечные отговорки, беспорядочные вылазки и бесконечные миссии – все он, скрепя сердце, мог рано или поздно принять, кроме этого чертова согласия. Бруно так легко позволил ему спать с их новоявленным доном, будто для него это вообще ничего не значило… — Он согласился на эти отношения не потому что разлюбил, Аббаккио, — будто услышав вновь нахлынувший голос тревоги, произнес Джорно, — а потому, что абсолютно доверяет. И беспокоится. Мужчина неуверенно отодвинул нож от горла парня, больше от нарастающей паники, чем от великодушия, и, помедлив, шепнул сам себе: — Почему тогда сам не сказал?.. — Он постоянно об этом говорит, просто ты совсем его не слушаешь, — юноша безжалостно надавил на свежую рану. — Видишь только то, что хочешь – угрозу, обман, предательство. Но в этих стенах им нет и никогда не будет места. Ни Бруно, ни я этого не допустим. Сказанное мальчишкой вдруг стало обретать смысл, и ощущение липкого, гадкого стыда непроницаемой пеленой наводнило мечущийся разум. Как он мог усомниться? Сам же, на этой самой кухне, отмотав время на пару часов назад слышал, как любимый голос горько роняет: “Мне невыносимо видеть его таким”. Его капо никогда не стал бы играть с его чувствами; если бы захотел уйти, сказал бы об этом прямо и сразу. Раз Бруно все видел, знал наверняка, что происходит между ними тремя, и намеренно позволил этому случиться, значит тоже хотел этого. Иначе и быть не могло. А он посмел думать о нем так плохо. Неблагодарный урод, отродье… Ладони сами собой сжались в кулаки, оставляя на коже небольшие кровоточащие ранки. — Зачем ты так с собой? — щемяще-бережно обронил голос извне, едва алые капли проступили на коже. Сзади, вразрез с острой всепоглощающей ненавистью, оказался теплый торс Джорно, плотно обвивший погрязшего в саморазрушении мужчину поперек живота. Леоне, не в состоянии вымолвить и звука, мгновенно стал на ощупь как гранитная плита. Не глядя бросив нож куда-то вперед, он яростно уперся в чужие руки, давясь подло подступающими слезами и вырываясь, как в последний раз. — Клянусь всем, что у меня есть и будет, — мужественно противостоял нахлынувшему урагану Джорно, — я не враг. Ни тебе, ни вашей с Бруно связи. Я просто хочу помочь. Он говорил уверенно, но аккуратно, и прижимал к себе, как самое дорогое сокровище. Руки его, чудом избегая чужих заляпанных кровью ногтей, бесцеремонно поползли вдоль подтянутого торса, за грудь притягивая близко, почти к самому сердцу. Тут Аббаккио сдался окончательно. Сил бороться попросту не осталось – все они покинули его еще в тот злополучный миг, когда он впервые допустил мысль, что его единственная опора и надежда, его любимый больше не любит. Груз десятка лет разочарования в самом себе и чудовищной вины свалился на него весь разом, как лавина, догнавшая обреченного путешественника. Единственное, что стоический разум не сумел похоронить глубоко внутри – отчаянный порывистый всхлип. Несколько минут они простояли молча. Юноша крепко держал мужчину и бережно ловил каждую волну дрожи, сотрясающей такое хрупкое сейчас тело, а Аббаккио старался не сойти с ума. От стыда; голосов, орущих все разом и вразнобой “Ничтожество, трус, предатель”; от нахлынувших образов окровавленного белого пиджака, от невозможности предотвратить прошлые ошибки; от липкого зудящего ощущения, что вместо доверия и искренности он приносит с собой только лишние проблемы. Он старательно пытался утопиться в этом зловонном болоте, а парень, сомкнувший руки на его груди, как спасательный круг, неизменно тащил его наверх. Опровергая все до одной остервенелые мысли, мечущиеся голове тысячами истребителей, по плечам, лопаткам и позвоночнику по одному рассыпались осторожные, лишенные всякой пошлости, кроткие поцелуи. Джорно уговаривал ими, просил хотя бы немного сдвинуть ту стену, символом которой сейчас служила одежда. Вскоре обделенным не остался ни один сантиметр: уста парня, не по годам умелые, обласкали все, до чего могли дотянуться. С губ Леоне стали постепенно срываться дрожащие выдохи, из горьких медленно превращаясь в трепетные. Только уловив их, Джованна продолжил в том же неспешном темпе, постепенно добавляя некогда статичные руки. По правде сказать, нынешнее их положение он не мог себе представить даже в самых смелых фантазиях. План заключался в том, чтобы всего-то дать дражайшему Леоне пищу для размышлений. С ней, а потом уже и с Бруно он должен был переспать через пару дней, и когда буря бы наконец утихла, Джорно снова открылся многогранный мир диковинных удовольствий и плотской любви под названием “спальня Буччеллати”. Но надменная Троя сдалась слишком быстро, а отдавать на съедение непреклонной совести такого беззащитного Аббаккио было бы просто подло. Пальцы медленно проходились по чужому прессу кругами, изредка задевая прохладные пуговицы, служившие безмолвным напоминанием: они по разные стороны баррикад. Долго протянуть в таком неторопливом ритме у парня вряд ли бы вышло, как бы он ни был благороден – слишком велик соблазн. Совсем немного выждав, он, не отрывая губ от уязвимого местечка промеж плеч, опасно-близкого к вороту, нырнул ладонью под свободный край рубашки. Аббаккио был горячим. Во всех смыслах. Парень подмечал это в самые разнообразные моменты своей жизни, но, кажется, до сих пор не понимал всю полноту этого эпитета. Столько раз эта обнаженная кожа так мучительно манила из-под тонкой тесьмы пальто, окропленная солнечным светом, и столько раз он прикасался к ней, будто вопреки желаниям хозяина, что теперь, когда этого хозяина, кажется, перестал наконец душить его неподъемный груз, она стала для Джорно средоточием истинного блаженства. Она расстилалась опаляющим песком из самого сердца пустыни, и податливыми, бархатистыми лепестками молодых пионов. Сполна насладиться этим даром судьбы удалось только теперь, аккуратно сминая чувствительные места под ребрами и как никогда отчетливо ощущая перекатывающиеся от напряжения стальные мышцы. Аббаккио хотелось сжимать, обнимать, гладить, лапать, облизывать и расцеловывать с ног до головы; и ласкать, ласкать так, чтобы в его многострадальной голове не осталось и намека на прежние драмы. Сейчас юноша как никогда решительно собрался потакать своим страстям, пусть даже после этого ему придется выслушать еще хоть тысячу оскорблений и напоминаний о своей фамилии. Ткань рубашки, на контрасте с неповторимой мягкостью кожи сотто капо под пальцами, стала по-настоящему грубой, и Джорно мысленно горячо поблагодарил небеса за возможность проникнуть сквозь эту преграду. С каждым новым прикосновением он пьянел все больше. Ладони жгло неистовое желание спуститься хотя бы немного ниже; прикоснуться так, чтобы Леоне исчерпал свой хваленый самоконтроль весь до капли и наконец ответил. Тем временем, мужчина под мальчишескими руками уже какое-то время усиленно пытался скрыть надвигающееся волнение и дышать ровно. Кошмар, кошмар, кошмар. Нужно остановиться, прекратить это все. Бруно… Вместо ожидаемо разочарованного лица возлюбленного, искаженного усталостью, в голову влетели воспоминания всех их совместных ночей, всех пробуждений в одной теплой постели, выигранных битв. Его губы, въевшийся в кожу и одежду запах, обезоруживающее “возьми меня”. Даже сейчас он будто был рядом, вторя движениям мальчишки и уговаривая: “Все будет хорошо, ему можно верить”, “Ты ведь так хотел этого”. Организм некстати подводил – для мужчины все происходящее представлялось худшим из возможных сценариев, которым он уж точно не наслаждался бы, не становись мелкий поганец смелее с каждой минутой, уверенный на тысячу процентов в своей правоте. Он изводил этими якобы пристойными касаниями, нарочно выжидая, когда же спустится невидимый курок. Осталось только понять, кто держит пистолет? Леоне в который раз за прошедшие минуты подумал, что ничего хуже, помимо согласия на секс втроем, еще в своей жизни не делал. Да и вряд ли сделает – об этом ехидно напоминали уже чуть оттопорщенные ниже пояса штаны. Сдавать назад все равно слишком поздно, так почему бы не дать мальчишке шанс? И раз уж встречи с совестью все равно не избежать, пусть она хотя бы наступит немного позже. Стоило голосу разума наконец утихнуть в голове Аббаккио, как он решил вдруг проснуться в новоиспеченном Джостаре. Вдыхая аромат смятения с нотками елового шампуня, он ярко ощутил, как низ живота стал заметно тяжелее, и неожиданно осознал со всей серьезностью – они почти у точки невозврата. Прежде он искренне считал, что всего лишь помогает помешанному на преданности сотто капо расслабиться и снова довериться возлюбленному, но теперь собственные действия внезапно отдали гнильцой. Да, явного протеста Аббаккио не выражал, хотя, зная его, даже в таком раздрае он давно уже мог бы сложить школьника дважды пополам и утрамбовать в ближайшей клумбе. Но и явного согласия на все происходящее он так и не дал – лишь изредка похрипывал, скрывая сбившееся дыхание. — Я остановлюсь прямо сейчас, если… — замерев в ожидании, начал Джорно тихо, почти смиренно. Вместо ответа на его почти ослабевшую хватку легла чужая горячая ладонь. Парень на пару секунд впал в ступор. Немой ответ, – быстрый, неожиданный и слишком непоколебимый, – ненадолго выбил почву из под ног, заставляя полностью прерваться, чтобы переварить произошедшее. Аббаккио согласился? И сделал это не из чувства долга, а потому что хочет продолжать? Джорно незаметно просиял. Вот оно. Можно. Теперь точно можно! В голове юного авантюриста украдкой поселился азарт. Вдоволь насладиться маленькой победой не вышло – проворная свободная рука как на автопилоте успела проникнуть под тонкую ткань, гармонично дополняя вновь набранный темп. Под чуткими выверенными движениями, Леоне, казалось, постепенно таял: если парой минут ранее на него без труда можно было опереться, как на колонну, сейчас из его тела будто медленно, по капле, вытекало все скопившееся напряжение. Плечи заметно расслабились, а столешница под ладонями стала отличной помощью неустойчивым ногам. Сомнения, тревога и едкий стыд становились все бледнее, уступая место растущему трепету и заливающимся горячим румянцем щекам. Юноша жадно впитывал любые, даже самые неуловимые изменения в нем, и справедливо решил, что если уж выпал карт-бланш, его надо использовать по-крупному. Чуть привстав на цыпочки и зубами аккуратно оттянув ворот рубашки, он зарылся носом в густые волосы, расчищая себе путь к беззащитной шее. Дыхание коснулось уязвимой кожи, а следом за ним на нее опустился влажный, жаркий поцелуй, куда развратнее предыдущих. Тело Аббаккио тут же красноречиво отреагировало, покрываясь табуном мелких мурашек и краткой вспышкой сладкой дрожи. У Джорно от такого комплимента, верно, помутился разум. Он снова припал губами к тому же месту, теперь по-хищнически ненасытно, словно пытаясь навсегда запомнить пьянящий вкус. Его движения все чаще срывались, из деликатных превращаясь в безудержные. Аббаккио лениво потянулся к пуговицам, и успев расстегнуть едва ли половину, ощутил на оголившемся плече влажные губы – парень, чутко уловивший смену настроений, уже самозабвенно изучал новые территории. Одна его ладонь нагло спустилась ниже, ненавязчиво кружа вдоль живота, почти заходя за негласно запретную черту. Вот же святоша хренов, все-то ему на блюдечке подай. Не в силах терпеть это издевательство дальше, мужчина слегка подался вперед. Мелкий пройдоха намек считал мгновенно, в награду за послушание опуская ладонь четко вниз. О, Боже, наконец-то. Проворные пальцы аккуратно скользнули от головки к напряженному основанию, вынуждая двигаться им навстречу почти рефлекторно. Нежные бархатистые ладони туго обняли налившуюся кровью плоть. Они держали крепко, подводя прямо к грани необходимого. Рубашка окончательно сдала позиции, собираясь неаккуратными складками на сгибах локтей, и по голым плечам заскользили, перебивая друг друга, мягкая застиранная футболка, подогреваемая чужим запалом, и едва уловимый прохладный воздух. Между двумя распаленными телами не осталось и миллиметра – школьник словно прирос к объекту вожделения, впервые позволяя себе откровенно о него потереться. Аббаккио отчетливо ощутил, как сзади в его бедро радостно упирается свидетельство чужой победы, и, кажется, только теперь четко осознал, насколько Джорно его хочет. Это… льстило? Нет, конечно же нет. Только слегка волновало, пожалуй. Так Аббаккио думал, пока другая прыткая ладонь внезапно не оказалась у него на заднице, слегка оттягивая податливую кожу в сторону, обнажая самое уязвимое. — Ты… — не сразу поддались слова, — ты что творишь? — А на что похоже? Тон был такой, будто Джорно собирался вынуть из него всю душу, и отнюдь не фигурально. Леоне не ответил, чем невольно спас себя от страшной участи. Джованна еще немного продержал любовника в таком непотребном виде, но терпение его, видимо, иссякло так же быстро, как испарялась вода над огнем: одним слитным движением юноша потянул вниз чужие штаны и так же плавно опустился сам. Аббаккио понял, что происходит, только когда его лизнули. Прямо там. Жадно, мазко, сочно; как долгожданное мороженое в знойный полдень. Неожиданность в купе с присущим мальчишке напором дали свои плоды – у мужчины снова дрогнули колени, но он все же устоял, не желая отдаваться вот так, без боя. Руки Джорно заскользили вверх по бедрам и обратно, заходя в спирали на самые беззащитные участки на внутренней стороне, почти добираясь до паха. Его язык… Господь милосердный, этот бесстыжий, изумительный язык вытворял сейчас такие пируэты, от которых страшно плыло в глазах и растворялась любая мало-мальски связная мысль. Мужчина рефлекторно прогнулся в спине, открывая пройдохе простор для маневров, и тот, не упуская желанную возможность, полностью раскрыл его. Тугое кольцо мышц, обласканное горячей джостаровской слюной, упоенно поцеловал холодящий воздух. От одного понимания, что сейчас творится внизу, становилось невыносимо жарко. Аббаккио точно знал – Джорно любуется. Не только им, но и, разумеется, плодами своих трудов, и в доказательство тому, на уязвимую плоть снова обрушился шквал хаотичных ласк. Джованна вылизывал его с тем же упоением и страстью, с которыми сметал своих врагов. Возможно, именно этого так сильно и желал Аббаккио – необузданной силы, способной стереть в прах всех, кто встанет у тебя на пути. Возможно, он бы даже поразмышлял над этим, если бы не находился на грани безграничного удовольствия. Долгожданная разрядка уже маячила прозрачной дымкой на рассветном горизонте, и Леоне даже позволил себе чуть развернуться, чтобы прижать вечно незатыкающийся рот ближе, как парень мягко отпрянул, легко поднимаясь с корточек. — Ц-ц, сотто капо, кончать пока рано. Вот же гад, чуть ли не мурлычет… Джованна вновь прильнул всем телом к Леоне со спины, одной рукой сжимая его подтянутую грудь, а пальцами другой ненавязчиво кружа вокруг тугих мышц. Один, с головой выдавая всю нетерпеливость своего хозяина, на пробу толкнулся глубже, почти не встречая сопротивления и активно двинулся вперед-назад. Леоне захлебнулся воздухом, ощущая, одновременно как в нем двигается Джорно и как качнулся его собственный тяжелый член. — Ого, Аббаккио, — облизнувшись, шепнул парень почти на ухо, — ты времени зря не терял, а? Не ясно, чего захотелось больше: врезать этому самодовольному засранцу, или заставить его добавить второй палец. Аббаккио было мало, и Джорно знал это прекрасно, нарочно растягивая момент. Плавно насаживаясь глубже, мужчина слегка качнулся назад. Податливые стенки с каждой фрикцией втягивали все глубже, пока, наконец, вплотную не подвели парня к страждущему комку нервов. — Ха-ах… — вздрогнул от неожиданного удовольствия Леоне, сильнее наваливаясь на столешницу, когда парень удосужился слегка надавить. Черт возьми, ну же… Чуда не произошло – только учуяв каплю власти, Джорно, как истинный Дон, стал мстительно, беспощадно педантичен, не позволяя себе ни одной лишней детали. К первому пальцу, как по расписанию, добавился еще один, заставляя Аббаккио уже без стеснения подставляться под каждое движение, и неспешный методичный темп после недолгого наслаждения принес лишь бо́льшую жажду. На контрасте с трепетной, почти звенящей нежностью, с которой его всегда брал Бруно, Джованна казался просто ураганом, и было бы величайшим обманом сказать, что Леоне это смущало. Ему нравилось. Как ни отрицай, его вело от этой дерзости; необдуманной, почти слепой решимости довести любое дело до конца, и особенно, если это дело – заставить его кончить. В перерывах между выверенными почти математически толчками, он чувствовал влажное дыхание парня, его горячую руку, поднявшуюся к взмокшей, беспомощно открытой шее и губы, хаотично блуждающие по плечу. Это пьянящее безумие, неправдоподобно упоительное и слишком реальное, будто длилось вечно, и должно было продолжаться. Тканая салфетка, покоившаяся в нескольких сантиметрах от разворачивающегося распутства, сорвалась с края столешницы, еще в полете до земли причудливо сворачиваясь, как в кокон. Тут и там возникающие из него толстые стебли, извиваясь где-то в ногах, питонами ползли наверх, прямо в руки своему хозяину. В свободной ладони Джорно за мгновение расцвел наливающийся карминовый бутон, чем-то напоминающий крупную, едва раскрывшуюся шишку, из каждой “чашечки” которой так и норовил пролиться густой прозрачный сок. Разочарованный образовавшейся пустотой Аббаккио заметил ее только краем глаза, но догадывался по сочным хрустящим звукам, как парень крепко сжал цветок у самого ложа и безжалостно провел ладонью вверх, выжимая всю влагу без остатка. По ложбинке меж ягодиц медленно потекло что-то прохладное и до одури вязкое. Внизу стало ужасно мокро. Пара капель, огибая подтянутые бедра, кажется, сорвалась на пол, и если бы ад разверзся под ногами Леоне прямо сейчас, он бы с радостью в него провалился. Ситуация стала в разы хуже, когда внутри него одним слитным толчком оказалось что-то куда толще и горячее пальцев. — Oh, santo cielo! — Взывай лучше ко мне, куколка, — довольно выдохнул Джорно, чуть задерживаясь в самой глубокой точке, до которой мог достать. — Я здесь. После этих слов темп стал по-настоящему диким – юноша, видно, ждал слишком долго, вложив всю выдержку в убаюкивающие беспокойный ум сотто капо прелюдии. Удерживать вертикальное положение внезапно стало непосильной задачей, и Аббаккио практически улегся на куда более устойчивое, чем он сам, дерево. Это было выше всяких человеческих сил. По крайней мере, так он, едва соображая, думал, пока его в поистине джостаровской манере с таким остервенением втрахивали в столешницу, что кое-где на ней, кажется, появились трещинки. Кухня наполнилась самыми бесстыдными мокрыми шлепками кожи о кожу, которые только можно было вообразить – хвала небесам, домашняя утварь не умеет помнить и говорить. Да и вряд ли хоть какими-то словами удалось бы описать это необъятное наслаждение. Аббаккио давно забыл, как его имя и какой сейчас год – в голове осталось только невразумительно-развратное “Сильнее”, преобразующиеся через пересохшее горло в неконтролируемые стоны. Он дрожал от бесконечного, окутывающего удовольствия, и вся вилла, казалось, дрожала вместе с ним. — Из тебя выйдет… отличный инструмент. Надо только… правильно взять… аккорд, — переводя дух после каждой небольшой фразы, Джорно, замедляясь, сделал глубокий толчок, впитывая пронзительный сладкий вскрик, — и музыка льется сама собой. Снова сильное, плавное движение, от которого внутри все переворачивалось вверх дном. О, Джорно был виртуозным исполнителем. Аббаккио чувствовал, каждую клетку, каждый сантиметр своего изнывающего тела, в которое так рьяно вбивался мальчишка, и ему всё не хватало. Разнообразие ощущений, текстур, эмоций, калейдоскопом сменяющие друг друга, рождали внутри искрящийся восторг, рискующий перерасти в настоящую зависимость. Смазка, множа вульгарные звуки, все еще стекала тонкими струйками на пол, огибая широко расставленные ноги. Ещё, ещё, нужно ещё… Едва Леоне на ощупь добрался до напряженного бедра парня, чтобы прижать его к себе ближе, как тот хищно перехватил его руку, припечатывая своей к столешнице. Даже ограничивающая поза не могла умерить его пыл. Каждый толчок попадал ровно в ту самую точку, в которой так несправедливо сконцентрировалось это безумное плавящее удовольствие, только больше разжигая их необузданную страсть. — Во-от так, Аббаккио, умница, — дразня подначивал Джорно, перемешивая жаркие невнятные мольбы со своим загнанным дыханием. В Аббаккио было так восхитительно узко, так непередаваемо жарко, так хорошо… И его было так мало, так преступно мало, и становилось только меньше с каждым утекающим мгновением. По налитому, как спелые персики в саду, члену невменяемого сотто капо, в такт рывкам, плотным кольцом заскользила чужая ладонь. Джованна всем весом навалился на желанное тело, стараясь заходить на всю длину, при этом не теряя темпа. Меньше минуты они остервенело встречались на полпути со звонкими влажными шлепками, и после очередного толчка мужчина весь напрягся, как струна, так насаживаясь на парня, что, казалось, обоих скоро украсят красноречивые синяки. Сладкая дрожь, переливающаяся с протяжным хриплым “Mio Dio” ознаменовала полную безоговорочную победу страсти над разумом: Леоне кончал, вобрав в себя все мыслимое и немыслимое наслаждение в этом мире. Юноша не отставал, всего парой рваных движений разделяя с ним оглушительный оргазм и последовавшее за ним животворящее упоение. Воздуху было тесно в легких. Они вдвоем – взмокшие, изнеженные, ослабшие, напоенные друг другом до краев, – как могли старались отдышаться, и весь дом вторил им, впуская сквозь распахнувшиеся окна порыв контрастного с палящим днем, холодящего ветра. Джорно уткнулся влажным лбом в плечо любовнику, бормоча что-то отдаленно напоминающее вариации слова “великолепен”; Аббаккио ловил размытые мыльные пузыри перед глазами и изредка подрагивал, всем телом ощущая слабые приливы и отливы схлынувшей эйфории. Ореховый ящик перед ним украсился перламутровыми прозрачно-белесыми каплями. Джорно очнулся первым. Окрепнув достаточно, чтобы легко выскользнуть из податливого тела, он вышагнул из скомканных гармошкой штанов на полу и отправился прямиком к графину с водой. Через пару секунд маняще-прохладный стакан оказался в его руках. Осушив его до дна почти мгновенно, Джорно окинул взглядом обнаженного, облизывающего пересохшие губы сотто капо и, вместе с вновь полным стаканом, протянул ему тканую салфетку. Она чудом образовалась в мальчишеских руках из абсолютной пустоты, и Леоне грешным делом предположил, не из нее ли достопочтенный дон недавно добывал им смазку. Приняв дары почти на автопилоте, Аббаккио только после пары глотков начинал медленно осознавать всю “прелесть” сложившейся ситуации. — Обязательно было внутрь кончать? — вытирая влагу с внутренней стороны бедра, пробурчал он в привычной манере. — Ну, знаешь ли, — взбунтовался Джорно, безо всякого стеснения жадно осушая уже графин, — тут как-то не до размышлений было. — В следующий раз тогда будешь подушку ублажать. Резинки для кого придумали? — Для тех, кто хочет трахаться, но не хочет детей, — иногда понять, действительно ли Джорно только прикидывается наивным дурачком, не понимающим сарказм, стоило серьезных трудов. — И ЗППП. Но нам это не грозит, не переживай. Если только у тебя вдруг не появится матка или желание переспать с каким-нибудь наркоманом. — Каждый раз, когда ты открываешь рот, у меня появляется только желание его… — Кхм-кхм, — прерывая разгорающийся спор, раздался недовольный кашель со стороны входа. Парни синхронно повернулись на источник звука. Перед ними, сложив руки на груди и чуть вздернув бровь, в идеально выглаженном костюме стоял Бруно. Его глаза внимательно осматривали окружающую обстановку, попутно то и дело пробегаясь по растрепанным фигурам перед собой. В страстный, еще не сошедший зной он ворвался кристально-чистым льдом, одним видом выражая все свои мысли по поводу двух полуголых товарищей на кухне, и оставалось только гадать, сколько он уже наблюдал за развернувшейся буффонадой, и что успел увидеть. — Невероятно рад, что вы наконец-то нашли нормальный общий язык, — тон его не предвещал ничего хорошего, — но имейте совесть, мы же здесь едим! Пойманные буквально с поличным мафиози выглядели как брошенные дождливой ночью котята – для полноты картины не хватало только дырявой картонной коробки под ногами. Бруно глубоко вздохнул и прикрыл веки. Будь он действительно недоволен, разговор выглядел бы совершенно по-другому, но Джорно с Аббаккио благоразумно не рисковали двигаться лишний раз, прежде, чем получат от него прямые указания. Буччеллати внимательно глянул на каждого, и хозяйски попросил: — Одевайтесь быстрее, ребята уже приехали. И, ради Бога, приберите за собой, — с этими словами он легко повернулся боком, обращая все свое внимание ко входной двери, чтобы в случае чего прикрыть пассий перед остальными. Судорожно натягивая штаны и создавая хотя бы видимый порядок, недавние любовники не могли не заметить довольную полуулыбку, украсившую губы Буччеллати, и едва заметный румянец на его щеках. День за окнами стал жарче. Через несколько минут еще не остывшая кухня опустела, храня вечное, лукавое молчание в своих каменных стенах и местами потрескавшейся деревянной столешнице.