Танец на площади

      Босые ступни стучат по отполированным камням мостовой, распугивая редких общипанных голубей. Собравшийся на площади народ ритмично хлопает в ладоши в такт музыке, слышен смех и свист зевак.        С трудом, извиняясь и чуть ли не проползая на коленях сквозь шумную толпу, маленькому школьнику все же удалось добраться до объекта всеобщего восхищения. Светлые глаза мальчика, не моргая, расширились в удивлении: слишком уж диковинное было зрелище. На фоне ликующей публики, выгибаясь и шурша полами длинной юбки("вырядился, как баба, позор!"– донеслось из толпы), танцевал юноша. Светлая, почти белая коса хлестала по загорелой спине в такт бойким движениям, а украшения отливали золотом в закатном солнце: казалось, парень не замечал направленных на него взглядов... Мускулистая рука несколько раз ударила в бубен , и танцор изогнулся в изящном прощальном поклоне, звеня бубенцами на бёдрах. С позиции мальчугана было хорошо видно, как вздымается в испарине широкая грудь, прикрытая лишь легкой вуалью. Капелька пота стекла на кончик носа юноши, и тот со звонким смехом стёр её тыльной стороной ладони, поднимаясь и оглядывая собравшуюся вокруг него толпу ясным удивленным взглядом. Кажется, будто он очнулся от непродолжительного сна, и только теперь заметил собравшийся народ.       Слегка усмехнувшись, цыган махнул рукой своему приятелю, стоявшему неподалёку, подавая знак, и кудрявый юркий парень подмигнул ему в ответ, вприрыжку пускаясь по периметру толпы, протягивая крестьянам видавшую виды холщовую сумку. При виде грязных спутанных бинтов, покрывавших шею и руки парня, многие шарахались и открещивались от него, хотя на смуглом лице оного не было даже пятнышка проказы. Похоже, юношу совсем не смущало это, и он даже успевал отпускать какие-то лукавые шуточки по поводу поведения зевак, в перерывах между хождением колесом.       Светлокурый мальчик вертел головой, стараясь запомнить как можно больше, дабы было потом, что рассказать старшему брату. Взгляд в очередной раз скользнул по расходящейся толпе и остановился на том самом танцоре: светлая коса завязана в небрежный узел на голове, на плечах, вместо изящной вуали – какое-то рванье. Накинув капюшон, юноша благополучно слился с крестьянами, избегая взглядов подоспевших на шум стражников. Его кудрявого шатена‐помощника тоже нигде не было видно: оно и понятно, ему было ещё легче спрятать свою заурядную внешность.       Будто почувствовав на себе взгляд мальчика, танцор обернулся, на мгновение промедлив. Голубые глаза сверкнули во тьме капюшона, и школьник с неким сочувствием отметил про себя, что левый глаз юноши пересекает тонкий шрам, будто от стражеской секиры. Танцор по-дружески, будто они были знакомы уже много лет, улыбнулся мальчику и в последний раз взмахнул бубном, доселе скрытым под полами грязного плаща, казалось, не заботясь о том, что звон привлечёт служителей порядка.        Справа раздались грубые голоса: стражники пробирались через заметно редеющую толпу. Замешкавшись, мальчик слегка дёрнулся, оценивая обстановку, а когда вновь повернул голову к загадочному цыгану, его уже и след простыл: должно быть, скрылся в одной из улочек, либо окончательно смешался с толпой. Мальчик мечтательно улыбнулся: он никогда не видел, чтобы юноша так красиво танцевал... Будучи братом священника, он довольно часто проводил время на главной площади, и видел много различных зрелищ, от представлений с животными до публичных экзекуций, однако ещё никогда до этого мостовой не касалась нога парня в женской юбке. Немудрено, что таинственный танцор постарался скрыться, как можно скорее: ему грозит если не телесные наказание, то как минимум большой штраф, если стража поймает его за этим греховным делом. Безусловно, это ужасно. Это большой грех, не пристало мужчине носить бабью одежду. Однако почему же... — Эй, сопляк, прочь с дороги! Тут вообще люди делом занимаются, а не ворон считают! Ну, пошёл!        Вскрикнув от боли, мальчик отдёрнул босую ногу, придавленную тяжёлым сапогом. Мужчина с грузным лицом свысока торопливо ухмыльнулся, от него несло выпивкой. Не было сомнений в том, что этот инцидент был не случайным. Несколько раз растерянно моргнув, будто приходя в себя, школьник вскинул голову, нахмурив тонкие брови, собираясь ответить стражу порядка что-то колкое, за что наверняка ему затем отдавят и вторую ногу, однако мужик уже убежал в соседний проулок, звеня обмундированием. Брезгливо поморщившись, мальчуган ещё несколько секунд смотрел мерзавцу вслед, а затем резко повернулся и со всех ног помчался к собору, благо, людей уже было немного, и расталкивать никого не пришлось, пусть и с извинениями.        Пробежав через всю площадь, мальчик с трудом потянул на себя громадную дверь собора. Из темноты пахнуло ладаном и затхлостью, школьник торопливо перекрестился, отдавая дань Господу. В церкви не хотелось, да и нельзя было бегать, так что ему пришлось замедлиться, маневрируя между лавками. Он знал это место наизусть, и не боялся заплутать в тёмных коридорах. Во всяком случае, он уж точно знал, где находится кабинет его брата, а остальное уж не его забота.        С высоты собора танец юноши выглядел скорее как беззаботное хлопанье крыльев пёстрой бабочки. Отсюда виден каждый взмах длинной юбки, каждое инертное движение белокурой косы. Если прислушаться и постараться не обращать внимания на рукоплескания и ругань толпы, можно даже услышать звон браслетов на смуглых руках. Движения завораживали, манили за собой, изгибы талии и широких плеч очаровывали своей дикой, свободной и недоступной никому, кроме цыган, красотой. Красотой тела...мужчины? Фёдор внезапно вздрогнул, вцепившись в перила до побеления костяшек. Губы сжались в тонкую нитку, брови свелись на переносице. Доселе он никогда не замечал... О нет, нет, какой же бред. Это огромный грех, и ему не стоит даже думать о том, что он способен... Господь Всемогущий, нет. Даже мысль об этом греховна. Мысль о мысли... Фёдор все крепче стискивал зубы, наблюдая за неведомым танцором. Он даже не знает его имени, кто этот цыган? Откуда он? Какой же грех совершает этот юноша, осмелившись появиться в женской, недостойной одежде на публике! Однако не больший грех, чем... Ох, молчи, молчи! Это отвратительно! Если страже удастся поймать его, ему достанется по заслугам... Пусть другим неповадно будет и впредь разгуливать в бабском тряпье! Тем более в таком... непристойном! У какой бордельной девки он его отобрал?! Священник скрипнул зубами, рывком отталкиваясь от перил. Невыносимо, отвратительно, греховно, грязно...       Фиолетовые глаза неоступно следили за каждым движением танцора. Будто тёмная статуя, фигура архидьякона нависала над рукоплещущей цыганам толпой. Эти люди не задумываются о том, каким омерзительным грешникам потакают... На женщине не должно быть мужской одежды, и мужчина не должен одеваться в женское платье, ибо мерзок пред Господом Богом твоим всякий делающий сие. С малых лет Достоевский усвоил это, и теперь, с медленно нарастающим негодованием, не отрываясь, наблюдал за выступлением. Конечно, можно было бы спешно спуститься и разогнать прелюбодеев, однако вот уже и городская стража спешит пресечь столпотворение.        Увидев, что от нехотя редеющей толпы отделилась знакомая светленькая фигурка мальчика, Фёдор стремительно одёрнул полы тёмной рясы и практически практически прыжком пересек балкон, вновь усаживаясь за стол и берясь за перо. Сердце стремительно стучало в висках. Почему он так реагирует на это? Если кто ляжет с мужчиною, как с женщиною, то оба они сделали мерзость: да будут преданы смерти, кровь их на них... Нет, это отвратительно, отвратительно! Перо дрожит в костлявых пальцах, царапая бумагу. С улицы доносится ругань стражников и смех беззаботной толпы. Всё бы им только потешаться... Бесстыжие. Достоевский вздрагивает, когда в комнате раздаётся несмелый стук в дверь, хотя он ждал этого звука. — Войдите.        Скрипят несмазанные петли, и Фёдор поворачивается лицом к вошедшему, принимая самый безучастный и непринужденный вид. Протягивая руку к младшему брату, он мягко улыбается мальчику. — Это ты, Сигма... Чего ты хочешь? Опять что ли дать денег, чтобы ты снова где-то прогулял их со своими непутёвыми товарищами?        Он ласково гладит светлые волосы, неаккуратно обрезанные когда-то ножом. Со смертью родителей он поклялся полностью заменить мальчику и отца, и мать, и надеется, что все потраченные усилия пойдут впрок будущему ученому или священнику. — Нет, мне не нужно денег. Ну, конечно, я бы не отказался, однако не смею просить... Я хотел рассказать об одном странном зрелище, которое только что увидел! Ты сидишь здесь сутками, будто крот, и даже не видишь ничего дальше своих глупых книг...        Сигма обиженно надувает губки, однако затем сразу же забывает о своей досаде: желание рассказать о странном танцоре слишком велико. — А между прочим, это было на площади перед собором! Неужели ты не видел? — Нет...Нет. Ты же знаешь, как редко я открываю окна, а выхожу на балкон и того реже. Ну же, расскажи мне, что там было? Опять поймали какого-то вора? Или приходила гадалка? А может, сожгли ведьму?        Фиолетовые глаза горят неподдельным интересом. Впрочем, будь даже Фёдор в половину худшим актёром, Сигма бы ничего не заметил, взахлёб рассказывая подробности дивного выступления. — Там был парень, цыган! Он танцевал, как это делают девушки, и юбка у него было такая же, и даже вуаль, представляешь? А ещё у него была длинная коса, почти белая! Он был очень красивый, я сначала не поверил, что это мужчина! А ещё у него был помощник, кудрявый и в каких-то бинтах, он не танцевал, но ходил колесом! А потом....Ты меня слушаешь? — Что?.. Да, конечно. Прости, плохо спал...        Сигма кивает, продолжая в красках описывать танец юноши, переминаясь с ноги на ногу на холодном каменном полу. Казалось, он не замечал помрачневшего вида своего брата...Или и правда не замечал? — А потом один стражник наступил мне прямо на ногу своим тяжёлым сапогом, и я... — Сигма. Ты ведь понимаешь, какой грех совершают эти люди? И цыгане, и толпа, и даже ты. Негоже мужчине в женскую одежду облачаться, а ты это рассказываешь так, будто восхищаешься этим постыдным поступком! — Я вовсе не восхищаюсь... Это все просто...Очень необычно. И я был очень удивлён, что им хватило смелости заниматься этим прямо перед собором.       Фёдор видит, как братишка потупляет взор под его менторским взглядом, и смягчается, по-отечески целуя его в щеку. — Ну, не стоит. Всё в порядке, Сигма. Ты ведь признал свой грех, а значит, половина пути к исправлению уже пройдена. Теперь иди вниз и помолись. Не беспокойся, я уверен, этих прелюбодеятелей уже ищет городская стража. Им не уйти от наказания. Ступай, у меня много дел...Вот, можешь взять это.       Вложив горсть монет в ладонь мальчика, Достоевский аккуратно выставляет того за дверь и снова склоняется над рукописями, погружаясь в свои тяжелые, грязные мысли, покусывая кончик пера.        Близился вечер, и над остроконечными черепичными крышами домов уже забрезжил лиловый закат. Сигма бесцельно бродил по кривым улочкам, порой наклоняясь, чтобы погладить бездомную собаку, или подобрать маленькую монетку, завалившуюся в трещину в тротуаре – конечно, последнее случалось не так часто, как хотелось бы. В кулачке мальчик всё также сжимал деньги, подаренные ему старшим братом.