***
По утрам, когда кроме нас не спали только птицы, мы ютились вдвоем на одном кресле и читали по ролям случайные книги, давали персонажам смешные клички или негодовали от их действий. Влад мастерски пародировал их голоса и вникал в личности, бывало казалось, что с него героя и писали. Хриплый голос медленно зачитывал реплику Ромео из пьесы Шекспира, каштановые волосы щекотали шею, пока я обнимал его со спины и заглядывал через плечо в книгу. — ...Что есть любовь? Безумье от угара. Игра огнем, ведущая к пожару. Воспламенившееся море слез, Раздумье — необдуманности ради, Смешенье яда и противоядья. Прощай, дружок. Я прошёлся носом по его бархатистой щеке и прижал к себе сильнее: — Постой, ты слишком скор. Пойду и я, но кончим разговор. — Я потерял себя, и я не тут. Ромео нет, Ромео не найдут. — Нет, не шутя скажи: кого ты любишь? — я фривольно прикусил мочку уха. — Тебя, — не по тексту, но честно ответил он, поворачиваясь для очередного поцелуя. В последнее время их стало так много, что у меня опухли губы и расплавилось сердце. Такие дни тянулись особенно быстро, но приятно, будто я наконец-то обрел заслуженное счастье. С каждым совместным закатом мне становилось всё страшнее за будущее, приближение конца мы остро ощущали вместе. Лето никогда не длится вечно и остаётся только гадать, когда весь наш сахарный мирок растопит осенним дождем.***
В один день, вдохновившись историями родителей Влада об их ночевках в палатке, я загорелся этой идеей. Его лицо в миг перекосило: он невероятно устал от жизни прилежного пионера и ночевать без кровати строго отказывался. Мне пришлось прибегнуть к древнему бабушкиному методу: — Ну пожалуйста, всего одну ночь, — я умолял его, стоя на коленях, и целовал руки, как какой-то простолюдин, что нагрубил королю. Свою гордость я спрятал в яйцо, его в утку, её в зайца, а зайца в сундук, сундук в дерево и забыл отметить крестиком на карте. Ради Влада можно было и унизиться. — Чёрт, ладно, только встань, — на его немного загоревшей коже выступили краски смущения, а я добился своего. Зажигать костер, раскладывать палатку, готовить тушёнку с рисом на открытом огне, жарить зефир, — что-то за гранью. Треск сухих веток гармонировал с шумом волн неподалеку, откуда-то с гор доносилась игра отшельников на бонго, из высокой травы трескуче звучали цикады и под боком мирно сопел единственный дорогой человек во всем этом бескрайнем пространстве. Мерцающие звёзды будто засияли ярче и я заметил длинный хвост падающей звёзды. «Лишь бы Влад всегда был рядом» — автоматически пронеслось желание в голове. Стало так неприятно от собственной наивности. Эти каникулы сделали меня ужасно сентиментальным. — Я загадал, чтобы это никогда не заканчивалось, — неожиданно заявил Влад, потягиваясь и направляясь с травы в палатку. — Придурок, теперь не сбудется ведь, — я залил костер водой из бутылки и пошел следом.***
— Когда ты понял, что гей? — он спросил это практически неожиданно, когда мы лежали комом на его кровати и не собирались одеваться ещё минимум несколько часов. Родители возвращались не раньше завтрашнего утра и торопиться было некуда. — Леонардо Ди Каприо помог сотням понять свою природу, — рука начала затекать от чужой тяжёлой макушки, но я стоически это игнорировал. — А ты? — Больше склоняюсь к бисексуальности, — он прикрыл глаза, будто погружался в чертоги воспоминаний. — В шестом классе я в очередной раз сменил школу, она была просто громадная и элитная какая-то что-ли, в общем, экскурсию мне проводил один очень сексуальный одиннадцатиклассник. Внезапно он внимательно осмотрел моё лицо вдоль и поперек, а после заключил: — Теперь я даже думаю, что он был чем-то похож на тебя, — он клюнул меня в нос и рассмеялся, явно пытаясь вывести на какую-то юношескую ревность. — Приму за комплимент, — я лёг ему на грудь, наконец-то освобождая страдальческую руку, — а вот ты на Ди Каприо совсем не похож.***
Мать все также стабильно отсутствовала днями и номер был в нашем с Владом распоряжении. Один раз, проявив банальную неосторожность, я оставил на тумбе свой дневник. Влад, всегда обладая поразительной проницательностью, тут же заприметил постороннюю вещицу. — Можно полистать? — его взгляд не давал мне права на отказ, поэтому я просто кивнул, уже приготовившись заливаться краской. Он плюхнулся на кровать, поманив к себе, и тут же раскрыл хранилище самый страшных вещей на планете Земля. Если меня спросят: «Ты больше боишься медуз или того, что твой дневник прочитают?», то я бы тут же спрятал его в аду и поставил на пост охраны Цербера. Потом сделал бы вид, что не знаю ни про каких дневников. Влад проявил неслыханную учтивость, не комментируя концентрированные слёзы и сопли, которые я каждый день переносил на страницы, только иногда пропуская подавленный смешок. — Тут и обо мне есть! — я читал дневник вместе с ним, иногда вставляя смущённые комментарии, но на моменте, когда началась его арка, захотелось стать антиматерией. — Да мало ли с какими я ещё Владами знаком, — я пытался его переубедить, игнорируя полное описание нашей первой встречи. — Планируешь выпускать это всё как любовный роман? — он усмехнулся, полностью довольный лестной характеристикой. — Получилось бы хорошо. — Подумаю, — я неловко ударил его в плечо, уже представляя, как запишу всё это в дневник. Это слишком личное, чтобы показывать кому-то ещё. Он запечатлел на моих губах очередной поцелуй, отдающий чем-то сладким. Может, это вкус любви? — Знаешь, меня немного обижает образ запуганного кролика в первых частях, — теперь я знаю, что за этой скромностью скрывалось нечто опасное. Он прикусил мою губу в подтверждение. — Тебя должно пугать то, что я всё происходящее сейчас тоже запишу, — я отложил дневник на тумбу и навис над Владом, осыпая шею влажными крапинками поцелуев.***
Думаю, это был вторник, когда моя мать снизошла до совместного ужина и, не могу поверить, стала поддерживать беседу. Я шепнул Владу, что ее подменили пришельцы, за что мне в ногу прилетел насмешливый удар. Даже в самых смелых фантазиях она не улыбалась. Тем более не рассказывала что-то о себе «колхозу». — Мы с отцом Сергея познакомились в кругосветном круизе, кто-то ошибся и нас вместе заселили в одноместный номер, а там, хочешь не хочешь, а уживаться придется. В то время я чувствовала себя самой счастливой, самой красивой, самой молодой и всемогущей, будто Мерлин Монро или, — она стыдливо рассмеялась, — Золушка, что наконец-то встретила своего принца. Я никогда не слышал эту историю. Как и любую другую. Даже не ожидал услышать, особенно после того, как нас застали голыми в постели. Возможно из-за этого она и подобрела. — Наивная молодость и жаркая влюбленность. Он был галантным кавалером, учтивым и вежливым, просто идеалом для дамы, чей опыт оканчивался только любовными романами, — вдруг она помрачнела. — И такая никогда бы не подумала, что за столь очаровательной оболочкой скрывается трус, бегущий от ответственности. Он оставил меня одну, стоило пароходу пришвартоваться, и побежал к своей жене, даже не зная, что у него будет сын. Все за столом слушали с замиранием сердца и я не был исключением. Узнать, что первая любовь молодой девушки кончилась тяжким грузом, сложно, ещё сложнее быть тем самым грузом. Я испортил ей жизнь. — На самом деле я была безумно рада, но с каждым месяцем становилось всё сложнее, а после родов началась депрессия. Тогда на помощь пришли родители, а я, вместо врачей, стала прыгать по барам, пытаясь вновь окунуться в молодость, которой была насильно лишена, — она зажгла сигарету и затянулась, выпуская тонкую струйку вишневого дыма. — Теперь не могу остановиться. Я действительно хотела быть хорошей матерью, но это было так несправедливо. Она рассказывала всё это, будто меня нет всего в двух местах справа, будто исповедуется священнику и ждёт, что всё ее грехи отпустят. Я видел, как под дрожащим светом фонарей на ее щеке блеснула слеза. — Посмотрите на своего замечательного сына, мало кто смог бы вырастить такого хорошего человека, будь даже желание и время, — Амале была в своем репертуаре. Она утешала всех, была феей крестной и спасительной соломинкой. — Он видел столько различных вещей, что многим и не снилось, и, пока что, не стал преступником. Я молчал. Привыкнув винить во всем мать, перестроиться было сложно. Возможно я действительно недооценил то, что она в меня вложила. А может Амале переоценила, желая приободрить. — Ты же знаешь, как я тебя люблю, — после ее слов в голове всплыли все те моменты из детства, ее теплые объятия и сказки перед сном. Я осознал, каким был эгоистом. Стало не по себе. — Будем совершенствоваться вместе? — я криво улыбнулся. Всё то время это был не просто долг сына, а та давно забытая любовь. Однако время для адаптации всё ещё нужно. Много времени. Ничего не происходит сразу.***
Известие о его скором отъезде тисками сжимало грудь и даже улучшения в отношениях с матерью не помогали. Я практически всё время проводил с Владом, пытаясь впитать в себя как можно больше его молекул. Оставить древесный запах его волос на каждой части своего тела и просто навсегда запомнить зелень пронзительных глаз. Было больно. И горячо. Мы оба брали всё возможное, пытались утонуть друг в друге и слиться в единое целое. С каждым восходом солнца цель казалась всё более непостижимой. Я видел, как перед сном он долго смотрел на бумажку с моим номером и в этот момент его глаза казались такими темными и тусклыми, верю, что это не только из-за отсутствия света. Час Х настал. Моё внутреннее Я билось в конвульсиях, выло и рычало, как дикий зверь, лишенный свободы, и рыдало, рыдало, рыдало. В один момент всё это море заполнило меня настолько, что я не выдержал. Прощальный поцелуй был таким солёным и обжигающим, будто клеймо, клятва и обещание. Было плевать на его гомофобного отца, что сверлил меня осуждающим взглядом каждую секунду существования, и на случайных зрителей-провожающих. Я в последний раз вытянул руки для объятий, но нащупал только леденящий душу воздух. Пустота. Зная, насколько огромен мир, я не рассчитывал на то, что мы увидимся вновь. Что-то настолько значимое исчезло, оставив в воздухе только маслянистый, тяжёлый привкус бензина и пыль из под колес. Мы были знакомы меньше месяца, а кажется, будто всю жизнь и даже больше. Ничего особенного. Юношеские забавы. Забудешь через месяц. Я тешил себя этими жестокими словами, пытаясь вернуться в такую же реальность, но работало это плохо. Я не заметил, как пролетел остаток лета, потому что провел его в номере, изредка отвлекаясь только на приободряющие речи матери. — Он вырвал огромный кусок плоти, — ссылалась мать на свою первую любовь, — но дал взамен что-то большее. Тебя. Мне это совершенно не помогало. Не знаю, что ударило ей в голову и переключило рубильник материнской заботы, но я не был готов ее воспринимать. Подростки холодные, мерзкие и жестокие существа. Я даже не пытался казаться другим. Я просто не мог. Вся энергия тратилась на дыхание. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Ком лезвий в горле и жжение в глазах. Вдох. Выдох. Изредка, когда меня отпускало, я выходил на улицу и тут же встречался с нашими общими местами. Тогда меня накрывало по новой. Многие скажут, даже если вы просто голоса в моей голове: «Зачем так убиваться?» А я отвечу, что сам не знаю. Скорее всего это напряжение, скопившиеся за все годы недовольства, вылилось наружу во что-то отвратительное и жалкое. Я был самим воплощением слова «жалкий». Влад точно в это время ест что-то вкусное и радуется жизни. Я находил отдушину в мыслях о том, что у него все хорошо. Вернувшись домой, пришлось продолжать ходить в школу, учиться, казаться совершенно обычным человеком и меньше времени жалеть себя. Времени на что-то кроме учебы не хватало и душевные терзания сами собой отошли на задний план. Только вечерами я смотрел в потолок и видел небо, усыпанное звёздами, и чувствовал его дыхание рядом. Я сам не заметил, как такого рода фантазии стали приносить спокойствие. Рутина и суета хорошо на мне сказались. Спустя три месяца пришлось признаться, что я смирился. Такое неподходящее слово, будто я сдался и больше не проверяю вечерами телефон на случай звонков с незнакомого номера. Он обязательно позвонит.***
За окном стеной падал мокрый снег, одинокая луна скрылась за облаками и лишь гирлянды освещали зимнюю улицу. Через три часа прозвучат куранты и я уже знаю, что буду писать на бумаге, которую потом сжигают. По телевизору шла Ирония судьбы, мать сидела на кухне вместе с подругой и выпивала шампанское, пронзительно посмеиваясь. Я стоял, облокотившись о подоконник, и вглядывался в вечерний сумрак. Сложно поверить, что через пару часов отовсюду будут грохотать разноцветные салюты. Вдруг телефон зазвонил, вырывая из мыслей о шоколадном торте. Высветился незнакомый номер — Да? — спросил я, уменьшая звук телевизора. — Сергей, — знакомый голос запустил цепную реакцию из мурашек. Я едва сдержался, чтобы не потерять сознание на месте. — Да...— глупо ответил я, не в силах заставить язык шевелиться. — Я скучал.