Море на двоих

      Все начиналось как обычно: солнце стало злее, а природа краше, родители получили заказ на экстремальный туристический маршрут, мы провели в дороге несколько суток, и, наконец, приехали в номер. Они брали меня с собой от безысходности, боясь оставить одного, будто я их домашнее животное. Этот страх улетучивался, как только мы заселялись. Родительский долг исполнен — сына взяли с собой, а куда он дальше не их проблемы.       Я рассчитывал провести эти каникулы так же, как и сотни раз раньше, просто просиживая дни в номере под бубнеж телевизора. Все планы нарушил он — само воплощение слов «эпатаж» и «надменность». Вязкое Сергио из уст слишком приторной хозяйки полностью изменило вектор моих выходных.       Сначала было неприятно, дальше неловко, после интересно, а потом я ничего не помню, очнулся только когда к нам заселилась Вера. Это была ревность. Я жил с этим чувством столько лет, что узнавал его за секунду. Жадность, зависть, обида, гнев — это все её составляющие. Жизнь никогда не приносила чего-то большего. Пока позорные, предательские слезы не полились из глаз. Было так жарко, но легко, будто яд, скопившийся за всё время, полностью вышел из тела. Рядом с ним мне становилось лучше. Его дурацкие волосы цвета соломы, кошмарно глубокие голубые глаза, ровные черты лица и прямая линия губ, которые будто совершенно не умеют улыбаться. Хотелось убрать зиму из его души, помочь почувствовать летний зной и увидеть его внутренний мир.       Он оказался гораздо лучше, чем можно было подумать, глядя на его поведение. Стервозный и нахальный только на первый взгляд, и такой добрый и чуткий внутри. Все его, как мне казалось, подмасливания и корыстные улыбки были искренними, и вся эта нелепость, задорность и смех. Его наивное спасение из общего стола в первый день, минуты тихого умиротворения, наши детские игры на берегу — всё было так живо и сказочно, будто ничего наяву и не происходило. Кто бы мог подумать, что за маской Снежной королевы сидит милый, социально неловкий мальчик, ждущий только теплоты и добра? Я до сих пор ощущаю его пристальные взгляды на каждом кусочке кожи.       Я не знал, что моим вниманием так просто завладеть. От друзей по несчастью, запертых на другом конце света по воле никчемных родителей, мы стремительно перешагнули к тайным возлюбленным, и уже каждые минуты вместе казались особенными, волнующими. Так глупо и по-детски. Как же мне не хватало чего-то такого. Рискованности, адреналина, а не мирной жизни в раковине-многоэтажке, где из дома ты выходишь только в школу, да и там говоришь лишь с учителями. Сергей стал глотком свежего воздуха в самый нужный момент, когда солнце уже перестало пробиваться через толщу воды надо мной. Я медленно захлёбывался, пока он насильно не схватил меня за руку и не вытащил из галдящего сборища пьяных незнакомцев.       Как только на горизонте замаячила Вера, мне захотелось сломать ей шею. Образно говоря. Просто предотвратить их с Сергеем контакт. Чтобы он смотрел только на меня, думал только обо мне и жил только мной. Кот-спаситель пришелся как раз кстати, если бы они были вместе ещё несколько секунд, то я бы перестал за себя отвечать.       — Она тебе понравилась? — провокационный вопрос, внутри всё кипело от ярости и ревности. Я прощупывал почву.       — Я предпочитаю тех, кто носит шорты, — неоднозначный ответ, но мы понимали, что за ним скрывалось. Это был практически зеленый свет для наших отношений. Не «грудь бы побольше» или «слишком молода», а прямой намек. Я чувствовал облегчение, но ревновать меньше не стал. Вырос таким вот собственником, ведь в жизни из чисто своего не имел совершенно ничего. Всё вокруг было чужим, и меня, как нашкодившего щенка, постоянно в это тыкали. Хочешь не хочешь, а на несправедливость обозлишься.       И будто пытаясь себе доказать, что Сергей точно мой, я лег на его колени, как сделал бы любой домашний питомец на моем месте. Умный питомец, который занимался приручением своего хозяина.       Я почти успокоился, как Марсель пригласил нас в дурацкую поездку. Сергей так мило общался с Верой, что становилось тошно.       — И тогда учительница поставила мне пять за ответ! — писклявым голосом хвасталась она, а я в мыслях ее передразнивал, или желал побольше двоек в четверти. Вел себя как детсадовец и совершенно об этом не жалел. Тем более, в детский сад я не ходил, может там трёхлетки мировые советы собирают и решают вопросы глобального потепления.       Я злился только на Веру, но весь день задавался вопросами, почему же Сергей общается с ней так открыто, а со мной даже не весь алфавит за всё знакомство использовал. Ему было слишком неловко? Он боялся открыться? Я делал что-то не так? Может мне тоже стоит начать рассказывать о том, как меня одноклассники по углам шпыняли? Или как там обычные провинциальные школьники живут?       Честно признаюсь, нашего экскурсовода совершенно не слушал, просто кивал и поддакивал, когда казалось нужным. Красивые места и их история меня не интересовали, только горящие огнем интереса голубые глаза. За свою жизнь с родителями-путешественниками я видел столько прекрасных произведений природных и человеческих искусств, что они перестали меня удивлять. Но как же сильно пленяли эти опалы.       Я думал лишь о нем, когда стоял на носу катера и смотрел вперед. Он опять выбрал общество Веры, а не моё. После насыщенной программы сил на злость не осталось и я успокоился, как морская гладь. Обернулся, услышав позади знакомый вскрик, и сразу же расцвел, как влюбленная школьница. На самом деле так и было, только пол немного другой. Я напрягся, впиваясь руками в поручень, и тупо смотрел на него. Он просто развернется? Пойдет к Вере? Или, может, встанет рядом со мной? Не знаю, какие боги исполнили моё желание, но мы оказались катастрофически близко. Закат, золотое море, теплые лучи, лёгкий бриз — типичная романтика Титаника, и я всей душой желал ей поддаться. Его рука была холодной, как и он сам, я вцепился в ладонь, как в спасительную соломинку, и хотел приклеиться к ней навсегда, чтобы этот миг уединения никогда не кончался.        К несчастью, Вера появилась как нельзя некстати. Её бестактные вопросы раздражали. И какое ей дело до нас? Сергей попытался выкрутиться из ситуации, но момент был упущен. Откуда-то взялись новые силы на недовольство и я просто ушел, в руках сжимая тонкую ножку бокала с соком. Желание её утопить уступало рациональности. Чувство досады неприятно жгло изнутри, поэтому я, пытаясь от него избавиться, со всей силы закинул бокал в море. Будто выкинул все неприятные чувства и остался полностью пустым.       Вскоре ко мне подошёл Сергей, извиняясь за её поведение. Как глупо, что я не могу на него обижаться. Лишь от этого силуэта и голоса внутри всё теплело и превращалось в противную липкую жижу. Рядом с ним я чувствовал себя тем, кем хотел быть, и мне это безумно нравилось.       В машине меня отрубило почти сразу же, чему я был рад, потому что не пришлось ещё несколько часов злиться на Веру. Где-то в восемь мы остановились в кафе, чтобы не утруждать Амале готовкой, поели выпечку и поехали дальше. К дому пришвартовались поздно, я помню только жар, исходивший от тела Сергея, когда он тащил меня до номера. Было так приятно положиться на кого-то. Черный экран сновидений в тот день был по особенному теплым.

***

      Я проснулся рано, как и всегда. «Чем раньше встанешь, тем больше успеешь пройти», — говорили родители. Получив от них такую привычку, я никогда не опаздывал в школу. На этом плюсы закончились. Каждое утро я брал очередную начатую книгу и спускался на кухню, где было теплее и удобнее всего. Приятно пели птицы, вставало солнце, оседала роса. Я поставил кипятиться чайник, положил в кружку чайный пакетик и стал читать. Вскоре вниз спустилась хозяйка, на ходу завязывая хвост.       — Сделаешь и мне чайку? — она произнесла это как утверждение и прошла мимо, на улицу.       Сергей бы точно сделал. Поэтому я поступил так же. Чайник закипел, я залил в кружки кипяток и оставил завариваться. Домохозяйка будто почувствовала это и тут же вернулась, в руках она несла пакет с шоколадным печеньем. Так вот куда она ходила.       — Слышала от соседей, что неподалеку возобновляют работу старого автокинотеатра, закрытого ещё в прошлом веке из-за отсутствия спроса, пробный показ бесплатно, — Амале невзначай начала разговор, ставя на стол печенье и кружки. Она сделала первый глоток и тут же закусила сладким, подвигая пакет ко мне, — интересует?       — Мгм, — вместо ответа я кивнул, с радостью поглощая печене. Она знала, как меня подкупить. — Только где машину взять?       — Свою одолжу, — она довольно улыбнулась. — Не забудь Сергея пригласить. Сеанс в девять.       — У меня даже прав нет, не страшно отдавать? — я допил чай и подлил ещё кипятку.       — Родители успели похвастаться твоими успехами в вождении, — теперь эта женщина поднялась в моей внутренней иерархии до самых верхов. Ее ум и добродушие просто поражали.       — Для чего Вы всё это делаете? — заниматься сводничеством не в духе сорокалетних хозяек домов.       — Тут редко что-то интересное происходит, — она рассмеялась, взглядом указывая за мою спину.       Я обернулся. А теперь самое сложное — пригласить Сергея на свидание. Однако всё прошло хорошо. Его замечание в конце так точно отражало мои переживания, что стало даже как-то стыдно. Мы же действительно хотели одного и того же.       Через пару часов Вера наконец-то уехала, а родители вернулись. И в этот раз их не съел голодный медведь. Они тут же ушли отсыпаться, а завтрашний день потратят на написание брошюр. Тут и Амале пригнала свою машину, сказав, что пора уже собираться.       — А какой фильм? — вдруг поинтересовался я.       — Достучаться до небес, смотрел? — вложила в руку ключи от авто. А в этот момент у меня в голове пронесся целый артхаусный психологический триллер.       Ещё же не поздно отказаться? А впрочем, хотелось глянуть на этот фильм спустя столько лет и бесчисленное количество попыток забыть. Как маленькая щель света в плотно задернутых шторах, этот фильм был всем, что составляло мой детский мир. Избиение дяди, вечный голод и боль во всем теле — это отходило на задний план, когда я растворялся в книгах или в просмотренных до дыр дисках. Я понял, что это шанс впустить Сергея в свой закрытый для всех мир. Пришел конец моему детскому одиночеству.       — Знаю наизусть, — дальше я уточнил организационные моменты, как добраться и что делать.       В это же время пришел Сергей уже полностью готовый. Мы быстро собрались, запрыгнули в пикап и помчались навстречу моей детской травме.

***

      Фильм остался ровно таким, каким я его запомнил в темноте небольшой каморки. Только конец был другим. Ужасно печальным. Стих из первых минут фильма тут же всплыл в памяти и я зарыдал, как ребенок. Потому что во мне и плакал тот самый мальчишка, глупый и наивный. Я отпускал весь кошмар, который пришлось пережить, вместе с этими слезами. Вместе с исповедью Сергею. Хотелось раздробить боль на части и поделиться ею с кем-то.        Всё горело изнутри и плавилось, это были мои рамки. Без них я напоминал оголенный искрящийся провод. Я подался вперёд, отдавая ему не только первый поцелуй, но и самую страшную часть себя. Настолько жарко мне не было никогда. Я растворялся в его прикосновениях и не хотел это прекращать. Мы беспорядочно целовались, как пьяные подростки в неправдоподобных сериалах, и каждое взаимодействие зажигало новый очаг страсти. Только это исповедь, а не любовь. Не так должны начинаться отношения. Хотя, кому какая разница.       Не знаю, сколько минут это продолжалось, но кончилось так же резко, как началось. Я с трудом выровнял свое дыхание и завел машину слегка трясущимися руками. Мы ехали в тишине, пытаясь всё переварить.       Вернулись домой поздно, поэтому все спали. Он вышел из машины и растерянно встал перед входом. Я его понимал. Единственное, чем я мог помочь — показать, что произошедшее не ошибка. Я обнял его и прошептал пожелания спокойной ночи. Его реакция всегда была забавной. Продолжал бы его дразнить всю жизнь, но спать тоже надо. Интересно, что принесет завтрашний день?

***

      Все последующие дни походили на быстро мелькающие кадры из фильмов: в один момент мы целуемся за углом здания, а через секунду идём на террасу разными дорогами и желаем доброе утро, будто впервые встретились. За общим столом наши руки плотно скрещены и спрятаны от чужих глаз, или в слепой темноте касаются горячие оголённые колени, а для всех остальных мы безучастные слушатели. Обжигающие прелюдия в гостиной кончались, едва в коридоре скрипела дверь, и два раскрасневшихся парня читали книги друг друга не замечая, пока мои родители проходили мимо.       Только Сергей думал, что в наших прятках-догонялках не было ничего подозрительного. Где-то через два дня с начала наших перебежек мать прямым текстом спросила, что же со мной будет, когда мы уедем. Мне тоже интересно. Но главное: что будет с ним? Такой ранимый и тонкой душевной организации человек сможет пережить расставание? Я привык к лишениям, хотя в груди неприятно стонала и выла вьюга. Совесть голодными волками грызла позвоночник и с каждым разом обнимать его становилось всё тяжелее.       Я голодал по нему, начиналась ломка, если голубые глаза не смотрели на меня уже несколько часов, внутри всё разрывалось, а я корил себя за трусость. Через две недели мы уедем. Вместо того, чтобы брать от каждой секунды всё возможное, я дрожал и избегал его. Что произойдет, когда он узнает правду? Наш хрупкий мир, наш способ побега от проблем, он разрушится? Самым страшным было увидеть боль в его глазах. Мы знали, что расставание неизбежно, потому что всё хорошее кончается, но как он отреагирует на то, что осталось совсем немного?

***

      — Я уезжаю 20, — беззаботно бросил я, пока мы пытались перевести дыхание после очередного захода.       — Июля? — с какой-то наивной надеждой переспросил он, заводя челку назад и целуя в щеку.       — Июня, — треск его сердца можно было услышать даже из космоса. Конечно, через 6 дней. Я пожалел, что так долго тянул.       — Дай свой номер телефона, — тоску в синих омутах надо было видеть. До этого момента я и подумать не мог, что захочу взорвать мир только из-за чужого взгляда.       — У меня его нет, — каждое слово было новым гвоздем в крышку гроба. Его лицо посерело, потом побелело, как чистый лист. Я серьезно забеспокоился за его здоровье и приободряюще коснулся похолодевших губ своими. — Прости.       Вдруг Сергей неожиданно рванул с места, бросился к своим сумкам и достал личный дневник, записи из которого я читал вместе с ним, и ручку. Он вырвал листок, написал десять цифр номера и впихнул его мне.       — Позвони, как только появится возможность, — я видел, как он дрожал, хоть и пытался это скрыть. Его губа лопнула от постоянных нервных покусываний и по подбородку потекла тонкая струйка крови, но он не обращал на это внимание, — пообещай мне.       Я притянул его за руку, вновь поваливая на кровать, и обнял.       — Обещаю, что позвоню, как только смогу, — прильнул для нового поцелуя, слизывая ещё теплую солоноватую дорожку. Такие губы страдают почём зря. — В любом случае мы точно ещё раз увидимся. Так работает судьба.       Он слабо улыбнулся и недоверчиво кивнул, будто подготовился к самому худшему и теперь представил сценариев триста, как кого-то из нас сбивает машина или мир захватывают пришельцы.       — Всё будет хорошо, — если бы я сам в это верил, говорить стало бы легче. Будь мир сказкой, я бы был персонажем на две секунды, которого убили ради показа сил главного злодея.       Точно как по часам в номер завалилась его мама, пьяная и невменяемая. Увидев наше царство, практически, похоти, разврата и грехопадения она лишь развела руками, буркнув что-то типа:       — Надеюсь он тебе хотя бы платит.       Мы оделись со скоростью солдат, Сергей вытащил меня в коридор как можно быстрее и злобно захлопнул за собой дверь.       Я не считал его мать плохой, она была нейтральной. Не била сына, но и не пекла ему пироги на завтрак. Просто есть. Ни в городе Богдан, ни в селе Селифан. О своих я старался думать так же. Почем зря злиться на обстоятельства, которые мне не потрудились разъяснить. Бросили, забили, забыли, ну и пусть. Жив и то хорошо.       Наша последняя неделя прошла ещё более крышесносно, чем до этого, теперь мы даже не старались прятаться, обжимаясь на виду у соседей, стариков, хозяйки, продавщицы, проводили абсолютно всё время вместе, не утруждая себя посещениями общих ужинов или разговорами с родителями.       Отец стоически игнорировал нашу голубятню, хотя я видел, как каждый раз, стоило ему увидеть нас вместе, вена на его шее вздувалась, а зубы скрежетали от гнева, только мать успевала подбежать и вбить в его голову чуточку толерантности.        Коренные южане совершенно не возражали, не важно из какого поколения, рассказывая, как их знакомым раньше доставалось и что сейчас «люди готовы к совершенствованию». У меня были опасения на этот счёт, но спорить ни с кем не хотелось. Узнай ребята из школы о том, что происходило в этом месяце, ленту выпускника надевали бы на гроб. Хорошо, что они не узнают.

***

      Настал тот самый день, который мы оттягивали так, как могли. Мотор душной машины уже гудел, ворота были раскрыты нараспашку. Сергей смотрел глазами щенка, которого предали, и у меня сжималось сердце. Он вырвался вперёд из толпы провожающих и поцеловал в последний раз, я чувствовал обжигающие слезы на губах. Из машины засигналили. Я мягко его оттолкнул, показывая бумажку с номером, как намек на будущее. Он улыбнулся, а я не хотел разворачиваться к нему спиной и пошел к машине не глядя. Наконец, нащупав ручку, я открыл дверь и сел внутрь. Было тихо и пусто, как в тюрьме. К горлу подступило ощущение удушья, будто я вновь погружаюсь на глубину темного омута и больше не вижу света.       — Выбрось из головы эту дурь, — отец схватил меня за запястье, с силой дёрнув на себя, и вытащил из мертвой хватки бумагу с номером. — Забудь!       Моя голова напоминала храм, в котором было слышно дыхание каждого прихожанина и эхом раздавался звон колоколов. Так же резонировали слова отца, когда я смотрел, как снегом из окна вылетает разорванная в клочья надежда на будущее.       «Плюс семь, девятьсот три...» — безличный голос диктовал цифры его номера, что я запомнил навсегда.