Неизлечимый недуг

      Лёгкие горят колючей болью, заставляя загнанно дышать и кривиться в попытках вытерпеть жжение глубоко в груди. Лю Цингэ не выдерживает волны пронизывающей всё тело жгучей пульсации и почти сгибается пополам, спешно скрываясь в своих покоях. Щекочущее ощущение в горле разрастается, вызывая приступ мучительного кашля, который выпускает наружу всё то, что он долгое время пытался скрыть от чужих глаз. Ладони Лю Цингэ пачкаются в крови, а вслед за алыми брызгами на них опускаются хрупкие полураскрытые бутоны.       Осознание медленно накрывает вместе с удушливой сладостью запаха цветов, перед глазами расплываются пятна. Вместе с порочными чувствами внутри Лю Цингэ расцветает ханахаки, причудливая болезнь любви, привезённая с другого континента. Лю Цингэ сдерживает непонятные спазмы, отрицая своё влечение, пылкое и безрассудное нечто, заставляющее сердце трепетать, и терпит так долго, что вместо первых нежных лепестков в его руках оказываются целые соцветия. Убегать от этих неправильных, но вместе с тем всеобъемлющих чувств становится невозможным. Заходясь колючим кашлем, Лю Цингэ впервые придаёт засевшим в голове образам форму и наконец признаётся себе в том, что он влюблён в Шэнь Цинцю.       Тянущая боль врастает в душу и из тяжкой пытки преобразуется во что-то привычное, что следует за Лю Цингэ подобно тени, никогда не покидая своего хозяина. Он ни на что не надеется, смиряется с нелепостью своей неизбежной и тихой смерти, ведь излечиться от ханахаки почти невозможно, только не ему. Разве станет уважаемый глава пика Цинцзин питать страсть к другому мужчине, пачкаться в пороке и подрывать свой статус, сможет ответить взаимностью и излечить от медленно убивающих Лю Цингэ цветов, что пробиваются наружу каждый раз, стоит Шэнь Цинцю улыбнуться, рассмеявшись над чем-то понятным только ему самому? Взаимность их чувств и выздоровление кажутся лишь наивной, почти детской фантазией. Лю Цингэ обречён цвести изнутри, давать нежным цветам оплести органы и сдавить рёбра, но увядать внешне, с каждым днём всё больше слабея от болезни.       Он трепетно хранит каждый бутон, отмывает лепестки от россыпи кровавых бусин, сушит их на солнце и вкладывает среди книг, украшает свою комнату и носит в мешочке в ханьфу около сердца. Так проще никогда не произносить царапающие горло и волнующие сердце слова вслух, но признавать и дорожить трепетными чувствами, грея в душе образ возлюбленного.       Лю Цингэ посещает библиотеку, петляет между тысячами научных трактатов и для вида набирает учения об искусстве боя, что читал уже не раз, лишь для того, чтобы незаметно схватить пару книг о языке цветов. Он располагается среди свитков, прикрывая сборник, посвящённый растениям, и внимательно вчитывается в слова. Труд оказывается на удивление качественным и подробным. Лю Цингэ рассматривает аккуратные зарисовки цветов, пока не натыкается на знакомые белые сердцеобразные соцветия с тянущимися от них лианами. Под схематичными рисунками струится идеально выверенный почерк, прочитав который Лю Цингэ усмехается, узнавая в описании цветков самого себя. Вьюнки-луноцветы распускаются по ночам, раскрываясь при лунном свете, робко сияя и восхищая своей красотой, но сразу же закрываются, стоит солнцу опалить бутоны и привлечь внимание к их изяществу. С мрачной ухмылкой Цингэ фыркает и прикрывает глаза. Стоит ему так же заметить странную резь в груди, спёртое дыхание и наполняющую грудь тёплую истому при виде Шэнь Цинцю, как Лю Цингэ сразу же щетинится и закрывается в себе, выкрикивая что-то несвязное в попытках убежать от странных и волнующих мыслей. Он точно так же позволяет чувствам расцвести и отравить организм только тогда, когда не обращает на это внимание, всей силой отрицает, не позволяя себе уподобиться такому прекрасному, но низменному переживанию.       Вслед за описанием цветка он находит его значение и задерживает дыхание, видя в замысловатых иероглифах нечто большее, чем то, что на самом деле написано на пожелтевшей от времени бумаге. Вьюнки напрямую связывают с тем, что переживает сам Лю Цингэ: они символизируют человеческую привязанность, брак и зависимость, влекущие за собой перемены в жизни. Лю Цингэ вновь и вновь перечитывает аккуратные строчки, это заставляет сердце болезненно сжаться, а глаза защипать от непрошенных слёз. Ресницы почти невидимо трепещут, пока непобедимый глава пика Байчжань оказывается беспомощным в борьбе против собственных чувств. Даже старинный трактат может рассказать о любви намного больше, чем способен произнести вслух прославленный своей смелостью муж.       Лю Цингэ безусловно, сильный и волевой человек, способный в одиночку выстоять, казалось бы, против всех невзгод этого мира, никогда не обращаясь за чьей-либо помощью. Но схватка не проходит бесследно, заставляя его давиться переполняющими нутро лепестками, скрывая кашель, бледнеть от потерянной крови и почти незаметно коситься, грозясь упасть в обморок от истощения. Даже золотое ядро не спасает от стремительно слабеющего организма, выдавая засевшую внутри хворь. Му Цинфан обеспокоенно подмечает неладное и решается настоять на помощи.       Уговорить на осмотр Лю Цингэ получается с трудом, но и после этого проблемы не заканчиваются. Лю Цингэ наотрез отказывается рассказывать о своих симптомах, огрызаясь и уворачиваясь от ответов, на что лекарь лишь устало вздыхает. Он проверяет пульс и золотое ядро, слушает и ощупывает, не замечая каких-то значительных изменений, кроме странного спёртого дыхания. Поставить правильный диагноз уже кажется почти невозможным, когда Лю Цингэ резко склоняется в сторону и заходится надломленным кашлем, орошая пол лечебницы рубиновой жидкостью и белоснежным покрывалом из цветов. Му Цинфан испуганно подбегает, помогая избавиться от душащего спазма, и сам бледнеет, понимая, насколько погибельная перед ним болезнь.       Врачеватель методично вытягивает информацию, позволяя разговору петлять, и выдерживает необходимые паузы, зная, насколько тяжело бывает делиться личными переживаниями. Лю Цингэ неохотно, но рассказывает о протекании болезни, уже и не рассчитывая на продление своей жизни, смирившись с тяжёлым диагнозом и его безысходностью. Ханахаки — губительная и необратимая болезнь, ни один целитель не знает достаточно о том, как с ней бороться. Единственное известное миру решение — взаимная любовь и произнесённые вслух признания. — Я понимаю, что вопрос может показаться неуместным, но прошу довериться мне, глава пика Байчжань, — скованно произносит Му Цинфан, не имея понятия, как начать важный разговор. — Мне необходимо знать, насколько ситуация безутешная, и с чем мы имеем дело, чтобы составить полную картину протекания болезни. Я понимаю, что ваша избранница может быть мертва или быть замужем, что делает выздоровление невозможным, но в ином случае есть шансы на излечение, и тогда мы сможем что-то предпринять, чтобы спасти вас, — произнося вопрос, лекарь стремительно краснеет, чувствуя себя неловко под чужим напряжённым взглядом. Он далёк от сватовства, хоть и с ханахаки в работе сталкивается не впервые, но каждый раз не имеет ни малейшего понятия, что делать в такой ситуации. Однако и сидеть на месте без попыток спасти от смерти дорогого друга Му Цинфан не собирается. — Я могу узнать имя человека, в которого вы влюблены?       Кажется, что воздух вмиг становится тяжелее и плотнее, ложась грузом на плечи сидящих в комнате мужчин. Неловкая пауза затягивается, пока Лю Цингэ старательно отводит взгляд от врачевателя и сдерживает раздирающие горло приступы кашля, стараясь не нарушить тишину и не привлечь к себе внимание. Когда он наконец осмеливается произнести вслух неловкое признание, ему кажется, что вот-вот — и он умрёт прямо здесь и сейчас не от болезни, а от собственного смущения. — Это мужчина, у меня нет шансов, — фраза звучит твёрдо и коротко, обдавая Му Цинфана холодом и грустью. Вот только лекарь почему-то смешно хлопает ресницами и прищуривает глаза, выпаливая слова быстрее, чем успевает их обдумать. — Позвольте узнать, не является глава пика Цинцзин тем, кто вызвал у вас болезнь? — лишь произнеся вопрос вслух, Му Цинфан осознаёт свою бестактность и собирается поспешно извиниться, когда видит крайне удивительную картину.       Обычно хладнокровный и сдержанный в проявлении тёплых чувств Лю Цингэ блестит глазами и стремительно алеет, румянцем окрашивает даже уши. Он, подобно выброшенной на сушу рыбе, давится воздухом, открывая и закрывая рот, не в силах сказать что-то внятное. Врачеватель не сдерживает облегчённый смех, удовлетворённый увиденным. Ему достаточно развернувшейся немой сцены, чтобы знать ответ на свой вопрос.       — Можете ничего не говорить, я всё понимаю, — тепло улыбается Му Цинфан, разворачиваясь к своим записям и делая пометки, — ситуация сложилась куда лучше, чем я предполагал. Теперь я могу вздохнуть спокойно, зная, что мир заклинателей не потрясёт потеря сразу двух великих мастеров. Знаете, ко мне недавно обратился пациент с похожими симптомами, у нас с ним назначен приём сразу после вас. Я думаю, вы найдёте общий язык.       Словно в подтверждение словам лекаря, в комнату несдержанно врывается воплощение всех прорастающих внутри Лю Цингэ чувств, настоящий ураган в лице Шэнь Цинцю. Он, не заметив третьего человека в комнате, возмущенно обращается к Му Цинфану, жалуясь на что-то своё.       Будучи на приёме у врачевателя явно не в первый раз, Шэнь Цинцю чувствует себя раскованно, поэтому, не пытаясь держать лицо, звонко причитает: — Нет, ну и угораздило же меня полюбить эту ледышку Лю Цингэ, в самом страшном сне такое бы не приснилось! Стоит услышать от учеников, как они восхищаются прекрасным ликом главы пика Байчжань, из меня эти чёртовы вьюнки вовсю лезут! Подумать только, умру от того, что зарос сорняками! Кажется, я опять бью рекорды по самым глупым причинам смерти! Погоди, ты чего так лыбишься? — Шэнь Цинцю прерывается, наблюдая за смеющимися, бегающими глазами лекаря и сам натыкается взглядом на до боли знакомый образ, мгновенно бледнея и цепенея, готовясь к преждевременной смерти от чужой руки.       Лю Цингэ вскакивает, не обращая внимания на заплясавшие перед глазами пятна, и надломлено, на грани слышимости, шепчет в чужие губы: — Я тоже тебя люблю.       Теперь они дышат полной грудью, не сдавленной крепкими корнями, вот только вдыхают словно бы и не воздух, а друг друга, не могут как следует надышаться и окончательно прорастают друг в друге, даже без всяких странных болезней. Хотя, пожалуй, с ними остаётся самый главный и сильный недуг под названием «любовь».