Зато мне наконец-то дали

Дверь неприятно скрипит, когда Шастун на цыпочках заходит в квартиру. Думает, что сосед до сих пор спит, но когда слышит шум на кухне, то без зазрения совести громко ставит кроссовки на пол, дабы обратить на себя внимание. Не удается. Приходится пройти вглубь помещения и лично поздороваться. Арсений молча кивает в ответ, от кастрюли не отворачивается. Гнетущая тишина неприятно колет своими иголками, а точнее Попов себя ведет как еж колючий еще со вчерашнего утра. Но почему? Они уже как полгода живут вместе и, на удивление, почти без конфликтов. Познакомились еще за год до этого, на предыдущей квартире, когда Антон туда въехал снимать комнату у старушки. Другая была занята ей самой, а третья – весьма привлекательным брюнетом с голубыми глазами, которые сначала недоверчиво зыркали на него, а потом с такой теплотой смотрели, как никто никогда. Однако парень свалил это все на свое воображение бурное и отсутствие отношений, поэтому старался в руках себя держать, чтобы ничего лишнего не натворить. Сначала жизнь на съемной хате, как ее называл Шастун, протекала вполне мирно: баба Ира их не трогала, они друг друга тоже. Так, кивали в знак приветствия при встрече на кухне, в коридоре, у входа в ванную. Потом учеба-работа-работа-учеба так плотно своими щупальцами обвили, что не то, что на отдых, на поесть времени не оставалось. Пришлось сдвинуть график готовки и, несмотря на временное стеснение, вместе по вечерам чавкать бутерброды с колбасой и крепким черным чаем, купленным в ближайшем супермаркете по акции. Жизнь студентов опасна и трудна… Ой, то есть бедна. Поэтому после месяца такой безжалостной волокиты соседи даже скидываться начали. Благо не с балкона седьмого этажа. На продукты, на порошок стиральный, на квартплату, если у одного неожиданно зарплату задерживали, да и на камень-ножницы-бумага по поводу того, кто будет делать общую домашку – по иронии судьбы они оказались еще и однокурсниками. Антон ни раз ловил себя на мысли, что именно про его соседа Стрыкало пел: «ты – лучшая жопа на факультете, ты – гордость своих родителей». Однако потом бабу Иру словно подменили. Стала она все чаще упрекать своих жильцов в шуме, хотя те себя как мышки вели. Ну или как крыски, если брать в счет ночные посиделки сплетниц с тем же самым дешевым чаем, бутербродами с сыром, потому что колбаса – удовольствие не по карману на постоянку, и карамельками, которые любил Арсений. За беспорядок в комнатах, хотя Попов всегда до блеска драил свой «люкс» и другу успевал помочь, с брезгливым причитанием собирая его вещи по небольшой жилплощади. За гостей, хотя они приводили-то Диму с Катей к себе раз в месяц на пару часов. За чрезмерное использование электроэнергии и воды, хотя Антон мылся со скоростью света, а настольной лампой почти не пользовался. За несохранение квартиры в надлежащем состоянии, хотя обои отклеивались из-за долгих лет службы и мерзкого влажного климата, а не потому, что молодым людям приспичило их отрывать в порыве гнева или сумасшествия. И вообще это все была лишь верхушка айсберга. Жизнь в съемной квартире стала невыносимой, даже несмотря на то, как парни пытались вносить приятные моменты поддержки и веселья в серую рутину и надоедливые упреки в том, что они слишком громко ходят и дышат. – Шаст, я так больше не могу, – шепчет Попов, аккуратно закрывая дверь на кухню, убедившись перед тем, что хозяйка мирно посапывает у себя в кровати. Запрыгивает на подоконник, на котором просто до безумия обожает сидеть ночами и вглядываться в пустынные улицы, темные окна дома напротив, думая о том, кто и как там живет, ожидая появления длинной шпалы, которой сразу бежит на цыпочках дверь открывать и на любимое место тянет, чтобы накормить и поговорить. Если бы баба Ира узнала – в миг бы получил по башке за то, что мебель не бережет. Антон тем временем разливает по кружкам чай из термоса. А что? Они тоже не пальцем деланные. Особенно после того, как столкнулись с угрозой выселения за то, что слишком поздно чайником шумят. Поэтому заранее теперь делают. Хотя… Сейчас мысль о том, что они могут потерять это местожительства, кажется и не такой ужасной. – Что? – зевает Шастун. На большее не способен сейчас – слишком вымотался на работе. Дополнительные смены пришлось брать, чтобы поскорее денег на переезд накопить. Попов тоже работает, но из дома. Захотел – пошел чай попил, поел, в интернете позависал, в душ сходил, все равно свои, точнее чужие, рефераты со скоростью света печатает. Хотелось бы сказать, что ему комфортнее, если бы не еще один жилец этой квартиры. Сам же парень по подработкам мотается, где заплатят больше: может и официантом выйти, и грузчиком, и аниматором, и уборщиком, и на склад. Куда угодно, лишь бы деньги были. Вот так и жили последний месяц: один по кнопкам клавиатуру тарабанит как заведенный с утра до вечера, другой кожу на руках еще грубее от жесткой ноши делает. На учебу пока забили – переедут и сдадут долги все. Счастливо заживут. – Ты прикинь, – начинает разгневанную тираду Арсений. – Я голосовую Димке записывал и матюгнулся, а эта… Мымра старая! Услышала, такую мне лекцию прочитала о вреде мата и о том, что никакая девушка на меня не посмотрит и останусь я таким «одиноким балбесом». Да знала бы она, как те самые девушки матерятся. И вообще… А может это выход и ей стоит сказать? Умерла бы, если бы узнала, что я гей. Последние слова на одном дыхании вылетают. Глупой шутки не получается, потому что Шастун не смеется, а лишь глазами по пять рублей на него смотрит. Даже не моргает. И не двигается. – Я думал, что ты догадался, – разрезает тишину шепот брюнета, который губы уже себе все искусал за эти пару минут. Переживает все-таки, что отвернется от него такой хороший друг. Или дело вовсе не в дружбе, а в чем-то большем? Антон головой машет, вмиг опустошает содержимое кружки и встает из-за стола. Арсений в панике тянется за его рукой, перехватывая запястье в попытке усадить назад. Не получается. Разочарованно вздыхает. Да так громко, жалобно. Кажется, что, если сейчас тот уйдет – он жить не сможет. Сосед словно мысли его читает и отвечает: – Ничего не изменится, Арс. «Ничего не изменится, Арс»… Эти слова противным и до скрежета зубов болючим звоном застревают в его ушах. Скорее всего Шастун не вкладывал никакого двойного смысла и умел в виду то, что имел, жаль, что не Арсения, в прямом смысле и в разных позах. Наверное, он хотел сказать, что на их дружбе это не отразится. Однако, перспектива того, что ничего не изменится и в лучшую сторону, не радовала. Конечно, Попов себя подбадривал тем, что наконец-то признался в своей ориентации, но в симпатии – смелости не хватило. Да теперь и бессмысленно это, когда «ничего не изменится, Арс». – Арс, что-то случилось? – вздыхает Антон и буквально падает на табуретку, впечатываясь уставшей поясницей в стену. Все-таки пора уже купить стулья, чтобы со спинками, чтобы удобно. Они очень долго искали квартиру подходящую и по цене, и по степени комфортности, и без лишних соседей. Эта стала лучшим вариантом: уютная кухня, нераздолбанная ванная, просторный коридор, даже кладовка и большой телевизор! Да, всего две комнаты, зато каких. Шастуну достался зал, потому что он все еще работал, хоть и меньше, но все же не дома, поэтому сосед частенько зависал перед телеком. Самому же захватчику чужой жилплощади перепала спальня с громадной кроватью и плотно запирающейся дверью. – Воду отключили горячую, – бурчит себе под нос брюнет, делая вид, что все нормально, и указывая на кастрюлю на плите. – Себе грею, но, если надо, можешь использовать. Под холодной не мойся только – заболеешь. Жара обманчива. – Так и знал, что нужно было в тренажерке в душ сходить, – игнорируя жест заботы, шипит Антон в надежде, что его не услышали. – Ты ходишь в тренажерку? – все-таки услышали. Прежде, чем собеседник успевает рот открыть, добавляет такое кроткое, но очень многозначительное «ясно», и продолжает греметь половником. – Я не хотел, чтобы ты знал. – Я думал, что мы друзья. – Твою ж мать, Арс, что с тобой? Какая тебя муха-истеричка укусила или что блять не так? – Шастун не на шутку злится, отчего Попов в любой другой ситуации бы стушевался и извинился, но сегодня чаша терпения переполнилась. Несмотря на это, он совершенно не знает, как вывалить все на свой предмет тайных воздыханий, поэтому молчит. – Шаст, отъебись, – раздраженно кидает через плечо, а у самого сердце от боли сжимается до трещин, как на разбитом лобовом авто, а в голове лишь одна мысль: «Какая же я мразь. Хотя он тоже хорош. Разъезжаться что ли пора… И разлюбить, видимо, тоже.» Где-то за спиной громко хлопает дверь в ванную. Включается холодная вода. Арсений оседает на ту самую табуретку, нагретую чужим задом, и задумчиво трет затылок. «Кажется, я ему надоел. Может съехать?.. Я, наверное, все-таки мешаю ему личную жизнь строить. А куда я съеду? Как без него уже? А с ним как? Он заебал уже со своими выкидонами. А я себя заебал с тем, что признаться не могу. Но я же не гей? Не гей. Это он гей – вот пусть и признается первым, если я нравлюсь ему» – круговорот подобных мыслей атакует Шастуна, пока он умывает лицо ледяной водой. Потом быстро скидывает с себя потную одежду и залазит в ванну. На автомате крутит кран с горячей водой и душ включает – ничего. – Блять… Вылазить совершенно не хочется, а холодная вода слишком холодная, чтобы плескаться в ней даже по-быстрому. Как тогда, у бабы Иры. От неприятных воспоминаний ежится и свисает под ванну. Нет, не чтобы спрятаться – за тазиком. Ставит его посередине импровизированной купальни, двигает поближе табуретку, пока та неприятно по кафелю скрипит, и, победив порыв сраной гордости, орет: – Арс! Тишина. – Арсений! Тишина. – Попов! Я же знаю, что ты слышишь. Пожалуйста… Он не успевает договорить, как дверь в комнату открывается и на пороге появляется сосед. В его воображении уже вырисовывался чертовски горячий голый Шастун, но реальность оказалась суровой. Эта шпала крючилась в тазике буквой зю. «И как вообще его задница туда поместилась? А колени выше кудрявой башки, ну. Какой же он несуразный. Но вот только он и нужен. Угораздило тебя блять, Попов, влюбиться в это недоразумение» – Спинку тебе потереть? – ухмыляется брюнет, снова вид делает, что не было той глупой ссоры на кухне. Но Антон все помнит. А еще знает, что друзья так не ссорятся. Поэтому мог бы и на чистую воду его вывести, но обида сильнее оказалась. – Мозги себе протри. А лучше сполосни с хлоркой, раз десять. – Себе сполосни, козел! Это не я с тупыми девками мутить начинаю. – Да? Ну-ка расскажи мне, с кем это я там мучу-кручу? – Антон пытается встать, совершенно положив свой хуй на то, что Арсений может получить возможность его увидеть. По итогу лишь путается в ногах и больно плюхается кобчиком назад. – Весь курс уже обсуждает ваши уединенные беседы с Сысоевой. И как можно было с этой пустоголовой сойтись? Шастун в ответ лишь оглушительно смеется. Попов любит его смех, как услада для ушей всегда, но сейчас он больно пролазит куда-то внутрь своими щупальцами и неприятно исследует его беззащитную душу. Парень срывается с места, хватает полотенце, чтобы горячей посудой не обжечься, снимает кастрюлю с плиты и через несколько секунд со всей силы ставит ее на табуретку рядом с ванной. Чуть ли не половина выплескивается на пол, но исправлять это Арсений не собирается. Теперь его очередь хлопать дверью. А потом специально, зная, что Антон прекрасно все слышит, позвонить одному из своего гарема, пока внутри все коробит до тошноты и противно от самого себя, называть его котенком-зайчиком и приглашать заскочить на чай и не только. – Твою мать! – доносится крик с сопутствующим грохотом. Арсений пулей долетает до комнаты и открывает дверь. Шастун уже сидит одетый на краю ванной и жмурится, а из колена кровь течет. – Ебнулся? – спрашивает Попов, шарясь в аптечке в поисках ватки и зеленки. Вот вроде бы и грубо, но он правда переживает и в этот мат вкладывает намного больше, чем тот означает. Сосед, конечно же, это не улавливает. Да и никто бы в здравом уме заботы в этом вопросе не увидел. – За это ты ответственный. Как и за коленки мои разбитые. Нахер воды на кафель налил? Я поскользнулся. Хотел избавиться – так бы и сказал. Или ты словами через рот не умеешь? И вообще… Слова застревают где-то в горле, когда Арсений опускается перед ним на колени. Мягкая ладонь обхватывает его голень и неспешно поглаживает, пока вторая рука обрабатывает рану. Антон шипит от неприятных ощущений и боли, которая, словно током электрическим, в момент обдает, начинает ерзать, пытаясь вырваться. Хватка становится крепче, правда легче от этого не становится. Снова и снова ватка прикасается к ране. Снова и снова Шастун дергает ногой. Снова и снова пальцы проходятся по его коже, отчего снова и снова дыхание перехватывает. А когда Попов на рану дуть начинает – так вообще крышу сносит. Холодный воздух приятно обдает беззащитный участок тела, и мурашки предательски выходят из своего укрытия. Раненный опускает голову вниз и замечает довольную ухмылку, в голове себя материт и пытается не выдавать никаких эмоций. Но уже поздно, а может даже и к лучшему. Кажется, что вот он, идеальный момент, чтобы признаться в любви. Такой трепетный и нежный, пробирающий до самых потаенных желаний и отключающий мозг. Антон прокручивает у себя в голове несколько вариантов фразы «я тебя люблю», выбирая наилучший. Хотя, если честно, он ждет пока первым скажет его друг. Он и говорит – только не то, что нужно. Заклеив рану пластырем, Арсений поднимается с места. Довольным взглядом, будто кот, нанюхавшийся валерьянки и потерявший самообладание, оценивает свою работу, а потом выдает гениальную, как ему казалось, шутку: – Поздравляю с боевым крещением в сосальщики! Вон даже коленки стер, как старался. Вся идеальность момента стирается вмиг. Шастун не смеется, взгляд тускнеет. Он с огорченным вздохом поднимается с места, проходит мимо, специально впечатываясь плечом в плечо соседа, и в ответ бросает: – Лучше бы ты себе рот заклеил, чтобы хуйню не нести! Такой момент испортил, еблан. «Такой момент… Это какой? И для него это был какой-то особенный момент. ЧТО???» – осознанием, как водой холодной, обдает, а ноги к полу прирастают и не дают сдвинуться с места. Когда Арсений отмирает, то понимает, что в комнате один, а Антон что-то бурчит себе под нос на кухне. Обнаруживает его на той же табуретке. Стоит за сгорбившейся спиной, слушает чужое тяжелое сопение, а сам почти и не дышит. Страх сковывает. Все-таки флиртовать налево и направо – это одно, это без чувств. А тут чувства есть, да еще какие. – Слушай, Арс, твоя тупая ревность меня достала, – начинает Шастун, понимая, что придется все-таки самому вывозить этот непростой и, может быть, решающий диалог. – Если мы с тобой дружим и живем вместе, это не значит, что мне нельзя больше ни с кем общаться. И Наденька совершенно не глупая, мне с ней комфортно, понимаешь? Решает, что прямо в лоб в любви признаваться сейчас слишком глупо. У них и так весь день какие-то американские горки: то хорошо, то снова плохо. Поговорят может нормально, а там и до объяснений дело дойдет. Попов продолжает стоять за спиной и, видимо, не собирается выходить на свет. Даже голоса не подает. – Арс, – парень выдыхает и уже будто бы молит того своими просьбами. – Пожалуйста, давай поговорим. Я же знаю, что это не одному мне надо. – Хорошо. Раз тебе с ней комфортно, пожалуйста, совет да любовь! – Не хочешь по-хорошему, ладно. Слушай, а мне уйти? Ты же позвал кого-то на «чай», – даже пальцами кавычки показывает, чтобы свое ехидство обозначить. А самому до жути неприятно от этого непонимания всего происходящего. Если он Арсению не нравится, то почему он тогда ревнует? А если нравится, то почему он продолжает водить сюда мужиков и спать с ними? Спросить прямо – нет. Строить сотню непонятных догадок и разбивать ими себе сердце – да. Вот этим они сейчас как раз оба и занимаются. – Как хочешь, ты не будешь нам мешать, – буднично бросает в ответ Попов, а сам внутри взорваться готов от переполняющей надежды на то, что терпение друг потеряет и, если влюблен, оповестит и его об этом. – Прекрасно! А почему они сюда вообще все ходят? У вас места другого нет? Я вот за все время, что мы знакомы, ни разу никого в наш дом не привел, – выпаливает на одном дыхании Шастун прежде, чем успевает прикусить язык. Он нарочито выделяет слово «наш» или Арсению уже кажется? Галлюцинации? – Ты сказал наш дом? – слышатся шаги за спиной. Потом тишина. Звуки клацанья клавиатуры – отмена очередного гостя произошла незамедлительно. – Ну да, мы же тут вместе живем и…, – Антон путается в собственных мыслях, а потом решает пустить все на самотек, волю судьбы или вселенной. – Ладно, да, я сказал наш дом, потому что я так решил для себя. У меня за это время даже отношений и не было никаких, некого сюда водить было, мне не нравился никто. Так что ревность твоя, козел, вообще не обоснована ничем. – Шаст, – горячий шепот обдает ухо, а на плечо ложится ладонь и скользит куда-то вниз, останавливаясь где-то на груди. – Ты можешь мне врезать, если я что-то делаю или сделаю неправильно, но я так больше не могу. Антон сбивчиво дышит и не двигается, внимательно следит за тем, что собирается делать его сосед. Тот убирает руку и наконец-то выходит из-за спины. Хищным взглядом рассматривает, медленно опускается к коленям. Целует заклеенные пластырем раны, а глаза не отводит – тоже за реакцией следит. У Шастуна все внутри бушует от переизбытка эмоций: это одновременно так нежно, и так пошло. Особенно когда поцелуи переходят все выше и выше, задевая край шорт, а держать себя в руках становится все сложнее и сложнее, поэтому себя из этих рук отпустить приходится. Первый стон слетает с губ Антона, а до ушей доносится сладкое «ну наконец-то». Однако, возникает проблемка. Вот так – не хочется. Хочется по-другому. – Арс, – сбивчиво выдыхает молодой человек. – Встань, пожалуйста. Брюнет нехотя отрывается от ног, но просьбу исполняет. Разочарованно и пугливо всматривается в глаза напротив. – Прости, если что не так, я не хотел. Давай забудем? – он теребит край футболки, бледнея от мучительного ожидания. – Такое не забыть, – довольно улыбается Антон, чем приводит кощея бессмертного в чувства. – Я просто по-другому хочу. На ногах еще успеют, а вкус твоих губ на своих я давно мечтал ощутить. От этого признания как школьница краснеет, глазами бегает туда-сюда, пытаясь сосредоточиться на чем-то, чтобы сквозь землю на этом табурете не провалиться. А Арсений в ответ в улыбке расплывается, подходит ближе, сверху нависает, к губам близко-близко наклоняется: – Возьми меня. – Куда? Куда тебя взять-то? – лепечет Антон, думая о том, что друг его такой романтик своей пошлятиной испортил. Но и обманывать он себя не будет, сам же тоже хочет. – Да просто, ну, – тянет Попов, опаляя своим дыханием щеки. – Пошли, – срывается с места Шастун, утягивая того за руку в свою комнату. Ложится на диван и жестом приглашает Арсения устроиться сверху. Тот невольно задерживается на месте, безумным взглядом рассматривая полученный трофей, а потом занимает предоставленное специально для него такое желанное место. Целует так влажно и по-свойски, отчего у Антона внутри все переворачивается. Он никогда не понимал смысла «бабочек в животе», а сейчас ощутил на себе эту приятную побочку любви. Колени предательски ноют, да и выбранная поверхность для первого раза не особо-то и просторная. Мысли о том, как бы поудобнее лечь, быстро покидают голову, как и оставшиеся крупицы рассудка, когда Арсений переходит на шею. Оттягивает кожу, кусает, лижет шершавым языком, пальцами спутанные кудри перебирает, телом все ближе прижимается, а задницей елозит по шортам леопардовым и трется о вставший член, вызывая из заточения губ очередной стон. – Пошли ко мне, у меня кровать больше, – рвано дышит брюнет, запуская холодные руки под футболку, пересчитывая выпирающие ребра. – Нет, – выдыхает Антон и тянется к чужим губам. – Я не пойду туда, где ты до меня десятки мужиков переебал. – Не было такого, – сильнее сжимает бока. – Ну или они тебя. Не имеет значения, – Шастун выгибается в спине, понимая, что на кровать-то переместиться все-таки было бы удобнее. – И такого не было, – тянет за край футболки. – Ага, верю. – Я ни с кем не спал. Дрочка и отсосы-засосы не считаются. – Все считается, – отвечает Антон, перемещая затекшие руки под майку брюнета. Ощупывает кубики пресса, вырисовывает пальцами различные узоры, отчего обладателю такого шикарного, по мнению Антона, тела щекотно становится. – Я так ненавидел этих всех твоих качков тупых. – Именно поэтому в спортзал пошел? – в точку. Сосед замирает и взгляд отводит. Как рак краснеет, что даже лопоухие уши в краску бросает. Попов смеется и покрывает мелкими поцелуями его лицо. – Дурак. Я, между прочим, каждый раз представлял тебя. – Но дрочил-то ты не мне, – констатирует факт Шастун, хватая ртом воздух, когда языком снова по шее мажут. – А ты давал? – Ты и не спрашива-а-а-а, – предательски срывается с губ. – Да спросишь тут, – Арсений успевает как-то и говорить, и целовать, и руками под футболкой шариться, и на члене ерзать – наш пострел везде успел. – Я тебе правду сказал, а ты про свою ориентацию ни слова. Ни мужика, ни девки, хотя ты в их компании часто отвисаешь. – Ой, на свой горем посмотри, – сминает плечи, вызывая ответный стон. – Я их специально приводил, когда ты дома, – признается Попов, пока помогает Антону приподняться, чтобы стянуть с него футболку, которая улетает куда-то в угол комнаты. – Специально перед тобой крутился с ними, со своей блядской манерой ублажать. Надеялся, что когда-нибудь тебе надоест скрывать свои чувства, и ты этого тупоголового амбала из квартиры выставишь, а меня прям на своем неудобном синем диване разложишь и оттрахаешь как в последний раз. – Ты ебанутый, – очередная правда повисает в воздухе. Шастун запрокидывает голову, открывая полный доступ к ключицам. – Будто это ты меня берешь по итогу. – Ну ничего, – Арсений отрывается и довольно улыбается во все, как принято говорить, тридцать два. – Ты сегодня больной – я тебя и полечу, и сам поскачу, и что захочешь, только с места не смей вставать. Антон лишь послушно кивает, приподнимается на локтях, чтобы выпутать привлекательное тело из майки, языком очерчивает кубики пресса, переходит на созвездия родинок на ребрах и ключицах. Чувствует, как волна возбуждения нарастает у обоих с каждым последующим действием. – А если бы воду не отключили, этого бы сейчас не было? – выдыхает парень, когда снова оказывается на спине, а мягкие губы проходятся по его груди. – Скорее всего. Вообще я тебе ни раз намекал. – Да ты что? – руки хаотично бегают по спине, иногда цепляясь ногтями и оставляя багровые отметины. – Правда-правда, – языком обводит сосок, отчего Шастун под ним извивается и прижимается всем телом. – Вот, недавно, когда в поход ходили, я Димку попросил местами махнуться, чтобы с тобой в палатке одной, а ты упиздовал куда-то со Складчиковой. И кто еще из нас блядун? – Заткнись, – сжимает пятерней волосы, притягивая ближе. – Зачем ты меня мучаешь? – Мммм, – брюнет отрывается и сверху довольным взглядом осматривает пойманную жертву, мятущуюся по дивану в предвкушении новых ощущений. – Я больше года ждал и еще подожду, а тебе уроком будет. – Думаешь, я не ждал? – в зеленых глазах читается нескрываемая мольба, но Арсений непреклонен. Он затеял свою игру и отступать не собирается. Наконец-то принимающий любовь и ласку сосед считывает его посыл: снимает его с себя, занимает сидячее положение и снова возвращает на место, накрывает влажными губами ключицу, оттягивая кожу. Попов морщится и громко стонет. Собственный член приподнимает шорты и упирается в чужой живот. – А когда в бутылочку играли, и Заяц тебе хуй показывал, я думал, что ты как-то среагируешь, чтобы про твою ориентацию хоть что-то дать мне понять, ну и просто дать тоже, – слова сбивчиво вылетают из его рта. – Я должен был прямо там отсосать ему или что? – прижимает Арсения еще ближе, выбивая очередной стон. – Нет, мне. – Где логика? – Антон отстраняется, бровь приподнимает и смотрит, словно в душу пролезть пытается. Ну или же в его вселенную попасть. – По понедельникам в 21:00 на ТНТ. – Попов, ты реально ебанутый, – смеется и оставляет багровые отметины на теле. – За это я тебя и люблю. – Любишь? – шепотом спрашивает брюнет, не веря, что ему не послышалось. А глазами сожрать готов или нежностью задавить – непонятно. Шастун лишь кивает и вперед поддается. Целует. Так легко и так напористо, так трепетно и так хищно, так неожиданно и так буднично. Арсений понимает, что хватка-то его слабеет: еще пара поцелуев и он в лужу растечется. Но ему так хорошо, как никогда и ни с кем не было. Так, будто в мире не существует больше никого, кто мог бы вот так целовать, вот так прижимать, вот такие слова говорить. Так любить. – И шоу эти дурацкие я смотреть ненавижу – они несмешные, и друзей твоих из КВН тоже – они тупые, а футбол вообще терпеть не могу. Только ради тебя это все делаю, – озвучивает все, что безрассудство подкидывает, пока Антон снова очерчивает языком кубики пресса. – И вообще, «Реал, сосать!» – Знаешь, за такое сам сейчас будешь… Ах ты, козел! – Попов, сам того не ожидая, снова берет игру, и не только ее, в свои руки. Случайно вылетевшая фраза дает ему возможность сделать то, что он ни раз представлял, запираясь в душе. И теперь перед ним сидит тот самый, вышедший из его фантазий, разнеженный и стонущий Шастун. Он больно сжимает волосы и поддается бедрами вперед, прося о большем, пока Арсений неудобно стоит на коленях и показывает все, что умеет и чему научился за свои годы практики, лишь бы услышать очередной протяжный стон. Сам уже держится на последнем издыхании, чтобы не кончиться и не кончить тоже. Антон в последний раз глубоко толкается, и его тело обмякает на диване. Брюнет ухмыляется, вытирает губы краем леопардовых шорт, совершенно не задумываясь о гигиене и что их потом постирать все-таки надо будет. Пару раз проводит рукой по собственному члену и растекается по дивану, следуя примеру пятна на шортах. Оба сбивчиво дышат, довольно улыбаются друг другу и, не сговариваясь, на ватных ногах добираются до ванной. Шастун безуспешно крутит кран с горячей водой и лениво пинает тазик. – Придется опять греть идти, воду так и не дали, – констатирует факт, теребя волосы Арсения. Тот опирается на стиральную машинку, пытаясь сохранить равновесие, и мягко целует соседа в край губ: – Зато мне наконец-то дали.