И меня не забудь



      Не место было на Янове Маркулу с такими руками, все чаще измазанными в оружейном масле, с обломанными ногтями, но Назар помнил его руки другими и помнил, каким чистюлей был когда-то Марк. Марк пришел на Янов в начале весны с толпой обкуренных горилл в экзах, идущих с Армейских складов — там, по слухам, стало совсем туго. Назар стоял в карауле и сразу заметил Ветер Свободы — хотя бы потому, что среди толпы экзов был всего один такой комбез, словно свободовцам было глубоко насрать на своих салаг. Возможно, кстати, так оно и было. Про себя он назвал его Ветерком: с этой толпой прилетел свежий, совсем не воняющий логовом кровососов за путями, ветер, весенний и слегка отдающий анашой. Потом Ветер Свободы стал мелькать чаще, в караулах и рейдах, прибился к кваду Женьки Безлимитного, таскал Гавайцу арты и строил глазки каждому на Янове, даже Назару, хотя долгáм глазки нехер было строить, долгáм надо было строить квады. И идти в рейд. Капитан Вакуленко пресек поползновения Ветерка на правую сторону достаточно быстро, после того, как вытащил его за шкирку из казармы таких же салаг и пинком под зад отправил на левую сторону под хохот одиночек: тем завсегда было весело послушать, как долги с укурышами срутся. Ветерок тоже хохотал и снова совершал поползновения. Хорошее было слово — поползновения, именно это он и делал. Слово за слово, хуем по столу, спустя месяца два Ветерок влез в новёхонький, пижонски-оранжевый экзоскелет с бронепакетами из титана, кевлара и металлокерамики. Назар их терпеть не мог, что за абсурд, будто разговариваешь с огромным муравьем! А Ветерку шло, Ветерком он от этого быть не перестал, все так же летел, пах анашой, зажигал лампочки в давно погасшей люстре под закопченным потолком Янова в общем зале. А потом Ветерок охмурил всех, кого мог. Гаваец делал ему скидки, Коленвал, долговский техник, чинил ему броник за просто так, Назар сам видел, как Ветерок влетел в слесарню, похлопал глазами, тряхнул кудрями, чики-брики, и в дамки, броник чиненный, копья не трачено. Вакуленко гудел в бороду, что и в Свободе нормальные пацаны ходят. А как Ветерка шмальнули бандосы на КПП, так всем Яновом лечили. Один старлей Вотяков ходил с кирпичным еблом и у него была причина. У него был долг. Когда неохмуренных на Янове не осталось, окромя Назара, Ветерок принялся шастать в научный модуль за путями. А оттуда приносить Велесы, неплохие ТРСки от чистонебовца Новикова, и зеленые коробки с 5-56, аккурат подходящими к Винтарю старлея Вотякова. Ветерок был как кот, который приносит хозяевам в хату дохлую мышь, только вместо хозяев был Назар, а вместо мышей плотно упакованные ряды патронов. Ветерок не палился, коробки просто появлялись в казарме, в личном ящике. В жизни бы на него не подумал, если бы на винтарь патронов днем с огнем было не сыскать, а то, что все же сыскано, получали у кастелянта под роспись. А вот у Ветерка они были. Потому что у него тоже был винтарь. Удобный, укороченный, на черном ремне, винтарь был тебе от первого дня в Зоне, до последнего в жизни. Не сменил бы Назар свой винтарь ни за что, вот и маялся с патронами. Оттого и приятно было получить подгон, и боязно: что за хуйня вообще происходит, братан? Он выловил Ветерка на рейде, подле Юпитера, в одиночку, тяжело груженного. Тот шагал легко, будто не пер на себе пудовый рюкзак. — Старлей, — сказал он своим чудным голосом, поравнявшись. — Ты пукалку-то свою убери. Я и так нервный. — Не от нервов ли ты повсюду вещи свои забываешь? — Буркнул Назар, перекинул на спину винтарь и поманил салагу пальцем. Тот подошел поближе, но держался все же дистанции. — Вот, держи. Видано ли дело, знаешь, где патроны твои обнаружил? У себя в казарме, в ящике под койкой. Во дела! Ветерок стащил свой шлем, утер взмокшее лицо и улыбнулся, ослепительно, как Выброс, но рюкзак с патронами не взял. — Старлей, упаси тебя Зона, откуда ж я в твоей казарме мог появиться? Ты мне свои патроны что ли всучить хочешь? Так ты не переживай, у нас снабжение хорошее. Да и чего тебе за меня-то переживать, а? Откисни, мэн. Назар не нашел, что ответить. Козырнул молча, отошел к своим. Ветерок помахал ему рукой вслед, донеслось что-то вроде «Удачной охоты». Федя выгнул бровь на это, но отвечать ему Назар не захотел. Ему сказали откиснуть, и теперь он кис, потому что прижучить ушлого укурка не удалось. — Построились, — со скрипом отдал он приказ. — Продолжать патрулирование. Логвинов мимолетно козырнул, рассредоточился с рядовыми, Назару осталось только стоять и мрачно курить, хотя к курящим он себя не причислял. Потом так совпало, что за кособоконькими вокзальными столиками не осталось больше места, кроме как за угловым на нейтрале, не нести же свою законную банку пива в казарму? На нейтрале, помимо законных обитателей станции, топтался сброд: вольные, залетные, безоружные, в лохматых от древности Севах и Зарях, попадались с вороватыми рожами, с испитыми мордами, но большей частью, лица были хорошие, ясные, хоть и чумазые, конечно — на весь Янов было две душевых, и одна из них — в научном модуле, ко второй очередь была расписана на три дня вперед. Так вот, на нейтрале не было мест. Приперлись шумной толпой чистонебовцы, Гонта с отрядом вернулся из рейда, после лекции политрука Савицкого высыпался гурьбой Долг, подтянулись укурыши. Единственное свободное место, куда Назар мог приткнуться со своей банкой трофейного Крушовице (на Большой Земле по тридцать рублей за банку в первом попавшемся Сильпо; у Гавайца, по свойски, за триста денег, из альтернатив было пиво «Рогань», которое на Янове прозвали «Рыгань», что куда больше отвечало сути)— это угловой столик, без разбору, на самом деле, кто за ним уже стоит. Стоячие вокзальные столики на нейтрале вообще творили чудеса, если честно. Когда-то давно, они тут, конечно, были нормальными, это потом уже, после второй аварии, когда на Янов впервые кто-то добрался, их сколотили из того, что было, из обломков дерева да всякой старой ерунды, и они, на двух гвоздях и ебеной матери держались уже почти три года. За ними договаривались, братались, торговались, спорили до хрипоты, травили байки, но самое главное — за ними никогда не было разницы, какого цвета на тебе комбез. Зеленый, голубой, красно-черный или хаки. Только черных курток за эти столы не пускали, да всяких там с надписью «С.О.П. UA» на касках, хотя военсталы захаживали изредка. Так что никакой разницы, кто стоял за столом, Назару не было. Только оказалось, что за столом стоит квад укурышей: двое уже знакомых, белобрысых, хер знает как их звали, один вроде был Тифест, а второй…да хуй его знает, кто второй, какое-то совершенно дурацкое погоняло, еще с ними был лезгин Эль, по кличке Каланча (его едва было видно из-под столешницы), и Ветерок. Ебаный Ветерок. — Здорово, — вежливо сказал Назар и дернул кольцо на банке, потому что лясы точить со свободовцами он не собирался, у него начинался увал и каждую минуту из двенадцати часов увала он собирался крепко проспать. Приступить он планировал сразу же, как допьет свое пиво. — Здорово, — хмыкнул Эль и подкрутил что-то в своем экзе, скорее всего, газлифт, потому что Назар стал видеть его лицо, а не только лоб и неуставную копну растрепанных лохм над ним. — Чокаво? Говаривают, Чистое небо квартироваться пришли? — В душе не ебу, — буркнул Назар. — Вон Новиков, поди да спроси. Он слизнул пену, и отвернулся, просто потому что идите нахуй, вот почему. Только отвернулся он неудачно: в глазах ослепило улыбкой, кудри заплясали перед взглядом, Ветерок протянул лапу, закованную в перчатку экза и сказал: — Привет. Безо всяких «мэн», без «хаюшки», ничего такого. Обычное «привет», точно был нормальным человеком, а не свободовцем. И Назар ответил: — Привет. Ветерок поднял свою банку Крушовице и прислонил ее к банке Назара с жестяным, приятным щелчком: — С увалом. — …Спасибо, — с запозданием сказал Назар и ему захотелось улыбнуться. — Как зовут-то хоть? А то сколько уж топчешь Янов, а так и не представился. — Маркул я, — мягко сказал Ветерок. — Марк Маркул. — В Зоне по имени не принято, — автоматически ответил Назар, только Долг пользовался именами, а не собачьими кличками. — А я только тебе его и сказал, — хмыкнул Ветерок и Назар помолчал немного, пережевывая эти слова. — Старший лейтенант Вотяков, — отрекомендовался он наконец. Козырять не стал. Подумал немного, и совсем тихо, чтобы в гаме не услышали остальные свободовцы, особенно километровые оттопыренные уши Эль Каланчи, признался: — Назар. — Привет, Назар, — промурчал Ветерок. — Как жизнь долговская? Назар посмотрел ему в глаза, открыл рот для того, чтобы нахуй его послать, но вместо этого сказал: — Я заебался. А ты? Он ударился об плохо оструганное дерево спиной, в лопатку тут же впилась щепка, наверху густым, мощным голосом гудел Зулус, а внизу, в темноте лестницы, Ветерок рвал перчаткой экза ему кобез, пытаясь расстегнуть разгрузку и добраться уже наконец до тела, и тогда Назар снял разгрузку сам, и сам отстегнул пневмозамки на пояснице, и сам поцеловал Ветерка снова: на вкус тот был как пиво и натовский сухпай, самый лучший за последние месяцы вкус, который Назар мог ощутить. Это все было как понарошку, понарошку шутили, понарошку пошли вместе шататься по Янову, понарошку нахватали радиации возле долговского схрона, понарошку пожалели антирада и нажрались водкой у Зулуса, понарошку решили отнести друг друга в казармы, понарошку поцеловались на лестнице, а потом все стало совсем не понарошку: Назар жадно вылизывал соленую шею, дергал за кудри и дрочил Ветерку, крепко сжимая ладонь, в которую едва успел сплюнуть, а Ветерок цеплялся зубами ему за ворот комбеза и дрочил в ответ тоже, избавившись, наконец-то, от перчатки экза, и не было в этот момент ничего более настоящего. Напоследок долго не могли расстаться в полутемном коридоре возле каморки Костоправа, на свободовской стороне, в основном молчали, только Ветерок держал его за руку, и изредка приоткрывал рот растерянно, будто что-то хотел сказать, да не мог. Назар поцеловал этот растерянный рот, шепнул тихо: — Настрой КПК на мою волну. Мой позывной «обладает», на латинице, большими буквами. И ушел. До конца увала оставалось шесть часов и все это время он планировал лежать мордой в подушку и думать, что с этим делать. С этим — с теплыми пальцами, растерянным ртом и дрочкой на лестнице в избушке Зулуса. Он не хотел это останавливать, вот что. Сон не шел, Назар никак не мог остановить себя, даже когда нарочно начинал думать о важном, о том, что завтра в патруль, о том, что нужно зайти к кастелянту, о том, что у Федьки барахлит детектор и ему надо выбить Велес на замену, даже если за ним придется идти к Новикову, все равно сквозь эти хлопоты проступал растерянный, преступно малиновый, зацелованный рот и родинка на щершавой, щетинистой щеке. Плясали рыжеватые на свету кудри. В сетчатую прореху окна настырно пробирался ветер Зоны, по ночному ласковый, пахнущий сеном и жаром, что отдавала накопившая его за день истресканная, проклятая земля, ветер был совсем легким, тихим, остужал вспотевший лоб, льнул к щекам, Назар не заметил, как ветер приобрел лицо с розовыми, пухлыми щеками, кареглазое лицо, лицо Ветерка, от того и дышалось ему покойно и хорошо. Так и уснул, баюкая на груди это чувство полета: под крылья его нес вверх ветер свободы. Наутро, после построения, он обнаружил в личном ящике новый Велес. Не торопясь, почесал в затылке, сходил к дневальному, но тот отрапортовал, что в казарме никого не было. Звучало, как пиздеж. Вытащив КПК, Назар натыкал карту, и среди желтеньких и зелененьких точек вкруг Янова нашел одну желтую, с короткой подписью «Маркул». Сначала он ее зачем-то пометил звездочкой, а потом написал этой звездочке сообщение. Довольно цензурное, кстати, по меркам Долга. Оно состояло лишь из одного слова «Нахуя?». Звездочка помигала, в строке долго писал карандашик. Потом появилось «У меня завалялся, а ты сказал вчера, что у твоего сержанта сдох детектор». Следом еще одно, Назар и спросить-то ничего не успел: «Нисколько, отъебись». И под конец звездочка добила Назара: «Я с ума схожу, давай поговорим». Назар уточнил: «У тебя завалялся новый Велес за четыре тыщи? Не заливай мне, в казарме потолки старые.» Маркул ответил сразу же: «Бля, да отстань. Давай поговорим.» На это Назар долго молчал. Долго — это аж три минуты. Сходил стрельнул у дневального сигарету, выбрался под низкое, давящее небо, на востоке оно розовело, надвигался Выброс. «Подходи к градирне», настучал он, перескакивая через пути. Скорее всего, Ветерок был в рейде, но Назар был уверен, что он появится, был уверен так же сильно, как был уверен, что имя Ветерок ему идет больше чем чудное, будто иностранное какое, имя Маркул. Ветерок вывернул со стороны завода, без шлема, в своем жужжащем сервоприводами экзе он шел быстро, и Назар пошел ему навстречу, докуривая на ходу. У ворот градирни они встретились. Назар рассматривал его лицо, будто впервые встретил, как тогда, в апреле, когда свободовцы пришли с Милитари. Ветерок молчал, смотрел в ответ. Кто из них шагнул первым, Назар не понял, но он обнаружил себя обхватывающим ладонями лицо Ветерка, он осознал себя, а еще осознал, что без вкуса пива целовать его было в тысячу раз вкуснее, и он целовал его, пока хватило воздуха и Ветерок целовал его в ответ. После отступил, дернул неловко плечом: — Увидят же. — Увидят, — согласился Назар и посмотрел на свою руку, потерявшую что-то дорогое: кончики пальцев подрагивали. — Марк, это опасно. — Опасно, — подтвердил Марк и оглянулся на чернеющий дверной проем градирни. — Это же пройдет, да? — Это пройдет, — зачем-то сказал Назар и тоже посмотрел в проем. Там никого не было. — Это пройдет. Надо только немного потерпеть. — Да, — невпопад сказал Ветерок, ухватил его за дрожащие пальцы и потащил его в градирню. Там было пыльно, пахло псиной, Ветерок вытирал сожженую землю коленями и подставлял под пальцы свои волосы, забавно втягивал щеки и сосал, как в последний раз, у Назара темнело в глазах. Это нихуя не пройдет, это не проходило с первой минуты, это было настоящим, и никто не посмел бы отобрать это у Назара. Он пролился на землю и на нагрудник экза, ухватил за воротник и подтянул к себе, и забрал с его губ свой вкус. За стенами градирни бесновалась Зона, в наушнике щелкнуло, шипящий голос Вакуленко ворвался в их маленький мирок и сказал, что идет Выброс, а Назар не понимал, что такое Выброс. — Побежали, — сказал Ветерок, ухватил его за руку снова и они побежали, потому что Назар вспомнил: Выброс это смерть. Какое дело ему было до смерти? Он влюбился.