с двадцатилетием, лучик

Двадцатый день рождения Даниила Зорина. Стоит отметить, всё складывалось как нельзя лучше: близкие, не уступая традициям, прислали огромные тексты с поздравлениями, а каждый день с командой для Дани и так был праздником. За границей парень сильно скучал по родным лицам, и теперь хотелось отчётливо запечатлеть моменты каждой тренировки. Теперь они были для Зорина по-особенному отрадны и дороги. За исключением одного но. Но, в глазах которого можно было утонуть и в чьи непослушные волосы так хотелось запустить пальцы. Но, который последние 8 лет в день рождения Дани был рядом и дарил этому дню родной свет. Но, который в этот день находился в Беларуси. Даня до конца не верил, что Паша согласится на аренду. Прокручивая в голове тяжесть времени, когда он сам находился в Минске, и вспоминая о том, как трудно парням было на расстоянии, Зорин убеждал себя, что Паша не сможет собственноручно подписать тот же смертный приговор. Даня помнил пустой взгляд Мелёшина во время их созвонов и улыбку, которую как таковой назвать было сложно – Паша её выдавливал, стараясь убедить обоих, что всё хорошо. Но хорошо не было ни тогда, ни сейчас. И на тренировке как бы сильно Даня не желал отвлечься, перед глазами стоял парень с лучезарной улыбкой, а в ушах раздавался его отрешённый голос. – Дань, я поеду в Минск, – Паша действительно старался улыбаться, но грустный взгляд его выдавал. Даня посмотрел на парня с немым вопросом и тот поспешил ответить. – Я уверен. – Хорошо. Даня не смел излить всё то, что творилось на душе. Он готов был вцепиться руками в Пашу, прижаться к нему и жалостливо просить остаться. Но его собственные желания мелочны в отношении целесообразности принятого решения. Даня понимал, что для Паши это шанс доказать всем свой потенциал. При этом Зорин верил в Пашу, как не верил в себя сам нападающий. И со стороны Дани закапывать будущее Мелёшина было бы кощунством. Тогда Зорин искренне добавил. – Я верю в тебя. На что Паша улыбнулся по-настоящему. Так, как умел только он: с отблесками детской невинности и следом домашнего уюта. Его улыбка, как плед, согревала своим теплом и радовала одним лишь видом. И Даня готов был всё отдать, лишь бы искренняя Пашина улыбка мелькала на экране его телефона всегда, когда они бы созванивались. Тогда, Даня уверен, разлука не казалась бы слишком удручающей. – Только так и улыбайся, иначе я не выдержу. – Только попробуй, – Паша потрепал Даню по пшеничным волосам. – Мы обязательно переживём разлуку и снова будем рядом, – Мелёшин слегка коснулся щеки Дани и приподнял его подбородок, с трепетом глядя в зеркала души напротив. – И никто из нас больше никуда не уедет. Веришь? – Верю. С Пашей иначе нельзя – только верить и быть рядом. А если второе в данный период времени невозможно, остаётся лишь неистово желать находиться рядом. И Даня желал. С особым восторгом и огнём в глазах, предвкушая момент важной встречи. Той, которая пустит по телу разряд тока и обездвижит на мгновенье, а потом подхватит вихрем эмоций и согреет тело теплом чужих касаний. И как бы далёк ни был этот момент, Дане легче жилось, когда он думал о встрече с Пашей. Проецировал момент в сознании и проигрывал его в желанном проявлении вновь и вновь.. Но только не сегодня. В этот день его желания не облегчали тяжёлую голову, а, наоборот, змеёй обвивались вокруг шеи и с наслаждением душили бедного парня. Даня готов был закричать и обессилено упасть на пол, но сочувствие со стороны – это последнее, что бы он выбрал в качестве наказания, поэтому Зорин, в привычной ему манере, вежливо со всеми беседовал и старался выдавливать правдоподобные улыбки при случаях. Актёр из него, надо признать, отличный – никто не заметил неладного. При этом Даня продолжал себя изводить. Хотел, честно хотел забыться и отвлечься, но резко вспыхнувшее утром осознание, что Паша должен быть с ним в этот день, как всегда был до этого, не покидало разум Зорина. Парень так и прожил целый день с давящими мыслями и шёл с вечерней тренировки вымотанный больше не бегом, а кипящей головой, которая так и грезила закипеть окончательно. Не желая же прощаться с рассудком, Даня стремительно обогнул пару-тройку номеров с мыслью, что немедленно ляжет спать, дабы этот день поскорее закончился. Подойдя к нужной двери, Даня приложил ключ-карту и юркнул в номер. Он снял кроссовки и прошёл вглубь, чтобы рукой нащупать выключатель. И когда кончики пальцев дотронулись до его рамки, чужие руки резко закрыли Дане глаза. Тот, ошарашенный данным выступлением, аж руку рефлекторно отдёрнул от выключателя. – Слушай, я за такие фокусы и врезать могу, – процедил Зорин, пугаясь своей реакции. Сзади послышался смешок. – А я думал, поцелуешь, – с наигранной досадой раздаётся над Даниным ухом. Чужое дыхание щекочет щёку, порождая мурашки, которые начинают отвоевывать каждый участок Даниного тела. Этот голос Даня бы узнал из тысячи. Он тянет ладони к чужим рукам и крепко их сжимает, желая никогда больше не отпускать. Затем тянет Пашины кисти со своих глаз и, проморгавшись, поворачивается к парню. Тот стоит весь из себя такой невинный, с искрами в глазах и с добрым оскалом. И Даня убеждается, что ему трудно без Паши. Без света, отражавшегося в водной глади глаз, без огня, разводившегося внутри Пашиной улыбкой, без непорочных колкостей, брошенных парнем, и без доверия, которое рождалось всегда, стоило Паше что-то предложить. А как иначе? – С Мелёшиным хотелось достигать вершин. Всегда и только вместе. – Ты псих! – смеётся Даня, касаясь Пашиной спины, после чего перемещает руки на плечи парня и, крепко их сжимая, правой щекой льнёт к груди Паши. – Тебя это удивляет? – смеётся Паша, перебирая волосы Дани. Тот успевает только поднять голову, чтобы что-то ответить, как Мелёшин, дразнясь, облизывает верхнюю губу Зорина. Даня, и без того лишённый всякого рассудка, окончательно слетает с катушек, цепляясь за Пашины волосы, и с неистовым желанием впивается в нижнюю губу парня. Он с лёгким чувством волнения исследует желанные губы Паши, перебирая его волосы, и чувствует как земля уходит из-под ног, стоит Паше углубить поцелуй, проталкивая язык в Данин рот, и плавно провести рукой по шеи Зорина. – Паш, шея, это запрещенный приём, – Даня машинально запрокидывает голову и сильнее прижимается к Паше, с наслаждением выдыхая. – Я помню, – Мелёшин, усмехнувшись, касается губами чужой шеи, с усладой выцеловывая каждый участок бледной кожи. Ему нравилось видеть Даню податливым и беззащитным точно так же, как нравилось видеть его решительным и стойким. Даню просто хотелось видеть. Любым. Лишь бы его и лишь бы подольше. Тяжёлое дыхание Дани приятным эхом отдаётся в ушах. Заведённый от этого Паша сам не замечает, как с поцелуев переходит на укусы, оставляя дорожку розоватых следов на пленящей шее. Вдохи Зорина перерастают в едва слышимые стоны, а его руки с плеч Паши, пройдясь по всей спине, проникают под футболку, начиная вольничать по скрытому и такому заветному телу. – Я скучал, – с трудом проговаривает Даня, сильно сжимая туловище Паши из-за очередного укуса. Парни в унисон выдыхают, после чего Мелёшин, аккуратно прислонив Даню спиной к стене, нежно целует, и парень, наслаждаясь этой нежностью, торопливо отвечает, словно боится, что замешкавшись, упустит ценный момент. Момент, в котором каждый из них чувствует такое важное тепло и ощущает родного человека целиком. И всё же как сильно это было нужно им обоим. Паша обвивает руками Данину шею, овладевая каждым миллиметром его губ, и сильнее прижимается к чужому телу, чувствуя, как проворные пальцы Дани прощупывают каждый его позвонок. В следующую секунду футболки парней уже валяются где-то в ногах, и они оба продолжают накрывать губы друг друга с особой усладой, желая насладиться происходящим вдоволь. Даня исцеловывал шею, подбородок и губы Паши, вкладывая в поцелуи крик, молящий остаться и быть всегда рядом. Но разлука как стремительно была преодолена, так ещё сильнее грозила настигнуть парней и зажать их в своих безжалостных лапах. Даня понимал, что Паша завтра улетит. Их вновь разделят грёбанные километры и довольствоваться придётся лишь редкими звонками. Но сейчас это казалось таким никчёмным. Никчёмным, потому что в данный момент Паша был рядом и это важно. Паша, опускаясь на колени, скользит губами по животу Дани, заставляя того выгибаться навстречу. Тяжело вздохнув, Зорин чувствует, как Пашины руки приспускает его шорты и гладят возбуждённый член через ткань трусов. Даня вздрагивает. Его спина елозит по стене, а изо рта вырываются прерывистые выдохи, из-за которых Паша уже сам готов спустить в штаны, поскольку у самого в паху тяжело и тесно до боли. Мелёшин стягивает трусы с Дани и обхватывает его член рукой, большим пальцем гладя головку, размазывая выступившую смазку, а у самого кровь к члену сильнее приливается, когда Зорин не сдерживает стона. Паша поднимает голову, чтобы взглянуть на парня, который каждый раз сносил ему крышу, и в полумраке комнаты, освещаемой лишь уличными фонарями, замечает, как поблёскивают влажные от поцелуев Данины губы. Паша сам начинает чаще дышать, а его рука плавно водит вдоль члена, из-за чего дыхание Дани сбивается напрочь. Теперь казалось, что из-за частых и шумных вздохов обоих звенел и дрожал воздух, который вибрациями проходился по коже. Паша, проведя по головке языком, обхватывает её губами и медленно насаживается ртом на Данин член. Сверху раздаются протяжные полу-выдохи полу-стоны, и Паша довольно проводит языком по стволу. Даня начинает блаженно покусывать губы и опускает руку к Пашиной голове, запуская пальцы в его волосы. Он гладит чужую макушку, чуть царапая, чем больше возбуждает Мелёшина, пуская мурашки по его телу. Паша машинально тянется к своим шортам, выуживая до предела возбуждённый член, и начинает медленно, с наслаждением водить по нему рукой, одновременно втягивая в рот член Дани. Тот сам задаёт темп, двигаясь бёдрами навстречу и слегка надавливая на голову Паши. Толчки становятся резче, а звуки, издаваемые Даней больше не похожи на выдохи. Зорин стонет. Довольно, протяжно и так, что землю из-под ног выбивает. А с Пашей только так. Иначе невозможно. – Паш, блять, я на пределе, – с трудом выговаривает Даня, и в следующую секунду Паша додрачивает обоим, после чего изнурённо садится на пол, облегчённо дыша. – Ну ты и козёл, – усмехается Паша, на что получает удивлённый взгляд сверху. Парень поясняет. – Ты стонал так, что, я уверен, поблизости слышали все. Ни стыда, ни совести! – Сам виноват, – скрестив руки на груди, со взглядом победителя произносит Даня. – При этом я молчал. – В следующий раз с членом во рту буду я. Посмотрим, как ты будешь молчать, – приподняв брови, улыбается Даня. Паша смеётся и, встав с пола, довольно произносит. – Молчать может и не буду, но предложение заманчивое, – Парень поднимает футболку с пола и, оставляя невесомый поцелуй на кончике носа Дани, треплет его по слегка влажным волосам. – Я в душ. Паша скрывается за дверью, а Даня, улыбаясь, натягивает шорты и подхватывает с пола футболку. Он чувствует горячий румянец на щеках и бешено колотящееся сердце. Дрожь в руках тоже не унимается, будто конечности магнитятся с Пашей и тянутся к нему со всей силы. И дело даже не в касаниях, а в самом факте нахождения с ним. Да, на Пашу хотелось смотреть. С ним просто хотелось разговаривать и слышать его голос, не искажённый связью, а усладный, реальный голос, дарующий ощущения полёта. Из сладостных раздумий Даню вытягивает стук. Парень вздрагивает на месте, а после подходит к двери и тянет за ручку. В проёме стоит Хлусевич. – Братик, я понимаю, что у тебя праздник, – начинает Даня с некой осторожностью и добавляет уже с агрессией, – но я напомню, что у тебя, блять, Паша, если вдруг ты забыл! – Вот и я говорю, козёл! – цокает Паша, подходя к парням, на что Зорин закатывает глаза, а Хлус смотрит на нападающего, как на удивительное явление. Мелёшин протягивает ему ладонь. – Привет, Хлус. – Вы свихнулись, – ухмыляясь, вместо приветствия выдаёт Хлусевич, пожимая протянутую руку. Паша с Даней переглянулись и рассмеялись. Хлусевич улыбнулся. – Тише развлекайтесь, дурики. – Спокойной ночи, – в один голос произносят парни, на что получают что-то вроде «А вы мешать не будете?» от Хлусевича и закрывают дверь. – Про какого Пашу он говорил? – задумчиво вопрошает Мелёшин с претензиями в голосе. – Идиот, – усмехнувшись, Даня слегка бьёт Пашу по затылку. Тот улыбается и слегка касается губами Даниного лба. – Хотел сразу подарить, но был бессовестно тобой поражён, – Паша тянется в карман шорт и, достав оттуда красную коробочку, протягивает подарок Дане. – С двадцатилетием, лучик. Открыв коробочку, Зорин достаёт белое кольцо с выгравированной на внутренней стороне красной надписью «Я рядом» и на наружной – «70». Даниных губ касается искренняя улыбка, которая когда-то давно осветила жизнь Паши и продолжает озарять каждый его день, даже если Дани рядом нет. Потому что улыбка, по-детски робкая и тёплая, перед Пашиными глазами всплывала изо дня в день. – Спасибо, – шепчет Даня, крепко обнимая Пашу и проговаривая ему куда-то в грудь. – Я люблю тебя. – И я, – улыбается Паша, поглаживая спину чувствительного мальчика. Его мальчика. – Скоро мы будем рядом. Надолго рядом. Обязательно будут.