Мне никогда не вернуть
Смешной сюжет,
Чудную эту страну,
Далёкий свет.
Весна наступала. После ливней Аместрис, всё ещё хмурый и мрачный, начал сбрасывать с себя ледяной покров и охорашиваться. В Ризембурге уже появились первые почки на деревьях, а в Ксенотайме, наконец, почистили улицы ото льда. Впрочем, местная шпана, провалявшись неделю в больнице, присмирела. Бар «Приют музыканта» сменил своё название на «Таверна скрипача», а больница Ксенотайма, в которой делами заправлял новый, молодой и решительный главный врач, была официально переименована в «Государственную городскую больницу им. Ф. Трингама». Деревенька с забытым названием в тридцати километрах от Ксенотайма ожила. После того, как о ней рассказали в местной газете, туда потянулись люди, и старику сторожу больше не приходилось бродить по сугробам в одиночестве в компании своей винтовки. Теперь он пил чай и как старожил гордо рассказывал туристам местные легенды. Фельдшерско-акушерский пункт отреставрировали, фельдшером в него назначили умную и строгую женщину лет тридцати, которая всегда мечтала жить за пределами города. Ходят слухи, что именно в этом маленьком здании родились известные всему миру государственные алхимики, но кто именно – история умалчивает. Особняк возле кладбища ненадолго опустел, а затем распахнул свои двери изумлённым горожанам – здесь на первом этаже открыли лавку со сладостями. Директором стала улыбчивая женщина лет сорока. Дети, облюбовавшие магазинчик, липли к хозяйке, как пчёлы к мёду, и она, кажется, была совершенно счастлива. Про неё тоже ходили смутные слухи, хоть и более мрачные – поговаривали, что полжизни она была сумасшедшей, затем жила затворницей, а потом, пролечившись в местном диспансере, вернулась к жизни. Но эти слухи, пожалуй, только на руку женщине, поскольку подогревают любопытство малышни. Только иногда она хмурилась – когда взгляд её останавливался на двух забытых кем-то мужских шляпах... но выкидывать она их почему-то не решалась. Словно они напоминали ей о чём-то очень важном, что она больше не хотела забывать. В Ксенотайме рядом с братской могилой погибших во время давней эпидемии появилось ещё одно небольшое надгробие. На нём аккуратными точёными буквами было выбито «Н. Трингаму от сыновей». Поговаривают, что могила эта появилась в самом конце февраля, и в тот день на кладбище долго стояли два молодых человека с короткими светлыми волосами, одетые в похожие тёмные пальто. На этой могиле, на соседней да ещё у памятника юной девушке, умершей в прошлом году от остановки сердца, с тех пор круглый год цвели вечнозелёные морозники. В Централе тоже всё пошло своим чередом. Фюрер Мустанг пару недель чихал после своих приключений и ворчал на отсутствие молодёжи при Штабе, потому что из четверых государственных алхимиков на работу постоянно ходили всего двое – майор Трингам-младший болел, а майор Трингам-старший, подполковник и полковник Элрики по очереди присматривали за ним, составляя компанию деловитой и строгой Винри Рокбелл, почувствовавшей в доме хоть и временную, но всё же врачебную власть. Впрочем, не то чтобы Флетчер Трингам действительно тяжело болел – оттемпературил своё он ещё в первые два дня после возвращения в столицу, а всю следующую неделю просто провалялся, маясь бездельем, потому что семья у него была чересчур заботливая. Правда, при этом он умудрялся ругать, на чём свет стоит, своего старшего брата и старшего брата своего лучшего друга, потому что нога у первого и рука у второго, вестимо, зажили не до конца, и долечивать их после внезапных нагрузок приходилось юному медику. Альфонс Элрик, наблюдавший за этими разборками со стороны, только давился смехом, бегал на квартиру к Трингамам поливать Флетчеровы монстеры да таскал всей компании вкусности – болеющему Флетчеру пирожные, обиженным Расселу и Эду – пироги, а Винри – фрукты. Хейм тоже наслаждался жизнью, потому что его давным-давно столько не гладили, сколько во время этих спонтанных посиделок. Медленно, но верно компания приходила к выводу, что пора бы со всем этим заканчивать и покупать уже общий дом на три семьи – три потому, что в марте действительно обещала приехать ксингизская принцесса, и Флетчер всё чаще о чём-то советовался один на один с Алом. Впрочем, Рассел тоже периодически задерживался на работе один на один с Эдом с целью «обсудить кое-что очень важное». Намечались большие, но хорошие перемены. В Штабе не говорили о генетических экспериментах Нэша Трингама, хотя технология установления отцовства была передана в местные лаборатории. Старший сын Нэша и по совместительству заведующий лабораториями страны лично попросил фюрера изъять из его ведомства эти разработки. Фюрер Мустанг пошёл навстречу молодому учёному, тем более что у того и без исследований отца вполне хватало выдающихся открытий на всевозможные монографии. Две страницы из журнала регистрации новорождённых хранятся в медицинском архиве доктора Флетчера Трингама. Одну из них он периодически показывает брату и друзьям и от души хохочет реакции Эдварда и Рассела: первый начинает ехидничать, второй – смущённо оправдываться. Альфонс в такие моменты усаживается на стол рядом с другом и вздыхает, что надо бы поехать и раздобыть ризембургский журнал. Эд пугается, Рассел начинает ехидничать, и младшие хохочут уже вдвоём. А в Эдовой чуечке больше никто никогда не сомневался. Как и в кровном родстве Рассела и Флетчера. Да и какому идиоту вообще придёт в голову считать этих двоих не родными друг другу? Они же братья до мозга костей – как и их лучшие друзья Эдвард и Альфонс.