Литвира со вкусом

Иногда случается интересный оптический эффект, который очень похож на «эффект зловещей долины», но это всё-таки не он в чистом виде или это какой-то его подвид, отличающийся от него количеством щупалец и цветом чернил. Этот эффект очень редко встречается в природе, и его когда-нибудь поместят в особую красную книгу. Но Рената Литвинова гладила тонкую шёлковую рубашку, которая переливалась жемчужным цветом. Пахло утюжиным паром, утюг по-особенному булькал, как часы, и фырчал, как ёжик Модильяни. Что-то в нём ещё было от Модильяни, но пока что непонятно, что. Разве что немного пахло молоком, но это из кухни. Рената гладила рубашку, а к рубашке подходило серебристое ожерелье с синим камушком. Она подняла руку с утюгом, и зазвенели тоненькие серебристые цепочки на руке. Утюг издал вместо шипения шёпот. Рената испугалась, она боялась, что утюг испортился и может испортить рубашку, и отпрыгнула от утюга, тоненько завизжала. Визг не было слышно: утюжий шёпот перешёл в настоящий голос, причём женский и нежный. Так проявилось сходство утюга с ёжиком Модильяни: он тоже на самом деле был летучий, но до поры до времени не проявлял своё свойство. Ещё это было первое чудо, и когда оно совершилось, было самое начало Ренатиного тридцать четвёртого волшебного лета, в которое из каждого утюга пела Земфира. Чудо никогда не случается внезапно, оно всегда оставляет за собой длинный шлейф в прошлом и будущем, мелкие чудеса усеивают шлейф крупных, как звёзды или бриллианты. Если посмотреть очень внимательно, можно попытаться предсказать его, но Рената не предсказывала. Голос испугал её, а песня показалась пошлой и неприличной. Но она жила, утюг с тех пор больше не пел — ему дано было петь только один раз в жизни — а Земфирина популярность всё росла, утюг был больше не нужен, Рената и так её слышала. Что-то было в этом голосе необыкновенное, как будто это был голос самой Ренаты, но не здесь и не сейчас, а потом она увидела портрет. Сначала она испугалась, в девяностые годы она ещё всего пугалась. Была зелёная, - подумала Рената двадцать лет спустя, стоя на балконе в мокром парижском утре, - а теперь созрела, - и тотчас в её голове запела юная Земфира, а Рената подумала, что про эту песню она тоже сейчас скажет — зелёная. Рената ещё не была режиссёр (по-французски: la réalisatrice), а была только сценаристка и актриса, очень красивая и немного чокнутая — за что и любили. На пошлые песни она говорила «фи» и хотела делать высокое искусство. Но в преддверии нового века, в снежном декабре, полном запутанного розового и зелёного дождика и салатов (тоже розово-зелёных), среди хлопушек, бумажек, мусора, мороза и голольда, лужности и грязи на шпильках не получилось ходить (хотя было тепло! Вот мразь эта грязь), Рената заскочила в торговый центр на первом этаже пятиэтажки. То есть в собрание ларьков, результат перестройки. Она прислонилась к крашеной стене, отдыхая. Из кассетного магазина пела Земфира. Ренату вообще-то уже достала Земфира к этому времени, песни были совсем не в её вкусе. Как зима достала Ренату, и шпильки её достали, и долбанная реклама, и снег с привкусом грязи, и дурацкий холод. Песня тоже называлась снег, и очень подходила к ситуации — так же бесила своей уже заезженностью. В ларёчном центре было тепло, Рената решила, что она достаточно эксцентричная личность, чтобы снять шпильки и стоять босиком. Она обязательно простудится, стоя на каменном полу в одних сетчатых колготках, но какая уже разница, всё и так достаточно плохо, и по странной причине Ренату раздражал новый год. Горло начало саднить, но Рената не стала обуваться. Шпильки, которые обычно придавали ей уверенности в собственной красоте, стали казаться чем-то некрасивым и неприличным, портящим её, вроде капающей слюны или кривых зубов (того и другого у неё нет), или неумения держать вилку, или грязной салфетки. Тушь потекла и стала раздражать глаза. Жутко хотелось её смыть, чем больше она моргала, тем больше начинало щипать, смыть было нечем, носовой платок никак не находился в сумке, хотя Рената её уже всю перетрясла, сумка гремела, но платок не отдавала. Звучал «Снег». Стало неимоверно весело, Рената истерически засмеялась и не могла остановиться. Она увидела плакат с подписью «Земфира», Земфира на нём озорно улыбалась. Ренате показалось, что она ей подмигивает. - Пшла вон, мне подмигивать! Я.. я ведь возьму и поцелую, чертовка! Ненаглядная моя! - говорила Рената портрету. Ей показалось, что после этих слов Земфира заулыбалась ей ещё игривее. «Это всё был флирт» - поняла Рената, - «И утюг тоже флирт. Это всё специально, чтобы я её поцеловала» - и стала приближаться к портрету. Она уже почти прижалась губами к витрине, в которой он был выставлен, но тут её одёрнул продавец: - Девушка, вам что? Посмотреть хотите? Рената мигом очнулась и поняла, что всё это была её фантазия и Земфира ей не подмигивала. - Мне вот этот плакат и кассету, которая сейчас играет, пожалуйста. Но уже играли новогодние песни. - Новогоднюю? - Нет! Нет! С Земфирой! - Вы так бы сразу и сказали, - сказал продавец, внимательно разглядывая Ренатино потёкшее лицо, - повезло вам, последняя осталась. И он взял ту самую кассету, которую только что вынул из проигрывателя, и вручил Ренате. Рената прижала к груди портрет и кассету, зажала под мышкой сапоги на шпильках и в таком виде ушла из торгового центра, оставляя в грязи лёгкие следы в одних только капроновых колготках. Конечно, она заболела, нельзя в капроновых колготках ходить по снегу и не заболеть. Звонил телефон, друзья поздравляли её, сквозь телефонную трубку в комнату проникал запах снега и фольги дождика. Рената делала тёплый чай из волшебных трав и шептала над ним своё заклятие (у неё пропал голос из-за простуды): - Сорок минут пролетели, как слово до завтра… Снег на ботинках, во взгляде сплошнаааая неп-правда. Румба голиком и сплошнком… Господи, какая красота. Я ворвалась в твою жизнь, и ты обалдела. Я же дарю тебе звезду, продаю свою душу, пожалей мои уши… хей.. ла-лала. Я же в кольцах и с понтами, и на левой три мозоли… Беда. Непошлое, в трубке гудки говорят сказки, ласки, да всё подряд. Мне б твои ласки, твои, ненаглядная, - и Рената смотрела в зеркало, а потом разворачивалась и смотрела на Земфиру, и не могла найти отличий. Потом Рената взяла портрет в две руки и пошла в спальню, легла в кровать и положила его рядом с собой под одеяло. Градусник показывал какое-то слишком большое число, но её это не пугало. Она лежала под одеялом, ей было сухо, горячо и слабо. Через два часа белое небо за окном стало тёмно-синим. Рената услышала первые взрывы — это были петарды. Но их было всего ничего, и Рената опять успокоилась и стала лежать. Когда снова загрохотало, она поняла, что время уже после полуночи. Она лежала и смотрела на новый век, потому что он был везде, и в небе за окном, и на потолке, и даже одеяло тоже всё было уже в нём. - И она тоже новый век, - сказала Рената вернувшимся голосом и села на кровати. Вокруг была серая темнота. Из-под одеяла ей улыбалась Земфира. - С новым годом, любовь моя, - сказала ей Рената. Она ещё посидела. Кто-то за стеной воскликнул: «С новым годом, родная!», и заиграла «Румба». Ренате хотелось танцевать, но всё тело было сонное и могло только сидеть не шевелясь. Она легла обратно под одеяло и обняла Земфиру, прижавшись к ней боком. Укололись волосы на лодыжке.