тысяча нарциссов или кто выключил звезды

      -Будем госпитализировать.       Женщина лет сорока только цокает недовольно на вердикт врача, как будто от этого акта проявления эмоций зависит хоть что-то.       -А ничего больше нельзя сделать? – решает уточнить, хотя ответ и так понятен. Серафим на окно за спиной доктора смотрит. Закрыто. Но холод по спине такой невероятный прошелся, что мельком проверить стоило. Наивно надеялся, что сквозняк тому виной, а не металл в голосе матери. Ошибся.       -Увы.       Роман Вениаминович, молодой, но толковый психиатр, только плечами пожимает. Объясняет, что лекарства надо подобрать грамотно, фаза острая, лучше пусть Серафим под присмотром будет.       -И вообще, врачи там хорошие, кормят прилично, с детьми занимаются, кружки есть всякие.       Но мама только вздыхает так, словно её единственного сына не к месяцу в психбольнице, а к месяцу варки в Адском котле приговаривают. Равноценно? Возможно. Но это не точно.       Когда это все началось, Серафим толком сказать не может. Сначала как-то тяжело было. Вот вообще всё. С кровати встать, кружку с чаем к пересохшему после сна рту поднести, зажигалкой чиркнуть. Да даже просто вдох сделать – уже подвиг. «Со всеми бывает», -думал, - «может, права мать, и вся эта хандра реально от того, что не делаю нихуя?»       Но это так не работало. Чтобы что-то делать, силы нужны, а сил не было ну совсем. Витамины, тщетные попытки режим наладить, Серафим даже отказом от курения и других вредных привычек заинтересовался. Снова решил на турниках подтягиваться во дворе (сил хватало только на два подтягивания, кстати). Не помогало ничего. Оставалось надеяться, что само отпустит. Но это «само» не отпускало - только хуже становилось.       Мать тревогу забила, только когда учителя в школе всерьез забеспокоились.       -Ваш ребёнок замкнут и не ладит с коллективом, - причитала классная, - по оценкам скатился, на уроках спит постоянно. Он нам статистику портит.       И все только плечами пожимали – бывает. Возраст такой, компьютер виноват, девочка ему понравилась, вот и переживает.       -Да от чего у него депрессия может быть? - сокрушалась мать на первом приеме у Романа Вениаминовича, - ему всего шестнадцать!       Но Роман Вениаминович усмехался только, головой качая и что-то в карточке записывая.       Территория больницы что-то заброшенное и одинокое напоминала. Пустое и пыльное. Серафим себя примерно так же чувствовал.       «И как тут бошку можно лечить?» - думает, даря зелень своих глаз голому могучему вязу, - «еще больше кукухой поехать можно же.»       Под ногами листва шепчет что-то, в нос вдруг бьет запах лежавшей травы. Серафим морщится, все еще на вяз смотря. Кажется, он никогда широкими сочными кронами никого не радовал. Стоит облезлый, машет голыми черными ветвями. Серафим им в такт качается. Туда – сюда, туда – сюда… Вяз этот тяжелый такой, холодный и неживой.       «Как я», - успевает парень усмехнуться прежде, чем мамин голос к себе его позовет.       Теперь вяз этот Серафим только сквозь грязное окно видеть будет.       Коридоры в больнице длинные и темные. Мигают местами одинокие лампочки, от мрака помещения не спасая совсем. Пока мама разговаривает с главврачом, Сидорин у стены обшарпанной стоит, пальцем штукатурку ковыряя. Успокаивает. Когда-то стена эта была темно-зеленая. Как морская волна почти. Но со временем облезла, выцвела. Провоняла лекарствами, слезами и пылью. Интересно, а с пациентами такие же метаморфозы здесь случаются?       Противно скрипят половицы. Полугнилые доски, криво прикрытые уродливым линолеумом. Исчерченный обувью, заляпанный краской, где-то – Серафим поклясться готов – даже кровь видна.       -Не ковыряй, - строго командует какой-то мужик в белом халате, - щас краску дам, будет тебе, эта… арт-терапия.       «Санитар, наверное», - Сидорин предполагает, моргая медленно – медленно. Нехотя – нехотя. Но Серафим – парень понятливый, поэтому он только отходит медленно от стены и за матерью плетется.       -Я черствый, как корка хлеба…       Замирает, краем уха уловив голос звонкий, низкий.       -Несъедобный, как корка хлеба в сытый лощ…       -Погоди – погоди, - вмешался внезапно в поток странных слов голос другой. Он теплее градуса на полтора и мягче совсем чуть-чуть. Как будто безопасней, но несильно, - я не успеваю.       Серафима любопытство одолевает. Выглядывает из-за угла, шпионит как будто. Такие же гадко-зеленые стены, вызывающие чувство душащих от тоски слез, пара низких столов и стульев, на полу растянулся широкий ковер с имитацией города и проезжей части (Сидорин от одного взгляда на него про детский сад вспомнил), разбросаны карандаши, бумага и игрушки. У окна – большой обшарпанный диван из самого дешевого кожзама цвета красного кирпича, на диване – два парня. Сидорину даже легче как-то становится, когда он понимает, что они сверстники ему. Словно он не один такой во всем мире в свои шестнадцать загремел в психушку.       -Ну ты успевай, - белобрысый парень с острым носом нервно ладони трет, - я же не повторю.       Слишком смазливый для голоса такого. Как морская буря: что-то до костей пробирающее и табун мурашек вызывающее, притягательное, но непредсказуемое.       -В сытый лощеный год, - продолжает, пальцем указательным в ритм слов тыкая.       Второй парень Сидорину кажется шире, крепче и коренастей. Могучей. С явным намеком на русую бородку, обрамляющую пухлогубый рот. Сводит брови густые к переносице, пишет старательно под диктовку, кончик языка высовывая. Сосредоточился.       -Заебись, - шепчет довольно и в улыбке широкой вдруг расплывается, - а дальше?       Но дальше слова сильным ветром не летят. Пара светлых глаз ровно на Серафима смотрит. Пронзительно, внимательно, изучая. Интереса нет, скорее, взгляд этот сканер напоминает. Машинальное считывание информации, которую, кажется, даже сам Сидорин о себе не знает.       -Ну?! – второй парень явно от нетерпения сгорает. Отрывает глаза от лохматой тетради, следит за траекторией взгляда друга и тоже гостя замечает. Процесс творчества на сейчас нарушен, но недовольна ли этим парочка простых и молодых ребят на диване? На лице пишущего до этого парня зажигается вдруг слабая, добрая улыбка, от чего Сидорин дергается невольно. Его здесь ждали как будто. И от этого не по себе становится: во всех этих наблюдениях и размышлениях Серафим забыл совсем куда он пришел. Они же оба не в себе, но откуда тогда взялось странное чувство, будто парень этот с лохматой тетрадью в руках просто видит больше, чем другим дозволено? И почему он Сидорину кажется в разы живее, чем его друг?       -Я…       -А, уже познакомились? – врач договорить не дает. Он, конечно, не такой добрый и комфортный с виду, как тот же Роман Вениаминович, но пока что внушает какое-никакое, но доверие. Крепкая рука Серафиму на плечо ложится, Сидорин ощущает, что пол под ногами тверже стал, а все вокруг – реальней, - Федор, Андрей, Серафим теперь будет жить с вами в палате. Проводите его, покажите спальное место, познакомьте с остальными.       Мужчина наклоняется к Серафиму чуть ниже, говорит более вкрадчиво, что мама зайдет попрощаться чуть позже и что завтра начнется лечение. Сидорин только кивает молча и глотает нервно. Кажется, что вокруг сошли с ума все, но не он. Кажется, что все это нехороший сон. До страшного не дотягивает пока.       -Никакого Андрея тут нет, - ползет до ушей погруженного в свои мысли Серафима шепот, подобный охотившемуся на свою жертву удаву, когда врач уходит куда-то. Смесь обиды и готовности нападать, которую Сидорин пугается. Впечатление буйного этот светловолосый не Андрей не создавал, но быть может всякое.       -Смотри, не взболтни, - Федор, а именно так назвал врач могучего парня с тетрадкой, в миг делается строгим. Снова брови густые к переносице сводит, к другу поворачиваясь резко, а затем и на Серафима, - и ты – тоже.       Сидорин кивает молча – понял, не дурак. Хотя применимо ли это выражение к тому, кто загремел в психлечебницу?       -А кто ты тогда? - вопрос вырывается внезапно и сам собой, когда Сидорин осознает этим парнем сказанное. И Серафим руку бы на отсечение дал, что готов был услышать все, что угодно: от Наполеона до императора внеземных цивилизаций, но никак не загадочное и до сегодняшнего дня неизвестное:       -Морда.