На миллион моры

В эту ночь они оба спят беспокойно. Кайя изо всех сил прижимает Дилюка поближе к себе, утыкает в свою грудь и обвивает всеми конечностями, будто в любую секунду их снова могут разлучить, заперев по разным спальням. Но никто этого не делает, в коридоре всю ночь стоит абсолютная тишина. Которая, впрочем, стояла и днем. Будто купол траура опустился на весь особняк, заставляя всех его обитателей сожалеть и молчать. Особенно Кайю и Дилюка. Сердце до сих пор не находило себе места. Еще днем в имение вернулись мужчины, что уезжали вместе с графом. Тогда в окно Кайя заметил охотничьих собак, а еще целую кучу дичи. В целом, это объясняло, куда так надолго пропал Тарталья: решил насобирать себе гору животных трупов, спал, наверное, в еще теплых тушах медведей, пил снег, мылся в нем же. Дилюк больно шлепнул хвостом по шее — Кайя перестал вслух расписывать свои фантазии и замолчал вновь. В любом случае, Тарталья не вернулся вместе со всеми. На этот счет даже появился отдельный вид тревоги, будто судьба оттягивает неизбежное. Страшное и зловещее. Но посреди ночи Дилюк резко просыпается и вцепляется в плечи Кайи когтями: — Он едет. Кайя от резкости и в секунду улетучившейся дремы чуть не вскрикивает от ужаса, только давится воздухом и после долго ловит его ртом, пытаясь сделать нормальный вдох. Спорить с шестым чувством Дилюка абсолютно глупо, оно никогда не подводило. И от этого в животе что-то тревожно поджимается. Пусть новость и ожидаемая, но все равно до смерти пугающая. Кажется, что опасность ледяным дыханием уже прямо сейчас дышит в его шею. Вас накажет Его Сиятельство. Лично. Кайя не получил наказания еще за прошлый свой проступок. Рука графа наверняка не зажила до сих пор. А теперь Кайя провинился еще больше, снова, не прошло и недели. Он бы смирился, попади после этого под горячую руку Тартальи, но теперь под раздачу может попасть и Дилюк. Мысли дрожащей паникой расходятся по всему телу. Что с ними сделают? Насколько все изменится уже завтра? Кайя тяжело сглатывает, дрожа уже всем телом, а Люк вдруг начинает шептать успокоения. И вновь планы, как им все исправить. Кайя жмурится, утыкаясь носом в его рыжие волосы, и тихо согласно мычит на все предложения. Даже на максимально абсурдные. Даже на безумно пугающие. Он постарается все сделать. Ради Дилюка что угодно. Только… вся решительность испаряется из Кайи, стоит утром почувствовать чужое присутствие в комнате. Тарталья опять смотрит, и взгляд его будто прожигает в теле дыры, настолько он ощутим даже с закрытыми глазами. Переживая всю ночь, Кайя так и не уснул, и сейчас тело трясло и ломило от непрекращающегося стресса. Но отступать совсем некуда, Кайя собирается с силами, а Дилюк в это время «просыпается» первым, потягивается и оборачивается на графа: — С возвращением, господин. Кайя спешит подняться тоже, пусть руки подгибаются и даже привстать становится проблематично, но он садится на кровати и переводит взгляд на человека. Тот вновь стоит у окна. Из-за пасмурной погоды теперь, в отличии от прошлого раза, его лицо видно вполне четко: он улыбается. Волосы на затылке в секунду встают дыбом. Кайя не может понять, что за этой улыбкой скрыто. Ехидство? Злость? То самое безумие? Но он спешит поприветствовать своего хозяина тоже, лишь бы не разгневать его раньше времени. — Вас так долго не было, — продолжает мяукать Дилюк, уже поднимаясь на ноги и поправляя свои растрепанные волосы. — А вы скучали? — усмешка Тартальи заставляет поежиться, граф подходит ближе к Люку, чуть наклоняясь и внимательно разглядывая его. Кайе хочется выплюнуть в ответ что-то определенно ядовитое. Но сейчас нельзя, не в его положении, не с колотящимся в груди сердцем. Дилюк молчит, очевидно, боится быть пойманным на явной лжи. Только опускает уши и будто стеснительно прижимает руки к своей груди. Со стороны это выглядит достаточно трогательно, особенно, если не знать настоящий характер Дилюка. Граф же вновь хмыкает и в пару шагов подходит уже к Кайе, с новой улыбкой разглядывая и его: — Вот ты точно по мне скучал, — смеется человек, но не выглядит злобным. Кайя действительно не чувствует от него никакой агрессии, это путает, заставляет потеряться. От растерянности не получается ничего ответить, но Тарталье это и не нужно. Он кладет руку Кайе на щеку, ведет большим пальцем по зажившей скуле и губе, внимательно разглядывая, потом спускается ниже и отодвигает ворот рубахи, хмуро рассматривая шею. На ней уже нет следов, да и на лице тоже. От всех прошлых увечий не осталось ничего или же отпечатались розовые шрамы, но те были под одеждой, а не там, где сейчас искал граф. Сердце бьется испуганно, мешая спокойно дышать. Ощущать пальцы Тартальи на лице оказывается не так неприятно, сколько страшно. Будто в любую секунду они могут вновь сомкнуться на шее, даже если сейчас касаются ласково и осторожно. Кайя жмурится, когда пугающая картинка становится все четче, а пульс в ушах оглушает. Почему это настолько страшно? — Мне пришлось приехать раньше, чем я планировал, — отступает Тарталья на шаг, убирая руки за спину и выпрямляясь. — Сегодня у меня еще одна встреча. Вам там быть не обязательно… Был у портного, привез вам одежду. Пока успели сшить только два костюма… М-м, ну, посмотрите? Дилюк кивает и берет Кайю за руку, подводя к креслу, со сложенной на нем стопкой вещей. Кайя даже не заметил их, настолько все его внимание было занято этим человеком. И даже сейчас слишком волнительно отводить от него взгляд. Но Тарталья стоит на месте, склоняет голову вбок и смотрит с легкой улыбкой, будто всем этим показывает, что опасаться его не стоит. Неужели ему не доложили об их маленьком побеге в левое крыло? Не рассказали о порке приставленной к ним служанки? Неужели бояться сейчас было нечего? Не верится. Но если есть небольшой шанс, то ему нужно подыграть. Кайя тянется к своей стопке с синими тканями и по очереди достает из нее вещи. Белые гольфы, темные брюки с высокой посадкой и двумя рядами красивых пуговиц от запаха сзади, все как старик-портной и обещал. Дальше лежит белая рубашка. И Кайя не может оторвать от нее взгляд. Она — настоящее произведение искусства, сошедшее с рисунка, воплощение элегантности и легкости. Широкие рукава, изысканные детали спереди — легкими волнами и узорами вниз от воротника — утонченность и роскошь. А тонкий материал словно соткан из воздушных облаков. Но и на этом не все. Яркий жилет, фрак безупречного кроя из крепкого сукна. Все вышито узорами, блестящими нитями, просто безумно красиво. Снизу лежит еще несколько украшений: броши, цепочки на воротник и запонки на манжеты. Только Кайя пока не решается притронуться к ним. Хвост и так неистово мечется за спиной. Человеческая мода странновата, но все-таки Кайя не удерживается от того, чтобы прижать эти вещи к себе, по-детски восхищаясь сокровищу в своих руках. — Нравится? Примерьте, — вдруг раздается у уха, и Кайя резко оборачивается на графа, встречаясь с ним глазами, — я прикажу шить дальше, если это вам подойдет. — Сейчас? — тяжело сглатывает Кайя, тушуясь от чужой близости еще больше. Тарталья приподнимает одну бровь, будто не сразу понимает вопрос, наклоняет голову чуть вбок и разглядывает Кайю, словно что-то сможет понять по его лицу. Дилюк рядом просто смотрит, боится сделать что-то не так. Пока совершенно не понятно, как стоит вести себя с этим человеком. Действительно он добродушен или лишь притворяется, чтобы после ударить больнее. Кайя знает людей: они обожают играться. Особенно с доверием: протянуть что-то нужное с улыбкой, а в последний момент быстро убрать руку, строя печальное лицо. Дать и отобрать. Поселить надежду и все разрушить. Граф выглядит таким же играющим с этими улыбками и пустыми глазами — за ними нет абсолютно ничего. И все же Тарталья тихо смеется и отходит на шаг назад, снова странно улыбаясь: — Дилюк, подойди. Тон его голоса не командный, но от этой фразы по шее все равно разбегаются мурашки. Люк кивает, оставляет вещи на кресле и садится на кровать, куда указывает ему Тарталья. Кайя тоже складывает одежду обратно в стопку и сжимает кулаки, переводя дыхание и опасливо наблюдая за тем, что будет дальше. Но граф не спешит касаться Люка или раздевать его, вместо этого он тянется к небольшому чехлу на своем ремне и достает оттуда связку ключей, на свету перебирает их и выбирает один: тонкий, маленький и золотой. А после садится перед Дилюком на одно колено и не спеша расстегивает цепь на его ногах. Оковы падают на мягкий ковер, бряцая звеньями цепи друг об друга, — дзынь-цинь-цинь, — и оглушает тишина. Конечно. Ключ все это время был у Тартальи. Они так сильно рисковали бессмысленно. И Надя пострадала ни за что. И граф сейчас так отчетливо показывает свое превосходство в этом. Наказывает уже одним только фактом. Уши опускаются к голове, словно вина давит не только на душу, но и на него всего полностью. Кайя до боли кусает щеку и не может поднять взгляд до того момента, пока Тарталья не заговаривает вновь: — Так что же, мне выйти или позволите остаться? — Зачем? — озлобленно вырывается из Кайи быстрее, чем он успевает сдержать это в себе. Граф поднимается на ноги, вновь непонимающе смотря на Кайю. Он убирает обратно ключ, подбирает с ковра цепь и кладет ее на стол, на него же опираясь поясницей, а руки складывая на груди. — Хочу. Кайя поджимает губы, смотря в синие глаза в ответ. И это все? Кайя спрашивал даже не об этом. В груди разливается горькая обида, негодование, злость. Их хочется сплюнуть, выхаркать куда-нибудь на обувь графу. Но… нельзя. Дилюк сбоку смотрит чуть испуганно и быстро машет хвостом с четким интервалом: «Нет». Кайя знает, что ему не стоит нарываться еще больше. Но просто не может… настолько не понимать этого человека. — Зачем… вы спрашиваете? Хозяин. Тарталья вновь приподнимает брови, но после наоборот хмурится, подносит руку к губам и задумывается. Будто вновь выпадает из реальности. О чем он размышляет? Почему молчит? Кайю пробивает дрожью лишь от одной этой неопределенности. Точно зря он вообще начал задавать вопросы. Точно зря язвил. Забавно, что сначала молчаливым просил быть граф. А этой ночью уже и Дилюк. Может, и правда у Кайи язык без костей, а в голове ветер. Старшие вечно твердили ему именно это. Кайя не старался быть лучшим, в отличии от Люка. На уроках не боялся показать характер, спорить с учителями, а иногда даже просто встать и уйти. «Это возраст», — вздыхал Крепус и не был слишком строг. «Это глупость и наглость», — рычал Крепус на Дилюка, стоило и ему учудить что-то подобное. Люк был старше только на полгода. А «возраст» Кайи длился уже пять лет. Несправедливо. Но даже прямо сейчас Дилюк взваливает всю ответственность на себя. Кайя понимает это по его решительным глазам и поджатым к голове ушам. В пару шагов Люк подходит к Тарталье и останавливается перед ним. С небольшой задержкой граф отмирает и переводит на него взгляд. Дилюк не медлит и тянет с себя ночнушку, оставаясь перед человеком обнаженным. Смотрит на графа снизу вверх пару долгих секунд и подходит еще ближе. Берет ладонь Тартальи в свою и целует на человеческий обычай. Сердце в груди Кайи трепыхается раненой птицей, но он стоит на месте. Как и просил Дилюк ночью. Только смотрит и сжимает кулаки до ощутимой боли. — Можно ли что-то сделать для вас, господин? — шепчет Люк, не отпуская чужой ладони. — А что ты хочешь мне предложить? — усмехается граф, наклоняясь ближе. — Ублажить вас, — не сомневаясь и не отводя взгляда, выдыхает Дилюк. Голова немного кружится, и Кайя осторожно хватается рукой за подлокотник кресла, действительно боясь упасть. Он безмолвно смотрит. Хочет подойти, вмешаться, завернуть Люка в одежду, спрятать, не позволять. Но… разве он может предать Дилюка, раз ночью обещал? Или тем самым он предаст их обоих? Душа рвется на части, совсем не зная, что будет верным. Это же случится в любом случае. «Лучше начать нам. Лучше так выпросить прощения. Так будет лучше, Кай. Так будет лучше». Так будет лучше, да? — В самом деле? — продолжает улыбаться Тарталья и свободной рукой касается рыжего уха, оглаживая его пальцами. — Да, — шепчет Дилюк. «Нет», — кричит голос в голове Кайи. Но его никто не слышит. Даже сам Кайя за гулом своего сердца. Пальцы человека скользят по рыжей шерсти к волосам, перебирают несколько прядей. Длинных, мягких и шелковистых. Тарталья улыбается, выглядит спокойно и расслабленно, точно тихая река. Но внутри водовороты — секунда, и Дилюк оказывается на человеческих руках. Граф подхватывает, крепко держит, а Люк испуганно мяукает, вцепляясь в широкие плечи. Пугается и сам Кайя, чуть не срываясь с места. За пару движений Дилюка уже опускают на кровать. Граф нависает, опирается коленом между оголенных ног и смотрит в алые глаза. Кажется, что сам воздух накаляется, обжигая легкие все больше. Дилюк не ежится и не закрывается, выдерживает взгляд и эту близость. Тарталья, правда, не спешит, и Люк вновь тянется к нему руками первым. Почти касается лица, но осекается, прижимая уши вплотную к голове: с людьми ласк не бывает, они им не нужны. Однако, граф недвижно наблюдает, будто чего-то ждет. Люк мнется, не решается, но все же тянется к застежкам на чужих штанах. Кайя всем телом замирает — так страшно, что тяжело дышать. Тарталья вдруг ухмыляется лишь шире, в два счета ловит руки Дилюка одной своей, придавливает за запястья к простыням и смотрит с еще большим интересом. Хвост Люка замирает, как и весь он. Только испуганно смотрит на человека с все еще опущенными ушами. А граф больше не медлит: свободной рукой проводит по молочной коже шеи и плечей, смахивая с них ало-рыжие пряди, надавливает пальцами на ребра и живот, сжимает за бок — на нежной коже тут же расцветают красные следы. Дилюк прикусывает губы и сводит брови, но не произносит ни одного звука, не делает ни одного лишнего движения. — А что же твоя «пара»? — вдруг бархатистым голосом Тартальи разносится по спальне, пока его пальцы оставляют новые краснеющие пятна на бледных бедрах. — Или для вас это ничего не значит? — Значит, — тут же выдыхает Дилюк, распрямляя уши и дергая хвостом. — Он же… здесь, он со мной. Кайя ловит взгляд алых глаз и крошится в это мгновение. Слишком это невыносимо. Кайя всегда был рядом, в паре метров за прутьями решеток, всегда смотрел, не смея отводить взгляд. Глаза в глаза, пытаясь взять хоть каплю боли на себя. Ни за что не оставлять. — Ха, очень интересно. От человеческих усмешек ревет что-то внутри. От страха перед этим человеком дрожат колени. Кайя ловит себя на дикой мысли: он даже не задумывался о том, чтобы сейчас напасть. Напрыгнуть со спины? Разорвать клыками шею? Нет. Ничего. Все тело словно сковано цепями, не двинуться, почти что не дышать. А граф расходится все дальше: бедра Люка почти полностью розовые, дыхание сбившееся, а глаза испуганно блестят от каждого нового прикосновения. Тарталья трогает его быстро, грубо и повсюду. Сжимает даже уши, оттягивая их в стороны. Дилюк жмурится от неприятных ощущений, машет хвостом, и все-таки мяукает, когда хватают за пушистый кончик и его. — Правильно я понимаю… что тебя будут брать здесь, на этой кровати… — тихо выдыхает граф с усмешкой, потягивая рыжий хвост. — А Кайя будет на это смотреть? Он очевидно ехидничает, веселится и даже не скрывает этого. Дилюк же от этой фразы сжимается и морщится. Кайя почти чувствует, что Люк подходит к грани своего наигранного спокойствия. Еще немного, и Кайя сам растечется слезами по щекам. Сколько бы это не происходило в прошлом, это никогда не станет чем-то привычным, это никогда не станет просто. Только больно, страшно и убивающе изнутри. «Но, Люк, я не смогу так. Я никогда не смогу с кем-то, кроме тебя…» «Я… я понимаю, я сделаю все сам, а ты просто будь рядом». «Нет… Люк». «Кайя, пожалуйста. Я знаю, что ты пока не способен… участвовать в подобном. Поэтому я предложу себя. Нам это нужно. Линян наверняка был прав. Без этого все станет хуже… Хвостик, ничего страшного. Просто… будь рядом, и все. Хорошо?» — Нет, — с запалом выдыхает Кайя, жмурясь изо всех сил. Ни за что. Ни за что на свете он больше не допустит подобного. Просто не может. Это неправильно и разрушит его до конца, их обоих. Кайя ярко чувствует это прямо сейчас. Он не может этого допустить, никаким образом. Тарталья удивленно оборачивается на него через плечо, все еще прижимая Дилюка к кровати, и хитро щурится, разглядывая внимательным взглядом. От него все еще не по себе, но теперь в груди горит маленький огонек, разгоняющий сковывающий ужас. — Я буду… участвовать, — хрипло выдыхает Кайя и все-таки делает первый шаг. Ноги все равно подгибаются, но он проходит к кровати, неловко залезает на нее рядом, только все равно боится поднять на человека взгляд. Зато глаза Люка горят удивлением и какой-то… нежной благодарностью. Кайя улыбается ему и дрожащими руками тянется к краям своей рубахи, стягивая ее с себя. Кажется, что по оголенной коже тут же пробегают мурашки от холода. Но оказывается, что пробегают они от прикосновения Тартальи к его плечу. Кайя испуганно переводит на него взгляд, скользит им по задумчивому лицу и тут же отводит в сторону, пытаясь ровнее дышать. Видимо, граф отпускает запястья Дилюка, потому что последний накрывает своей ладонью ладонь Кайи и мягко сжимает. Пытается успокоить. Но сердце испуганно стучит в груди, особенно когда граф оказывается за спиной и хмыкает где-то около уха. Тарталья притягивает к себе Кайю, спиной прижимает к своей груди, руками все бродит по талии, надавливает на ребра, оглаживает ладонями — большими, шершавыми от мозолей и обжигающими. Ужас волнами растекается от каждого прикосновения. И Кайя дрожит, сам ощущает насколько крупно, настолько сильно, что стучат даже зубы, и он прикусывает язык, лишь бы это было не так заметно. Граф пока не снимает с него штаны, да и с себя тоже, но это не мешает представлять яркими картинками, что будет дальше. Так уже было. Много раз, со спины. Головой в пол, ладонью между лопаток. Вспышками боли снова и снова. Дилюк в секунду оказывается перед лицом, ловит взгляд, а ладонями касается груди, будто пытается ими поймать безумно колотящееся сердце. Кайя хочет быть сильнее ради него, хочет прошептать, что все хорошо. Но когда Тарталья горячо выдыхает в шею, все тело пробирает спазмами ужаса. — Ты дрожишь, Кайя, — с усмешкой шепчет граф в загривок. Кайя в ту же секунду пугливо поворачивает на него голову, встречаясь взглядом с синими омутами и чувствуя, что снова чуть не тонет, испуганно захлебываясь. — Тебе страшно? Или ты настолько зол, м-м? — продолжает улыбаться Тарталья, сжимая руками смуглые плечи. — Я… не дрожу… — Как осиновый листик. — Он просто переживает, господин, — тихо мяучит Дилюк, подползая еще ближе. — Отчего же? Разве вы не занимаетесь этим вдвоем? — смеется граф. Дилюк тут же опускает уши и прикусывает губы. Молчит. А Кайя так и боится произнести хоть звук, продолжая дрожать от каждого выдоха у своей шеи. Чужие руки продолжают сжимать его, граф ждет ответа не так долго. Уже через пару секунд смеется глухо, проводит носом по шее Кайи и шепчет в ухо: — Такой решительный защитник… — улыбается, опаляя дыханием, — только вот дрожит, стоит коснуться его… Кайя действительно дрожит всем телом, боясь сделать хоть вдох. Дилюк рядом будто замечает это, касается графа сам, пытаясь перевести фокус внимания на себя: ластится к человеческим рукам, оставляет на них несколько поцелуев. Кайя замечает это лишь краем сознания и поэтому не сразу понимает, что Тарталья смеется, а после отстраняется от него и вовсе поднимается с кровати. Кайя растерянно оглядывается на графа, как и Люк. По коже пробегают еще десятки мурашек, но теперь от настоящего холода. А еще холодным вдруг выглядит сам Тарталья. — Господин, — первым реагирует Дилюк, тоже подскакивая с кровати и вновь подходя ближе к человеку. — Позвольте мне… Картинки перед глазами размытые и медлительные. Вот Люк снова тянется к рукам графа, что-то шепчет, пытается вновь приласкаться. Тарталья же просто смотрит, никак не реагируя. Но после шлепает Дилюка по ладоням, смотря сверху вниз даже как-то… презрительно. — Ха! Нет, спасибо, — фыркает граф, поправляя на себе одежду. — Время завтрака. Как будете готовы, спускайтесь вниз. Дверь хлопает, и только от этого громкого звука Кайя окончательно приходит в себя. Дилюк так и стоит на месте. Смотрит на свои красные ладони и молчит. И сердце в груди Кайи снова разгоняется быстрее, почти останавливаясь, когда Дилюк переводит на него большие ошеломленные глаза. Кайя тоже не может понять, что произошло сейчас. Почему граф настолько переменчив. До этого он касался так нежно. А теперь будто… что-то в нем переменилось. Будто от чего-то ему вдруг стало неприятно. Мысль не была бы такой глупой, если бы Кайя не знал, зачем их купили. Зачем бы тогда граф сначала согласился, если бы ему подобное было не нужно? И почему на собственной душе так гадко? — Он стал так холоден и груб, — начинает Дилюк шепотом, садясь на край кровати и сжимаясь. — Он казался мягче… нежнее. Кайя… Я что-то сделал не так, — шепчет он, утыкаясь лицом в свои колени. — Не надо было предлагать самому. Он понял, вспомнил, что мной пользовались. Понял, какой я. И ему стало противно. Кайя… Сердце все-таки взрывается. Кайя давится воздухом и в ту же секунду падает перед Люком на колени, крепко обнимая его. О, Архонты. И как в голове Дилюка эти мысли постоянно связываются и становятся настолько разрушительными. Даже слышать их невыносимо больно, не представляя насколько больно их еще и ощущать. Кайя обнимает изо всех сил, гладит по спине, по голове и не прекращая шепчет, что все не так. Только Люк будто и не слушает, содрогается все сильнее и сильнее. А после Кайя чувствует горячую влагу на своем плече. Будто Дилюк плачет. — Я… кем я стал… — задыхается он от слез и рыданий. — Я предложил себя. А от меня брезгливо отказались. Дилюк плачет? — Я отвратителен… — Мяука… тише, это не так, — оторопело возражает Кайя, ловя заплаканное лицо в свои ладони и стирая с него ручьи слез. — Ты ни при чем. Он же безумен, помнишь? Он безумен. Ты все сделал правильно. Просто это безумный человек. Он сам не знает, чего хочет. Все хорошо. Не случилось ничего плохого. Дилюк смотрит на него совсем разбито. Впервые он плачет настолько искренне и истерично, слезы совсем не прекращаются. Кайя целует его мокрые щеки, вылизывает их и глухо мурчит, сплетаясь хвостами. Это помогает не сразу. Лишь через пару долгих минут рыдания становится тише. Люк утыкается лицом в смуглое плечо и хрипло дышит, впиваясь в спину когтями до крови. А Кайя стойко терпит, не прекращая мурчать и успокаивающе гладить по рыжим ушам, что совсем недавно больно оттягивали и сжимали. Немного позже Кайя тянет Люка к креслу с новыми вещами, сам переодевает его и себя. Дилюк совсем не двигается: голова и уши опущены, хвост безвольно свисает вниз, а из-под рыжей челки слышны тихие шмыганья. Кайя осторожно зашнуровывает его брюки, застегивает все пуговицы на рубашке и жилете, поправляет воздушное жабо, а после причесывает рыжие волосы, собирая их в высокий красивый хвост. Люк выглядит превосходно, только красные глаза совсем не идут этому образу прекрасного принца. Дилюк ступает совсем маленькими шагами, еще не привыкнув к отсутствию цепи на ногах. Небольшие каблуки на туфлях непривычно стучат по деревянному полу — быть тихим теперь особенно не получится. По лестнице и всему дому носятся служанки: все так оживает, стоит вернуться в особняк графу. Кайя замечает на себе взгляды горничных и чуть смущенно поправляет собственную одежду. Неужели теперь в их глазах он не похож на зверушку? В большом зеркале на первом этаже на Кайю действительно смотрит… благородный и роскошный Леоэнриец. Отражение кажется чужим, ненастоящим, но стоит в нем появиться и Люку, как душа истошно кричит и поет. — Ты очень красивый, — не выдерживает Кайя, быстро поворачиваясь к Дилюку и заглядывая ему в глаза. Рыжие уши прижимаются к голове, а родной взгляд кажется смущенным и даже чуть неверящим. Но Дилюк улыбается уголками губ и шепчет, что такой Кайя, а не он. Неправда. Но спорить некогда, граф и так ушел от них уже очень давно — повезет, если завтрак еще не закончился. Но в столовой их встречает никто иной как Тарталья. Он сидит за главным обеденным столом на десять персон, только накрыто лишь на него одного. Маленький круглый столик в другом конце столовой, у окна, где обычно обедают они с Люком или где перекусывают слуги, стоит сейчас пустым. Все-таки сегодня они останутся без завтрака. Дилюк отмирает первым — Тарталья все еще смотрит на них с куском хлеба в руке — и кланяется, точнее делает полупоклон. Кайя спешит повторить этот человеческий обычай и скорее последовать за Дилюком, уже разворачивающимся к выходу из столовой. — Думал, вы уже откушали, я только пришел, — заговаривает граф, заставляя их остановиться и обернуться. Кайя опускает взгляд и отрицательно качает головой. — Ясно. Ну, что ж… Людмила! Дорогая, попроси на кухне приготовить еще на двоих и накрой господам-котам рядом со мной. Кайя вздрагивает от такой фразы-обращения к ним. Так их называла только Надя. Даже Катерина ни разу не называла их никак, кроме как на «вы». Откуда граф узнал? Или… это граф приказал Наде так обращаться к ним? Людмила не выглядит чем-то удивленной, только активно кивает и уточняет, где именно стоит накрыть. Граф улыбается и указывает на два места за столом ровно напротив себя. Значит, рабы могут есть за одним столом со своим господином? Кайя задумывается, но скорее отмахивается от всех лишних мыслей, он и не хочет этого знать. Он лишь скорее занимает место, на которое граф ему указывает, Люк присаживается рядом, все еще не поднимая взгляда и ушей. Кайя, чуть выдохнув, скорее ловит его хвост своим под столом. — Костюмы подошли? — хмыкает Тарталья, пока не трогая свою еду, а лишь подпирая лицо кулаком и разглядывая их с тонкими морщинками-лучиками у глаз. — Да, — неуверенно выдыхает Кайя, понимая, что весь диалог ляжет на его плечи. Люк вряд ли способен сейчас говорить. — Спасибо… — Ваши приборы, господин-кот, — негромко произносит служанка, расставляя тарелки и вилки вокруг Кайи. Договорить не получается. Кайя замирает, не сразу понимая, почему он слышит это опять. И при этом в словах девушки не звучит насмешка. Люди здесь действительно во всем слушаются Тарталью? Повторяют за ним? — Не за что, мне тоже нравится, — хмыкает граф и наконец принимается за еду, когда первые блюда ставят и перед Дилюком с Кайей. В этот раз завтрак роскошнее, чем во все дни до этого. Запахи сразу же закрадываются в нос, мешая думать о чем-то другом. Вчера он почти не ел, тошнило только от вида еды. Но сейчас, казалось, что Кайя готов заглотить все содержимое тарелок, даже не пережевывая. На столе непривычно лежит в несколько раз больше приборов, Кайя знает для чего, но не знает, как именно принято у людей. Он изучал их этикет ребенком в Леоэнрии, но сейчас… в голове осталось только что-то про вилку для рыбы и ложку для супа. Дилюк тоже не спешит притрагиваться к приборам и еде, только стягивает губы в тонкую полосу и сжимает кулаки под столом. Но… зверушкам и не нужно знать этикет, ведь так? Кайя поднимает взгляд на Тарталью, после уже привычно замирая от увиденного. Все приборы графа свалены в одну кучу, сбоку от тарелки, а сам он ест и салат, и омлет одной большой… ложкой, в другой руке держа уже новый кусок хлеба и заедая им абсолютно все. Еще одно проявление его безумства? Хотя нет. Скорее, дело в том, что Тарталья не аристократ с рождения, как сказал тот мерзкий барон. Обычные люди, не обладающие всеми этими сословиями и звучащими фамилиями, выглядели ведь гораздо проще. По крайней мере, до пленения Кайя был знаком только с обычными крестьянами, жившими недалеко от Муракату. Они просто одевались и просто говорили, много смеялись и с радостью меняли разные вещи на пушнину и дичь. Здешний граф не был похож на них. На вид — и вправду граф: высокий, статный, властный. На деле — вовсе варвар. — Почему не едите? — ловит Тарталья взгляд Кайи на себе. — Не надо ждать моей команды. И попробуйте мясо. Граф указывает своей огромной ложкой на тарелку в центре стола и ожидающе приподнимает одну бровь. Кайя неуверенно сглатывает и берет из кучи приборов самую удобную на вид вилку, Дилюк неспешно следует его примеру. Есть в присутствии этого человека некомфортно, но приходится. Радует, что еда действительно оказывается вкусной. Кайя видел несколько раз поваров, что выбегали по делам из кухни. Их было много, и от них вкусно пахло, как бы странно это не звучало. — Оленина? — тихо спрашивает Дилюк, ковыряясь в своей тарелке, куда успел отложить кусок мяса. — Да, — Тарталья прикрывает свою улыбку прозрачным стаканом с водой. — Выслеживали его несколько дней. Из-за браконьеров в лесах стало намного меньше дичи. А еще не осталось фелити, хочет добавить Кайя, но уже привычно прожевывает все лишние слова и скорее сглатывает их. Дилюк на рассказ графа кивает и тихо благодарит. Очень медленно до Кайи доходит происходящее. Он привез им ту самую оленину? Получается, выполнил их маленький каприз. Только снова говорить «спасибо» не хочется. Слишком много чести для человека. Кайя тянется за небольшой тартинкой с рыбой в центре стола, но мажет пышным рукавом по тарелке с овощами. Он тут же испуганно одергивает руку и осматривает белую ткань. На ней расползаются два небольших маслянистых пятна, а сердце Кайи в груди испуганно прыгает. Испортить новую вещь в первый же час? Он даже не может представить, где и как он будет пытаться ее отстирать. Крепус постоянно ворчал, стоило испортить дорогие вещи. А эта рубашка стоила наверняка безумно дорого. Легкий испуг прокатывается мурашками по коже. — Кайя, — окликает его граф, точно заметив, что сейчас произошло. — Мне очень жаль, — признается он, опуская уши и почему-то до ужаса боясь крика на себя в этот момент. — Отдашь вечером любой служанке, к утру постирают и просушат. Или ты хочешь поменять сейчас? Даже Дилюк рядом хмурится и задумчиво дергает ухом. Кайя сглатывает, тушуясь еще больше и лишь отрицательно качая головой. Может, граф сам не знает, что означает слово «раб»? Конечно, их с Люком спальную одежду забирали служанки при купании и приносили чистую. Но ведь это добродушное обслуживание не могло касаться всего. Удивительно даже то, что за все время в этом особняке с ними ни разу плохо не обошлись — горло одновременно с этой мыслью стягивает петлей — исключая один момент. Кайя до дрожи боялся наказаний, но теперь казалось, что граф и не думал о них. А может, и вовсе не знал о произошедшем прошлой ночью. Тишина вдруг давит и напрягает кучей догадок еще больше. Дилюк так и водит своей вилкой по тарелке, точно имитируя вид хоть какой-то деятельности и иногда скрипя железными зубчиками по керамике. Кайя поджимает уши от каждого такого режущего звука, а вот граф, кажется, вовсе этого не замечает. Скрежет все продолжается. Кайя трется своим хвостом о рыжий под столом, но не получает никакой реакции в ответ. Страшно представить, что сейчас происходит у Люка в голове. — Катерина! — заставляет вздрогнуть крик Тартальи, окликающего главную служанку, что пробегает где-то вдалеке и сразу же спешит к нему. — Как только докушаю, принеси мне в залу почту. Много ее накопилось? — Десять писем, — не задумываясь отвечает девушка и медленно переводит на Кайю с Дилюком холодный взгляд. — Мне приставить к ним кого-то, Ваше Сиятельство? — М-м, нет, — тянет граф, потягивая из высокой этажерки фрукты. — Пока я здесь, не хочу, чтобы кто-то лишний маячил перед глазами… Как Надежда? — Поняла. Ей лучше. — Замечательно, — взгляд синих глаз тут же устремляется на них двоих. — И что же, это того стоило? Его голос больше не веселый и добродушный, он режет сталью. Страх дрожью пробегает по всему телу. Конечно, граф все знал. И специально делал беззаботный вид. Издевался? Буквально за пару секунд аура вокруг Тартальи сгущается. Его злость ощущается почти физически. Начинает кружиться голова, а внутренности сдавливает спазмами, и Кайя хватается за край стола пальцами, будто это поможет ему прекратить тонуть в этих ощущениях. Катерина скорее откланивается и уходит, а вот взгляд Тартальи так и остается прикован к ним. Паника нарастает слишком быстро. — Надежда даже после случившегося просила не ругать господ-котов, представляете? Так что же вы молчите? Это того стоило? А, господа-коты? Начинает сильно тошнить. Кайя стискивает зубы и дышит глубже через нос, пытаясь подавить этот порыв. Но внутри все крутит еще сильнее, ощущениями перебивая мысли. Внутреннее чутье вопит от не перекрываемого ужаса. Перед глазами распоротая кожа, кровь и чужие слезы. Даже фантомный запах этой крови в носу. Будто он снова на порке. Только теперь он не немой зритель вдалеке, а сам в центре этого ужаса. Кайя непослушной рукой скорее вытягивает салфетку из-под своих вилок и прикладывает ко рту, ком уже поднимается к горлу. Единственный глаз слезится и смазывает все пятнами. — Нет, — шепчет в ответ Дилюк. — Я не слышу, — еще более грубым голосом произносит граф. Кружится уже весь мир вокруг. Кайя морщится, сглатывая излишек слюны, только ком из горла никуда не уходит. Дышать все труднее. А еще безумно хочется убежать, кажется, об этой потребности вопят все инстинкты. Но Люк крепче сжимает его хвост своим под столом, удерживает, пусть это совсем и не успокаивает. Сердце окончательно сходит с ума, когда Тарталья поднимается с места и обходит стол. — Нет. Не стоило, — громче говорит Дилюк и сам тут же ежится, будто готовясь к удару. Кайя испуганно и неотрывно смотрит на графа, пусть его силуэт перед взором страшно плывет, приближаясь все сильнее. Он готов в любую секунду прыгнуть на защиту Люка, только общее состояние подсказывает, что из прыжка выйдет лишь кривое падение. Но Кайя все равно чуть приподнимается на месте, когда Тарталья подходит ближе. Но ничего не происходит. Граф просто уходит в зал, даже не смотря на них. Тело в секунду кажется чугунным, тянет Кайю упасть обратно на стул. Дрожь не уходит, хоть дышать и становится немного легче. Кажется, он задыхается. От пробирающей паники хочется рыдать и скулить. Кайя прижимается к спинке стула, залезая на сиденье с ногами и прижимая их к своей груди с безумно колотящимся сердцем. «Монстр», — крутится в голове, не прекращая. «Архонты, это все Архонты», — шепчет он без перерыва, пока руки Люка не обхватывают его лицо, заставляя остановиться. — Идем, — произносят аккуратные искусанные губы, и Кайя холодеет в ту же секунду. — Куда? — За ним, — уверенно продолжает Дилюк, поглаживая большими пальцами побледневшие щеки. Кайя смеется. Точнее этот смех сам вырывается из него, льется тихим хохотом изо рта. Он пытается поймать его ладонями, прижимая к своим губам. Но затихнуть сразу же не получается. Кайя не хочет. До безумия не хочет идти вслед за этим чудовищем, способным убить за пару движений — Кайя в этом не сомневается, он чувствует это предельно отчетливо. Но Дилюк сжимает его ладонь и заставляет подняться на ноги. «Дыши, спокойно», — шепчет он Кайе в ухо, обнимая и пряча в своем плече. — «Ты все та же заячья душа, что и в детстве». Но кто бы говорил. Боялись, выходит, они оба, только совсем от разных вещей. Если бы Кайя был настолько же интуитивно-чувствительным, как Люк, то его сейчас не перемкнуло бы так сильно. Ментальный иммунитет? Так это называл Дилюк. Так от его отсутствия Кайю не накрывало никогда. И лучше бы это никогда больше не повторялось. От ласковых поглаживаний по голове становится немного лучше. Люк подает ему стакан с водой, и оказывается так легко осушить его в пару глотков. В алых глазах хочется потеряться, раствориться, не возвращаться в реальность никогда. Но Дилюк привычно первым прикрывает веки, разрывая такую нужную сейчас связь. Кайя поджимает губы и опускает взгляд, пытаясь удержать в себе всю боль и клокочущий страх. Сейчас уже не тешат мысли, что все будет хорошо: впереди непроходимая тьма, неизвестность и чужое безумство, скачущее от улыбок к душащим рукам и обратно. Люк привстает на носочки, чтобы оставить нежный поцелуй в уголке губ. Сердце сжимается, а уши опускаются к голове. — Мой рыцарь Хвостик, — разбивает все содержимое души окончательно. — Да, — мямлит Кайя и скорее вытирает лицо рукавом. — Идем. Каких-то десять шагов, и они уже оказываются в зале. В ней никого нет, исключая графа, занявшего один из диванов. В руках у него сложенный лист бумаги, по которому он неотрывно пробегает глазами. Рядом с диваном уже стоит кресло и столик, где раньше сидела Надя. Кайя не знает, зачем их сейчас передвинули, но подойдя ближе замечает на столике чернильницу с пером. Видимо, для той самой почты. Дилюк тянет за руку в центр залы, а после на ковер не очень далеко от Тартальи. Наверное, сесть сейчас на диван было бы слишком дерзко. Но Кайя не уверен, можно ли им после произошедшего вообще показываться графу на глаза. Никто лишний не должен маячить перед глазами. Даже сидеть в относительной близости от него страшно. Только вот Тарталья не бросает на них даже взгляда, безумно увлеченно читая одно письмо за другим. Кайя ежится и скорее отворачивается от него, незаметно сплетая пальцы с Дилюком на мягком ковре. Может, все будет хорошо, если их так и продолжат не замечать. Или же наоборот? Кажется, Люк как раз считал иначе, раз притащил Кайю к «хозяйским» ногам. Еще одна бесполезная попытка заслужить прощения своим раболепным поведением. — Что-то еще, Ваше Сиятельство? — вновь оказывается рядом Катерина, точно быстрая пчелка пролетая мимо них туда-сюда по своим делам. — М-м… — не сразу отзывается Тарталья, лишь через пару долгих мгновений поднимая на девушку глаза. — Ох, да. Раз Надежды нет, мне нужен кто-то еще, — тянет он задумчивым голосом, пока Кайя вновь напрягается. — Люба? — Ей сегодня нехорошо. — Да Боже! — фыркает граф, явно неудовольствуя. — Ну, значит кто-то еще с красивым почерком! Хоть кто-то в этом доме да найдется? — Я сейчас же разузнаю, Ваше Сиятельство, — кланяется Катерина, разворачиваясь на небольших каблучках. Услышанное по кусочкам складывается в голове, но неуверенность продолжает душить слишком сильно. Только у Кайи нет прав терять даже маленький шанс: — У меня красивый почерк, — подает он голос, больше похожий на хриплое мяуканье. Катерина тут же останавливается, оборачиваясь на него и смиряя строгим взглядом. Под ним неуютно, как в целом и во всей этой комнате. Единственным успокоением, не дающим вновь запаниковать остается лишь рука Дилюка в его ладони. — Ты обучен нашей грамоте? — недоверчиво уточняет главная служанка. — Да, — тверже выдыхает Кайя, смотря в ответ гораздо увереннее. — Я знаю три вида письменности, человеческую в том числе. — Хорошо, — хмыкает Тарталья и указывает на кресло рядом с собой. — Тогда садись сюда, будешь помогать писать ответы на письма. Катерина смотрит все еще хмуро, но оспаривать решение графа не решается, лишь вновь кланяется и уходит. Не до конца ясно, правильно ли Кайя поступил, ввязавшись в это дело. Но от Тартальи хотя бы больше не веет опасностью, кажется, ему действительно вовсе не до них. Только это оказывается не совсем так. Стоит графу отложить письмо и перевести на них с Люком взгляд, он тут же громко и тяжело вздыхает: — Я же говорил не сидеть на полу. Вам мало мебели? Два дивана, десяток кресел. Что за странные привычки? — ворчит он, укладывая на столик с чернильницей листы чистой бумаги. — Команды хотите? Хорошо. Дилюк, садись рядом. Кайя, на кресло. Давайте-давайте, живее, у меня куча дел. Кайя спешит сесть на указанное место и быстрее берется за перо, только сейчас понимая, что понятия не имеет, как оформляются деловые переписки у людей. Хвост беспокойно начинает вилять из стороны в сторону. Дилюк в это время садится на расстоянии вытянутой руки от графа и смотрит тоже обеспокоенно. А еще вот так издалека, когда Кайя может разглядеть его, видно, что Люк все еще выглядит очень печально и разбито. Очевидно, сегодня у них двоих не самый лучший день. — Итак, пиши, — вновь командует Тарталья, прилипая взглядом к очередному письму и задумываясь лишь на пару секунд. — «Благодарю за Ваше письмо. Я приму к сведению. Всего вам наилучшего. Одиннадцать». Написал? Кайя только и успевает дописать последнее слово, смысл которого в этом контексте он даже не понимает, как граф буквально вытягивает из ладоней лист с текстом, разглядывая его с прищуром. Дилюк взволнованно смотрит на них двоих по очереди, точно Кайя вновь выступает перед учителем в школе и ждет оценки. Только перспектива быть отлупленным ремнем здесь гораздо реальнее, чем в доме Рагнвидров. — Прекрасно, — вместо всего довольно мычит Тарталья, уже складывая лист и подписывая письмо. — Очень хорошо. Продолжаем, еще девять. Дилюк улыбается уголком губ и поддерживающе кивает. Кайя выдыхает, чуть расслабляя плечи и надеясь, что все остальные письма будут такими же короткими. Только, эта надежда разбивается уже на следующей надиктовке:       «Я только что получил ваше письмо от 16 января, дорогой герцог. Мне искренне жаль, однако в этот момент я не могу сообщить вам радостных вестей. Два последних сражения обошлись врагу в тридцать тысяч человек. Это ужасно, но наши взгляды не должны расходиться; когда дело идет об ударах, то лучше их давать, чем получать. По-видимому, большая часть подданных Королевства уже готовы принять наши условия. Ее Величество рассчитывает подписать мир в течении двух месяцев, а после серьезно взяться за другие внутренние проекты. На этом прошу вас не медлить с визитом. Вследствие моего путешествия через ваши земли, видев тамошнее благоустройство и исполнение пожеланий Ее Величества, не могу не изъявить вам моих удовольствия и восхищения.       Надеюсь на вашу помощь и продолжение нашей дружбы. Т.С.» Кайя с трудом поспевает за скоростью мысли графа, но все же он не пропускает ни одного слова. Правда, одновременно писать и осознавать услышанное остается слишком сложным. Фразы о войне и человеческой Царице все равно оседают эхом в голове. Хочется знать больше, хочется полноценно понимать, о чем идет речь. Но Тарталья уже забирает написанное, черкает небрежно что-то на листе и конверте и принимается за следующее письмо, не давая передышки. Дилюк сидит уже более расслабленно, но все еще сгорбившись: не решается принять более удобную позу на диване, сидит смирно со сложенными на коленях ладонями и смотрит в никуда. Только чуть дергающееся ухо говорит о том, что он слушает. Наверняка тоже пытается уловить хотя бы суть из каждого письма, но со всеми последующими это практически невозможно. Тарталья дает на них короткие и четкие ответы, не вдаваясь в детали, а иногда почему-то переходит на рассказы о погоде или новых течениях моды в столице. Кайя пишет этот бред, надеясь не показывать на своем лице все то замешательство, что скапливается внутри. Не может же это быть очередным безумием? Шифр? С этим странным одиннадцать на конце. Следующее письмо заставляет напрячься с самого начала:       «Моя Всемилостивейшая Государыня, Царица, матушка земли нашей. Старался быть к чему ни есть годным в службе Вашей, искренне рад, что снискал Вашего благоволения. Счастлив стараться на пользу Отечеству нашему. Благодаря Высочайшей милости Вашей, которой я был наделен, с радостью сообщаю Вам о прекрасном состоянии зимнего сада. Благодаря Вашему вдохновению и мудрому руководству, он процветает и радует мой глаз новыми побегами и цветами. Подаренные Вами, матушка, саженцы укореняются. Ваши инструкции помогли системе отопления и орошения работать безупречно. Искренне верю и прошу Вашего дозволения уже в скором времени угостить вас первыми взращенными мной плодами в знак благодарности и моей искренней любви к Вам, Ваше Величество. В нынешней отставке дело это наполняет мое сердце гордостью за служение Вам и Отечеству.       Ваш всеподданнейший раб. Т.С.» Не будь Кайя так поглощен текстом и написанием, на слове «раб» он непременно бы фыркнул. Да и от всего этого помпезного слога тоже. Но то почтение и восхищение, с которыми Тарталья диктовал этот текст, заставляли что-то внутри сжаться. Чем Царица заслужила такую бесконечную любовь к себе? По коже от этого ощущения почему-то пробегают мурашки. Оказывается, люди бывают фанатично преданы кому-то не только на словах. Это ответное письмо граф вычитывает особенно долго и тщательно — не хочет допустить ни одной ошибки. Волнительно, но Кайя стойко ждет вердикт. И граф кивает, что-то мычит себе под нос и любовно упаковывает письмо в конверт. Последнее. Усталость с легким удовлетворением растекаются по телу. — Катерина, положи их в мой стол, — минутой позже зовет граф девушку, протягивая ей всю стопку писем. — Завтра на утро мне нужно два гонца, один в Полярный дворец, другой на Запад, в Крепость. Главная служанка убегает с письмами также быстро, как и появилась в зале. Вокруг воцаряется тишина. Кайя не решается пока встать с кресла, а Тарталья, кажется, опять уходит в свои мысли, привалившись к спинке дивана и пустым взглядом смотря в одну точку перед собой. Кайя позволяет себе воспользоваться моментом и разглядывает его. Дневной свет из больших окон удачно освещает всю фигуру и лицо графа. Еще слишком юное. Насколько он старше их самих? Прямо сейчас Кайя замечает даже небольшие веснушки на его щеках. Брови рыжие, но ресницы темные. Губы тонкие и потрескавшиеся. А глаза до невозможности синие. — Ты что-то хотел? — спрашивает Тарталья, топя своим глубоким взглядом. Кайя запоздало вздрагивает и отводит собственный взгляд в сторону, отрицательно качая головой. Он бы хотел, как раньше, просто сидеть на окне и не волноваться каждую минуту. Больше ничего. Граф же хмыкает и поднимается на ноги, отходит в сторону от дивана. Проверяет карманы, вновь окликает Катерину с громким «я ухожу работать!» и более тихим «ведите себя хорошо» к ним с Дилюком. — Да, хозяин, — устало мямлит Кайя, но Тарталья почему-то так и не уходит. Только через пару секунд становится ясно почему: граф смотрит на Дилюка, все еще еле заметно сжавшегося и сидящего на диване неподвижно. Его ладони все так же на коленях, губы чуть сжаты: произошедшее в спальне еще не отпустило его. Дилюк всегда переживал ссоры и стресс тяжело, они продолжали тревожить его часами, а иногда даже днями. Но, кажется, раньше у Люка гораздо лучше получалось скрывать это. Сейчас же он даже не поднимает на графа и взгляда. Внутри Кайи что-то испуганно дрожит. Люк же может просто ответить «да», но вместо этого молчит. Тогда как Тарталья уже показал им, что не любит не получать ответы на свои вопросы. Лучше же повиноваться — это все еще часть плана Дилюка. Но тот молчит, даже когда граф подходит к нему вплотную. В какой раз за день у Кайи спирает дыхание от ужаса, он хватается за подлокотник кресла, уже готовясь сорваться с места, хотя прекрасно понимает, что сейчас он графу не соперник. Но внезапно, Тарталья садится перед Люком на одно колено, пытаясь заглянуть ему в глаза: — Дилюк. Я тебя обидел? Рыжий хвост дергается, приходя в движение и теперь нетерпеливо виляя кончиком у голени. Люк же на вид напрягается еще больше, сутулится и неуверенно обхватывает свой хвост пальцами: — Н-нет, все в порядке… — Поэтому ты выглядишь так убито и не смотришь на меня вовсе? — хмурится Тарталья, после тяжело вздыхая. — Просто скажи, что именно случилось. На самом деле изменение в его поведении действительно было очень заметно и слишком разнилось с тем, как мило и услужливо Дилюк вел себя до этого, несмотря ни на что. Насколько эта трещина в образе была фатальной? Хотя сейчас Люк выглядел просто несчастно и разбито, как, наверняка, и было на самом деле. От этого вида собственная душа истошно вопила и скулила. Так не должно быть. Неужели сейчас он не играл? Рыжие уши и хвост выдавали эту искренность слишком явно. — Это было больно… — как-то робко и слишком тихо шепчет Дилюк, смотря на свои ладони, по которым граф ударил в спальне. Тарталья молчит пару долгих мгновений, смотрит своим нечитаемым взглядом и вновь о чем-то тяжело думает. Секунда за секундой, слишком долго. Но после он все-таки отмирает. — Я не хотел, — вздыхает граф и берет руки Люка в свои, мягко сжимая их. — Я был неоправданно жесток. Ты не заслужил подобного отношения. Я знаю, как с вами обращались раньше. Ты не заслужил, Дилюк. Мне жаль. Прошу, не сиди с таким лицом. Как мне порадовать тебя? От этих слов почему-то становится тяжело дышать. В услышанное не верится. Тарталья действительно стал успокаивать: не ругать и не отчитывать. Пусть и не просить прощения, но все же признавать свою неправоту. И даже сочувствовал? Внутри Кайи что-то затаенно замирает, боясь уповать на такие мысли. Дилюк тоже сидит пораженно и неподвижно, только смотрит широко раскрытыми глазами на графа и будто не дышит. Рыжие уши опускаются к голове, а после по комнате разносится тихий всхлип. Секунда, и по лицу Люка начинают стекать слезы, он освобождает одну руку и скорее стирает их. Тарталья же потеряно так и продолжает сидеть на колене напротив, видимо, совсем не представляя, что ему стоит сказать сейчас. Но Дилюк сквозь эти всхлипы заговаривает сам, все так же тихо и надломлено: — Я вам противен? — Нет. Тарталья отвечает моментально и твердо, будто и не задумываясь. Люк на это начинает плакать лишь сильнее, давясь рыданиями. Кайя с трудом удерживается от того, чтобы подбежать к нему. Быстрее в этот раз действует именно граф: тянет Дилюка за руку, прижимая к себе и обнимая. Люк испуганно цепляется за чужую рубашку, когда его поднимают в воздух. Пара движений, и Тарталья сам садится на диван, опуская Дилюка на свои колени, продолжая прижимать его к себе и гладить по спине. Со стороны это выглядит довольно… нежно, особенно когда граф опускает подбородок на плечо Люка, все еще вздрагивающего от рыданий. Они замирают в этой позе надолго. Кайя только смотрит издалека, будто способный хоть отчасти контролировать происходящее. Хотя это, конечно, не так. Даже осознать происходящее выходит с трудом. Дилюк же прижимается в ответ сам, а Тарталья не спешит разрывать эти неловкие объятия, наоборот, переходит поглаживаниями и на ало-рыжие волосы, мягко проводя по ним ладонью. Кайя не смеет отводить взгляд, и сердце в груди бьется так тихо, будто боится разрушить этот момент. Люк постепенно успокаивается, но не слишком быстро. Всхлипываний становится все меньше, и напряжение начинает понемногу отпускать. Кайя наблюдает за ними со всей внимательностью, но все равно не может понять, плачет Дилюк наигранно, как с тем мужчиной, который караулит их спальню по ночам, или же по-настоящему, как парой часов раньше на кровати в пробирающей истерике. Шестое чувство или нет, но все в груди все равно больно сжимается. — Мне пора, — все-таки негромко выдыхает граф, и Дилюк сам неуклюже отстраняется от него, присаживаясь на диван рядом. — Если что-то будет нужно, просите у Катерины. Кайя сразу же кивает, как и Дилюк, вновь протирающий лицо рукавами. Кажется, в этот раз граф оказывается удовлетворен их ответами и все-таки уходит, скрываясь за дверью залы. Мысли как-то не сразу начинают течь в прежнем ритме. Люк тоже сидит с потерянным лицом и все еще опущенными ушами, будто маленький напуганный котенок, боящийся лишний раз пошевелиться. Кайя все-таки отмирает, спешит сесть рядом и взять Дилюка за руку. Тот вздрагивает и поднимает на него красные от рыданий глаза. — Я его ненавижу, — шепчет Дилюк с клокочущим в глотке рыком и злостью, мелко дрожа. — Чокнутый. Отвратительный. Ужасный. Ненавижу. Ненавижу. Кайя сжимает ладонь Люка своей сильнее, мягко проводя по выступающим костяшкам большим пальцем. Внутри что-то противно скручивается. Не это он ожидал услышать. Кайя поджимает губы и отводит взгляд, чувствуя себя совершенно утомленно. Дилюк же продолжает чуть дрожать и тихо рычать. Ненавидит… В самом деле так сильно?..