an endless loop

      

они ждут.

в темноте.

тихие.

неподвижные.

       Сатору чувствует. они мерзко шевелятся под венами, скребут изнанку кожи, рвутся сквозь кости и тонкую оболочку тела. в зрачках его отражается огонь Преисподней, хлипкие дома вокруг горят Адским пламенем, испепеляя надежду и безусловную веру в силу, способную противостоять злу. но что делать, если эта сила и есть зло? во что верить, когда единственный, кто способен спасти мир, способен его и поглотить?       

каждый из них.

терпеливо.

безропотно.

ждёт.

       Сатору уничтожает себя, чтобы спасать остальных. не наоборот.

бояться нечего.

не так ли?

       низ живота идёт мерзкой вибрацией, отзывается низким зловещим урчанием, когда нос ловит запах гари, крови, страха. под пульсирующим сердцем плещется желание. ладони сжимаются, ногти впиваются в кожу. дыхание учащается — он чувствует первую искру голода.       

они знают — рано или поздно

время наступит.

       Сатору слышит звук натягивающихся цепей. слышит треск и клацанье челюстей у себя в ушах. ощущает на своих внутренностях тягучие слюни, водопадом струящиеся по венам вместо крови — жажда бьётся в висках, болью застилая взор рациональности. когда люди вокруг истерят, кричат, боятся его силы, а не благодарны ей —

оно всегда наступает.

       первый из его Монстров в ярости срывает кандалы, стремительно вырываясь наружу — и бесконтрольно пожирает всё, что находится на пути его, словно въедливый рак. в глазах Сатору вспыхивает глубокой, демонической кровожадностью, когда здания вокруг него рушатся одно за другим, словно выстроенные в ряд карточные домики.              он снова теряет контроль.       жизни невинных ничего не значат для него.       их безопасность ничего не значит для него.       ничего не имеет значения, кроме

их голода.

— Сатору, остановись. тихий голос разрезает, прорывается сквозь гул разнотонных криков, трещащих зданий и оглушительный вой внутри него. она стоит напротив, пока позади неё опадает, складывается пополам ещё один жилой дом. не дрожит. не прячет взгляд. стоит так, словно сама собирается сразиться с ним. но Сатору непобедим — это общепризнанный факт.       с ним трудно договориться.       его трудно подавить.       трудно контролировать.        она тоже знает, но всё равно бесстрашно встаёт перед ним, грудью защищая испуганно мельтешащих позади людей. Сатору сильнейший, но с каждым днём балансирует на грани между спасением и разрушением. первый Монстр, которого всемогущий Годжо не смог удержать на поводке, заставил его чувствовать невыносимую, неподконтрольную ему ярость. остальные, безусловно, были такими же — ядовитыми, беспощадными, кровожадными.       каждый из них вызвал бы хаос.       каждый из них разорвал бы мир на части. его пальцы тисками впиваются в её щёки, стальная хватка почти ломает ей челюсть. она щурится от тупой боли, привычно запускает холодную ладонь ему под куртку и касается торчащих рёбер, охлаждая, остужая внутренних Монстров. ярость его — расходящаяся пузырями поверхность бескрайнего океана, успокаивающаяся под бликами приветливого солнца. кончики пальцев ног обдаёт прохладой пенистой кромки, жажда разрушения мерно утихает. она дарит ему спокойствие. её прикосновение словно одеяло, усмиряющее зверей, буйствующих внутри него. они вновь жижей густой стекаются во тьму его души, облепляя внутренности вязким желе. их вой исчезает в бездне — но лишь на время. Годжо смотрит на неё долго, пытаясь нащупать нить реальности, царапает зрачками смертельно бледную кожу — от почти незаметного шрама на лбу и морщинки меж бровей до собственной широкой ладони, буквально сплющившей её лицо. он расслабляет пальцы, позволяя ей выскользнуть из своей хватки, отходит чуть дальше, увеличивая между ними расстояние, и осыпается на землю от слабости в ногах. взгляд смягчается — пропадают всполохи неудержимой жажды разрушения. Монстры уступили, на поверхности остался только Сатору — измученный, усталый, сломленный человек. — будь терпелив. пожалуйста, совсем немного. она делает бесстрашный шаг к нему, словно внутри у неё минуту ранее не заходились дрожью страха все внутренности, не сжималось от ощущения беспомощности сердце, не тряслись от давящей ответственности руки. её тело тёплое и мягкое — на напряжённые до обжигающих искр мышцы никому из них нет дела. тон её нежен, спокоен, прикосновения аккуратны, слова наполняют бесполезным утешением — именно то, чего ему всегда не хватает, объятому бесконечностью и бесконечной же борьбой с самим собой. он позволяет себе прижаться к ней, позволяет расслабиться и дышать.       

Монстрам придётся подождать.

— мне жаль, — горло его полосует вина, слова вырываются отстранённым хрипом. не по вине проклятия напуганы жители деревни, не по вине проклятия некоторые из них потеряли дом и обрели седые пряди. по его. — мне тоже жаль. правда, я бы всё отдала, чтобы тебе стало лучше. Сатору знает, что цена, которую он платит за свою силу, чрезмерно высока и порой кажется невыносимым бременем. разъедающая ноша, многочисленные потери, никакого шанса спокойно обустроить свою жизнь — но он не жалеет об этом. ни о чём не жалеет. в его руках целый мир — мир, нуждающийся в нём, его силе, его защите. мир, который он должен оберегать от угрозы, скрытой в темноте углов собственной спальни. — пообещаешь мне кое-что? — сначала выслушаю. — тогда слушай: не вставай больше у меня на пути, — тон его расходится трещинами противоречий — сквозит в нём и угрозой поверхностной, и страхом причинить боль. — если попытаешься вмешаться, можешь пострадать. — не могу. ты же понимаешь, что случилось бы, если бы ты не успокоился? ты бы похоронил целую деревню, невинных людей. знаешь же, я не могу позволить этому случиться. — ты заботишься о маленькой деревне больше, чем о собственной жизни? — я забочусь о тебе. слова бьют по вискам словно кувалда — неуëмная уверенность, сквозящая в них, кажется ему безумной. Сатору задумчиво рассматривает женские руки, нежно сжимающие его ладонь, изящно-тонкие пальцы, закованные в сталь отражающих блики пламени колец, запястья, исчерченные белёсыми шрамами — она вся такая маленькая, хрупкая, как ребёнок… впрочем, самообладания и воли у неё больше, чем мог бы вообразить себе любой взрослый человек. она не боится ни его, ни его силы, и без малейшего колебания бросает ему вызов, говорит правду, — неудобную, обжигающую смутным чувством стыда и отчаяния — на которую никто другой никогда бы не осмелился. — ненавидишь меня? — люблю. всё вокруг замирает. холод когтистыми лапами пробирает до костей. часть его жаждет верить ей, хочет закрыть глаза, уткнуться лицом в её шею и принять то, что её сердце разделяет к нему такое светлое и искреннее чувство. другая же часть знает, что это невозможно. это ненормально. нельзя любить того, кто без пяти минут сумасшедший. — боишься? — нет. может быть, иногда. но я не за себя боюсь, Сатору. — пожалуйста, пообещай мне, — упорно, на грани помешательства повторяет Годжо. атмосфера вокруг становится заметно тяжелее, давление его слов возрастает, воздух густеет сиропом. мужчина в секунду сокращает расстояние, разделявшее их; его дыхание щекотит её впалые щёки, на которых расцветают бутонами разводы чужих отпечатков. — обещай, что ты никогда больше не попытаешься сопротивляться мне. — я не сопротивлялась тебе. — ты сделала это. ты встала у меня на пути, сказала мне остановиться. ты пыталась защитить этих людей. никогда больше так не делай. если ты пострадаешь, я себе этого не прощу. — а я не прощу себе, если ты убьёшь того, кого должен защищать. ты ведь понимаешь, почему мне настоятельно рекомендуют ходить с тобой на задания, Сатору… — она говорит медленно, мягко и очень осторожно, — подбирает нужные слова, — поглаживая его ладонь, словно пытаясь успокоить его, заставить услышать себя. — они используют меня как расходный материал. им всё равно, через что мы проходим, пока ты остаёшься под контролем. я для них не шаман, а твой персональный поводок. и ты знаешь, меня это бесит. поэтому я здесь не по приказу этих паршивых убл… да, я послала их к чёрту, — она тихонько хихикает, вспоминая лица этих противных старикашек. — знаешь, Юми, я горжусь тобой, — внезапно заявляет Сатору, поглощённый странно-возвышенным интимным между ними моментом; когда они сидят на земле, мокрые, грязные и уставшие, пока вокруг разрастается пламя, лижущее крыши ещё не сгоревших домов, он чувствует что-то сродни уединения. — я тоже, тоже горжусь тобой. помни, пожалуйста, я здесь, потому что хочу быть рядом с тобой. хочу помочь тебе всем, чем смогу, — она выдыхает всё напряжение через рот, и в глотку тут же забивается объедающая гарь. — а теперь давай, поднимай свою тощую задницу. у нас много дел.       

—

Сатору вёл себя как обычно — вызывающе открыто, несносно, иногда доходя до грани кипящего раздражения. он был громким, плоско шутил и распускал руки, нарушая личное пространство без единого проблеска сожаления в глазах. мерзко хихикал, грубо препирался со старшими и никого никогда не слушал. за всем этим фасадом определённо что-то скрывалось, — не может ведь у самого могущественного и сексуального шамана не быть грешка за душой, — но скрывалось это так глубоко, что никто из существующих ныне людей даже не пытался заглянуть внутрь его прожорливой бездны. дело было не в бесконечности, которой он автоматически отрезал все попытки. дело было в том, что бездна его слишком прожорливая. но она всё равно замечала. больше, чем хотела, больше, чем могла принять. Сатору не из стыда или слабости прятался за масками — из желания обезопасить близких, знакомых и незнакомцев.

его желания не учитывались её глазами.

у неё был взгляд пронзительный, постоянно задумчивый и прозрачный. она разглядывала его, будто он был иноземным организмом, свалившимся с другой планеты, а она — учёным, который стремился выяснить всё необходимое: как работает этот организм, что он вообще из себя представляет и что нужно, чтобы сохранить внутри него жизнь и не дать погибнуть в непривычной атмосфере чужой планеты. она разглядывала его поверхность, не стремясь заглянуть глубже. как бы ни хотелось узнать, какие секреты хранятся за дверьми его крепости, она никогда добровольно не ступила бы в его владения, не пыталась бы вскрыть замок или вламываться к нему без приглашения — потому что эти двери скрывают не только тайны, похороненные под слоем пепла и боли, но и Монстров, с которыми ей, обычной женщине, никогда не справиться. Монстры под его костями свирепые. бремя это тяжелее ответственности, и он несёт его в одиночку, потому что пережить их ярость, их голод и с лёгкостью вспарывающие кожу клыки под силу не каждому. иногда не под силу даже ему. но она понравилась. им. и Сатору тоже.        она снова запускает холодную руку ему под рубашку и касается пальцами рёбер, играючи пробегаясь по литым мышцам. странная привычка с её стороны — постоянно касаться его. странная привычка с его стороны — отключать бесконечность в такие моменты. Годжо нутром чувствует: она способна увидеть сквозь фасад, способна услышать, как кости его трещат под натиском выпирающей силы, облачённой дымкой глубокой тьмы. — тебе нужна помощь. Сатору никак не реагирует: не вздрагивает, не щетинится, не возмущается, не привычно напускает на себя вид оскорблённого девственника. никакой реакции, кроме возможности ощутить его кожу под своей. он переводит задумчивый взгляд с поглощённого жизнью города на неё, склоняя голову набок. — о чём ты? — много времени прошло, Сатору. тебе нужно посадить их на цепь. она почти вжимает свою ладонь — очертания становятся чётче. Годжо смотрит пристальнее, давяще, но выражение его лица не меняется — нехарактерное для его вечно задиристого блеска в глазах безразличие спустилось ниже по щекам, касаясь уголков губ издевательской ухмылкой. — цепи нет. Монстры внутри него не знают границ. они всепоглощающие и разрушительные. Монстры внутри него бесконечны. — тогда тебе нужно выпустить их. выпусти и возьми их под контроль. ты их хозяин, а не они твои. Сатору вглядывается в её решительный взгляд, но в отражении глаз её видит отнюдь не себя. несколько секунд проходят в напряжённой тишине, а затем он вдруг смеётся. расслабленно запрокидывает голову, и по стенам их кухни разливается бархатный смех. — как я вообще могу выпустить их, когда они так жаждут разрушения? — ты знаешь, что делать. используй меня. я могу с ними справиться. Сатору замолкает, впивается пальцами в кожу своей головы, оттягивая волосы. пытается вычеркнуть эту мысль из разума, стереть, запечатать её чёртов рот, предлагающий такое. но они уже услышали, отозвались приветливым урчанием. им нужно питаться, им нужно разрушать, они требуют — и она предлагает им себя. она видит, как садизм на дне его зрачков разрастается до пределов вселенной — его Монстры поглощают атмосферу, вырываясь наружу его руками, его взглядом, его словами. она подчиняется, чтобы успокоить их, дать им вкусить плоти, насытиться и вернуться в свой тёмный уголок в душе Сатору. каждый из них — всепожирающее существо. их сила безгранична, их голод ненасытен. но она предлагает им столь необходимое облегчение. в конце концов, Сатору тоже нужен перерыв. она знала, во что ввязывается. знала, чем рискует. она чувствует каждого из его Монстров, она знает каждого по имени, но, вопреки здравому смыслу, всё ещё позволяет Годжо использовать себя. потому что её преданность не односторонняя — взаимопонимание. обоюдное согласие. она принимает его Монстров как своих собственных, подкармливая каждого из них, пока они не насытятся. они питаются её теплом, добротой, преданностью. они питаются ею, но не поглощают. берут только то, что она сама им позволяет — всё для того, чтобы Сатору стало немного легче. хотя бы на мгновение. когда Монстры заканчивают свой пир, в объятиях шамана остаётся едва дышащее тело. она измучена и покрыта яркими красками животной жестокости, но, несмотря на почти невыносимую боль и желание исчезнуть, она ни разу так и не заплакала. ни разу не попросила его остановиться. Сатору знает, что она на пределе. знает, и всё равно вдавливает подушечки пальцев в кожу её, обводит синяки, целует её кровоточащие губы, цепляется за волосы, задирая её голову выше. её тело помнит каждый удар, каждый укус, каждый отпечаток его ладоней, оставленный на её коже. помнит, как его руки сжимали её горло и выворачивали запястья. но она понимает — это вынужденная жертва, малая кровь за то, что Сатору делает для мира и людей вокруг. и пока она может дать ему то, что ему нужно, она будет это делать, независимо от последствий. она чувствует, как его сухие шершавые губы касаются её покрытой синяками шеи, царапая и обжигая уязвимую кожу. Годжо притягивает её ближе, навесу рукой раздвигает ей ноги, прежде чем усадить на себя. её тело не реагирует — оно борется за то, чтобы обрести воздух, наполнить лёгкие обжигающим кислородом. оно борется за то, чтобы достойно справиться с болью и повреждениями, которые она понесла. Сатору шепчет что-то ей в шею, но она слишком разбита и измучена, чтобы слышать и разбирать невнятность его слов. ладонь его аккуратно отводит её волосы в сторону, пальцы скользят по выпирающим ключицам. она дрожит. дышит загнанным, почти погибающим раненым зверем, пока её тело пытается справиться с его прикосновениями — каждая клеточка кожи её кричит и протестует, но она всё равно не двигается ни на дюйм. — Сатору… он тянет уголки губ выше, безумие бороздит его лицо. он снова касается её губ своими, — знойный напор увеличивается в одно мгновенье; пальцы глубже впиваются в кожу. — тише… я знаю. каждый укус, каждое сжатие, каждый синяк причиняют ей больше страданий, чем она может выразить словами, но она по-прежнему не пытается сопротивляться. иногда она чувствует себя тряпичной куклой в его руках, игрушкой, которую он купил, чтобы удовлетворить себя. но вся боль, которую она испытывает, её противоречия, страх, сломанные кости, шрамы и гематомы, которые она получает, — всего лишь цена, которую приходится платить за то, что ей было позволено заглянуть глубже. в его прожорливую бездну. всё заканчивается так же стремительно, как и начинается. Сатору бесконечно долго извиняется, обтирает её кожу от запёкшейся крови, замазывает каждую царапину дурно пахнущей мазью, бинтует вывихи, смазывает синяки. и всё возвращается на круги своя. она носит закрытую одежду, пьёт обезболивающие и с воодушевлением возвращается к работе. они продолжают ходить на задания, веселиться и спасать жизни, и никто, ни один смертный не ведает, какой ценой достигается мир не только во всем мире, но и внутри Годжо. в то время, пока всё возвращается к стабильности, Монстры прячутся в самых тёмных уголках души. прячутся на недели, месяца, года, скапливаясь густой тяжестью под веками Сатору. у них есть время — недели, месяца, года — чтобы жить в гармонии. недели, месяца, года для нежности и любви. для скрытых улыбок, искр привязанности в глазах, тёплых вечеров и поддержки. для горячих ночей, дружбы, гордости и счастья разделять каждый миг с важными для сердца людьми. но…

они ждут.

в темноте.

тихие.

неподвижные.